Вадим Рутковский: Сокуров и мальчик-солдат: первые герои 72-й Венеции
«В поисках Грейс» взяли, кажется, только для того, чтобы соблюсти неписаное правило, согласно которому нужно присутствие в официальной программе женщины-режиссера. Сью Брукс — формат Изабель Койше или нашей Веры Сторожевой, клепающих фильмы стоимостью в выеденное яйцо, но тоже не обделенных фестивальным вниманием — исключительно по гендерной разнарядке. Вы меня простите, но про убогую «Грейс» не хочу больше ни слова — достаточно того, что убил на нее 101 минуту жизни.
И еще одно снобистское замечание: не будет ни слова и о «Зиме в огне» Евгения Афинеевского, «киномонументе» (так в аннотации) героям Майдана. Не смог заставить себя посмотреть фильм о революции, сделанный режиссером, самое значительное достижение которого — мещанская комедия «Ой-вей, мой сын гей», мелькнувшая когда-то на ММКФ. Присутствие фильма об Украине в программе — тоже фестивальный тренд (каким несколько лет назад были Египет и Тунис; впрочем, фильм о времени перед революцией в Тунисе есть и в этом году, это «Стоит мне открыть глаза» Лейлы из секции «Дни авторов», и он очень хорош, в первую очередь благодаря свободолюбивым песням главной героини — арабский рок как раскаленный мёд), но, подозреваю, что «Зима» к Альберто Барбере попала по совсем уж прагматичным причинам: в нагрузку к конкурсным «Безродным зверям» (Beasts of No Nation), прокатом которых занимается та же американская компания Netflix. «Зверям», кстати, в США сопутствовал скандал: кинотеатры собрались бойкотировать прокат фильма, доступного онлайн. Жутко несправедливо, потому что «Звери» как мало кто другой достойны большого киноэкрана.
Это эстетское кино об ужасах войны; режиссер Кэри Фукунага — и оператор-постановщик фильма: живописность широкоэкранного кадра напоминает о визуальном романтизме его ранних работ, «Без имени» и «Джен Эйр» (хотя т. н. широкая публика если и знает Фукунагу, то как постановщика, работавшего на первом сезоне «Настоящих детективов»). Африканский мальчишка Агу, от лица которого ведется рассказ (в основе — бестселлер нигерийца Узодинмы Ивеалы), не смог вместе с матерью покинуть родную деревню, превратившуюся в «буферную зону» перманентной гражданской войны (страна, где разворачиваются события, не названа), стал свидетелем вторжения «правительственных» войск, расстрелявших его отца и старшего брата, прятался в лесу, пока не попал в отряд бунтовщиков. Агу ни на день не прекращает разговор с Богом — но постоянная связь с абсолютом и осознание чудовищности творимого зла не мешает Агу стать убийцей. Он почти буквально узнает смерть на вкус — и этот вкус пьянит, помимо воли, смерть действует как сильнейший наркотик. Чудесный малыш, в прологе играющий с босоногими товарищами в «воображаемое телевидение» (надо смотреть в украденную у брата рамку от телика и разыгрывать все, что угодно — от мыльной оперы до 3D-ужастика), рубит плачущих взрослых мужиков мачете и выстрелом вышибает мозги женщине, по ошибке принятой за мать. Смертельная игра затягивает, выйти из нее так же сложно, как сбросить морок власти Команданте — растлителя и маньяка (смелая роль Идриса Эльбы). Конечно, Фукунага —- моралист, и на прямое шок-сопоставление мира детства с его природной жестокостью и мира войны он не идет: война здесь не имманентное состояние человека, но стихия, приходящая извне — как потоки воды в сезон дождей, размывающие жизнь обитателей деревни до полной ирреальности. Но Фукунага-рассказчик отчасти соперничает с Фукунагой-визионером, у него и запредельные зверства выглядят как роскошное кинополотно; «я хочу, чтобы картинка ожила».
Вряд ли «Зверей» одобрит Александр Сокуров, убежденный противник любой эстетизации насилия, хотя в начале «Франкофонии» тоже звучит фраза о жестокосердности детей. Но по порядку. Уже ясно, что это самый необычный фильм конкурса — не вписывающееся в стандарты киноэссе, легчайший синтез хроники, игровой исторической драмы, видеодневника и видеоарта; в строго регламентированной системе советского проката было определение «художественно-публицистический фильм» — и оно годится. Один из главных героев — Лувр, великий музей в период немецкой оккупации (и элементы образовательной телепередачи тоже присутствуют). Другой герой «Франкофонии» — сам Александр Николаевич, духовидец, вызывающий на разговор тени символа Франции Марианны, Наполеона, графа Вольфа-Меттерниха — представителя «сложного и разнообразного захватчика», курировавшего Лувр при Гитлере и Петене, и тогдашнего директора музея Жака Жожара. «Франкофония» — еще и диалог Сокурова с собственным творчеством: в ней слышны духовные голоса «Русского ковчега» и хроникальных опытов, от «Сонаты для Гитлера» до цикла «Элегий» и «Интонации», в кадре появляются работы героя «Счастливой жизни» Юбера Робера и Антон Чехов, герой призрачного «Камня». Собственно, начинается «Франкофония» с попытки добудиться Толстого и Чехова; надеюсь, что после «Франкофонии» уже не придется никого убеждать в уникальном сокуровском чувстве юмора. Фото Льва Николаевича сопровождает такой комментарий: «Что он так смотрит? Как будто знает, что нас ожидает». Дальше — Чехов: «Неужели и он промолчит?» Для Сокурова это не канувшие в лету классики, но необходимые собеседники; течение времени относительно, прошлое и настоящее неразрывны; русские солдаты с фотографий начала ХХ века («Кто тут есть? Народ есть... Какие лица, какие души — ангелы, дети...») находят близнецов на полотнах Лувра, парижане и немцы 1940 года идут по сегодняшним улицам. Это, конечно, потрясающая режиссерская и человеческая свобода, и она — во всем, она позволяет проговаривать неудобные и важные мысли. О том, что мир может становиться мелкой разменной монетой, а желание хранить традиции — питательной средой нацизма. Музеи хранят свидетельства страха власти и страха перед властью, человеческая культура может стоить жизни. Еще один сквозной мотив — диалог с голландцем Дирком, транспортирующим живопись сквозь морской шторм: Сокуров уподобляет современное судно плоту Медузы с картины Жерико. Все давно произнесено и изображено; но только не подумайте, что в фильме есть малейший намек на обреченность или кризис; его сила — в воле задавать вопросы, бесконечно — как бесконечны человек и искусство.