Как подружиться с кумиром
— А вот вы можете мне по-честному сказать?
— Я обычно стараюсь по-честному говорить, — осторожно заметила я, на всякий случай оставляя себе лазейку словом «обычно».
— Ну это да, но ведь все всегда приукрашивают, чтобы к ним приходили, покупали и все такое. Реклама — это же вроде и не прямое вранье, но все-таки и не правда тоже.
— Видишь ли, я работаю в государственной структуре, так что мне нет прямого смысла что-то рекламировать.
— Это хорошо! — оживилась моя посетительница, четырнадцатилетняя Ксюша, полненькая, курносая, с веснушками и слегка наползающими друг на друга передними зубами. — Тогда скажите: психология на самом деле многое может? Или это как богу молиться — ходишь, свечки ставишь, вроде при деле, а толку никакого?
Меня сильно обескуражила последняя фраза, я скорее предполагала, что Ксюша сравнит заявленную где-то эффективность психологии с рекламными кампаниями.
— Ты ходишь в церковь? — уточнила я.
— Ходила раньше, когда меньше была, с бабушкой, — Ксюша пренебрежительно махнула рукой. — Теперь не хожу, все равно не помогает. Папа говорит, что с психологией тот же фокус — только мозги засорять. Но я в интернете всякое интересное читала и все-таки решила еще спросить.
Ну, во всяком случае, автор сравнения прояснился — папа-атеист, к тому же категорически не верящий в возможности практической психологии. Интересно, в чем он находит утешение в своих скорбях? В творчестве? В воспитании детей? В борьбе? В бутылке? Но это не мое дело, ко мне пришел не он, а его дочь.
— Практическая психология — это целый куст разных методов, — сказала я. — Каждая ветка имеет вполне себе доказанную эффективность в какой-то области. Когнитивщики учат полезным навыкам и убирают уже бесполезные, гуманисты дают человеку выговориться в безопасности, аналитики — возможность глубоко проанализировать свою жизнь с умным и подготовленным собеседником, арт-терапевты — новые способы для выражения себя для человека, далекого от искусства, консультанты «крутят стакан» и помогают увидеть его новые грани. Все это решает (или не решает) какие-то проблемы, открывает новые пути, по которым можно идти (а можно и не ходить, если не захочешь). Качественная практическая психология, в отличие от религии, не императивна. Ты понимаешь, что это значит?
— Кажется, понимаю, — Ксюша качнула головой.
— И еще важно вот что. Практическая психология не может ничего без участия самого человека, который пришел к психологу. Совсем ничего. Вот если у тебя температура и тебе дали таблетку аспирина — температура упадет как бы сама по себе, без твоего сознательного участия, даже если ты будешь просто спать все это время. В психологии такого эффекта быть не может. И этим она опять же отличается не только от «таблеточной» медицины, но и от религий, где люди верят, что бог или боги многое решают сами, без учета человеческой воли и желаний.
— Спасибо, — вежливо сказала Ксюша и, подумав, добавила: — То есть психология сможет то, что я сама смогу?
Я улыбнулась и кивнула — определение показалось мне не лишенным изящества.
— Тогда вот что, — Ксюша деловито поддернула рукава кофточки. — У нас в классе есть одна девочка, Таня Краснова. Так вот она меня прямо выбешивает.
Я вздохнула, внутренне адресовав себе что-то вроде упрека: а ты что, на философский диспут с четырнадцатилетней пышечкой настроилась?
— Расскажи мне подробнее о Тане, — попросила я (один из феноменов подростковости: интересуют подростков только они сами, но рассказывать им всегда проще о других).
Естественно, Таня оказалась высокой и стройной. У нее большие зеленые глаза и пышные золотистые волосы, которые сами собой лежат крупными волнами. Она прекрасно и как будто бы без труда учится по большинству предметов. Даже если бывают какие-то проколы, все учителя, кроме математички («она справедливая»), все ей прощают — «за красивые глаза». Таня прекрасно двигается, потому что все детство занималась художественной гимнастикой, а теперь ходит на какие-то танцы. В Таню влюблены не только мальчишки из параллели, ей оказывают внимание и старшеклассники. Она может выбирать из многих. Больше того, все девочки тоже мечтают с ней дружить (хотя у нее как будто и нет близких подруг) и стараются заслужить Танино внимание. А еще Таня прекрасно одевается — не то чтобы дорого или в сплошные бренды, а просто со вкусом, и, конечно, на ее-то фигуре все так потрясно сидит!
Совершенно очевидно, что у моей Ксюши — все не так. Собственно, сама Таня не сделала ей ничего плохого, она ей вообще ничего, кроме «привет, пока, у тебя случайно нет лишней ручки?» никогда и не говорила. Но!
— Ты хотела бы с Таней дружить? — спросила я.
— Не знаю, — Ксюша помотала головой. — Я бы, кажется, хотела, чтобы ее не было.
— Но тогда где-нибудь непременно обнаружилась бы какая-нибудь другая — Маша или Света, — предположила я.
— Да я и сама понимаю, что это неправильно, — понурилась девочка. — Но сделать-то с собой ничего не могу... Ага, помню: если я сама не могу, то и психология мне не поможет. Ну так я выговорилась уже (как вы там этот способ называли?) — теперь пойду?
— Да, пожалуй, единственное, что я могу тебе напоследок предложить, — это рассказать свою собственную историю. Как ни странно, ее героиню тоже звали Таней. Таня Волжанская — мне кажется, я бы и сейчас, много лет спустя, ее узнала. А тогда нам с ней было по 12–13 лет.
— Расскажите! — Ксюша подалась вперед. Видно было, что ей действительно хочется услышать.
— Каждый год меня отправляли в один и тот же пионерский лагерь над заливом. Я долго привыкаю к людям, поэтому за одну смену я не успевала ни с кем подружиться и даже толком познакомиться, бродила одна, молчала, на вечерних танцах стояла у бортика танцплощадки и все время, как заведенная, шила мягкие игрушки в соответствующем кружке. Эти игрушки были мне в общем-то не нужны, младших братьев и сестер у меня не было, и я привозила их домой на прокорм моли, живущей в коридоре на антресолях.
Моя ровесница Таня Волжанская была звездой лагеря. У нее были большие темные глаза с длиннющими черными ресницами, гладкие и блестящие темные волосы, которые она носила распущенными (мои природные кудри постоянно спутывались в колтун приморским ветром и не поддавались даже железной расческе). У Тани был высокий хрустальный голос, на лагерных концертах она пела соло песенку про оленя, пролетевшего над городом, и некоторые даже плакали от умиления. Я всегда мечтала петь, но у меня нет ни слуха, ни голоса. К тому же Таня умела рисовать шариковой ручкой принцесс в роскошных нарядах с великолепными прическами (в девичьих палатах этот навык очень ценился). Таня приезжала в лагерь на три смены и всех там знала, и все знали ее. Она никогда не оставалась одна, могла легко поддерживать разговор на любые темы с девочками, мальчиками или даже с вожатыми. А еще у нее были такие гольфы в сеточку и с помпончиками, о которых я всегда мечтала, целых три пары — красные, белые и коричневые, под любой наряд.
Нельзя даже сказать, что я Тане Волжанской завидовала. Она казалась просто существом из иной страты — смотри и удивляйся, но ко мне все это отношения не имело, слишком велика дистанция.
Представь, каково было мое изумление, когда очередным летом (нам исполнилось по 13 лет) Таня Волжанская не только меня вспомнила, но и выбрала для общения! Она поменялась с кем-то кроватями, и теперь мы в палате спали рядом и делили одну тумбочку. Таниным попечением нас вместе отправляли дежурить в столовой, у лагерных ворот и собирать шишки для в меру безумных идеологических композиций, которые мы поотрядно выкладывали перед жилыми корпусами. Остатки ее прошлого «небожительства» в моих мозгах мешали мне свободно общаться, и я по-прежнему в основном молчала, но Таня легко говорила за двоих. Однажды нашей темой было «про любовь», и Таня рассказала мне такую историю: «Ты знаешь, мне Генка еще с прошлого лета нравился. Ему ведь уже 14 было. И вот в этом году он на первую смену опять приезжает, и вроде уже у нас все хорошо — он меня на танцах приглашает, мы гуляли по аллее три раза и на качелях — и вот какой облом: захожу я как-то раз в туалет (наши лагерные туалеты были зелеными сарайчиками с дырками в усыпанном хлоркой полу, поделенными фанерной перегородкой на мальчиковую и девичью половины), и вдруг за перегородкой кто-то ка-а-ак пернет! Прямо как стреляют, я даже сначала не поняла ничего. Ну я посмеялась, хотя неприятно, конечно, а когда выходила, смотрю — с той стороны Генка выходит! И ты знаешь, как отрезало. Ну вот разонравился он мне сразу — и все, ничего не поделать! И теперь когда вижу его, так сразу… Обидно даже, ведь у нас уже все так хорошо налаживалось».
Я с трудом сдержала смех (боясь обидеть) и попыталась осторожно оказать Тане поддержку, предположив: а может, это вовсе и не он был? «Он, точно он! — печально махнула рукой Таня. — Я ж тогда специально спряталась и проверила, никого там другого не было».
Как ни странно, после этого разговора мне стало намного проще общаться с Таней.
Ксюша отсмеялась, утерла выступившие слезы и сказала:
— Ну эта ваша Таня, конечно, дура! А вы ее себе просто придумали. Да, я поняла. Я тоже свою Таню придумала и злюсь теперь не на нее, а на свою придумку, а могла бы, например, похудеть и тоже на танцы пойти. Да!
Мы еще некоторое время, уже без применения Тань, поговорили о программе подъема Ксюшиной самооценки.
— Мне и правда легче стало, — призналась девочка, — и я теперь папе скажу…
Я, естественно, обрадовалась и закивала.
Но, уже уходя, Ксюша вдруг повернулась ко мне и тихо, задумчиво и серьезно сказала:
— А вы знаете, я тут подумала — я бы, пожалуй, тоже, как Таня, с этим Генкой потом не смогла бы…
— Подростки… — пробормотала я себе под нос, не без труда сдерживая улыбку.