Кадр из фильма «В поисках Грейс»
Кадр из фильма «В поисках Грейс»

«В поисках Грейс» взяли, кажется, только для того, чтобы соблюсти неписаное правило, согласно которому нужно присутствие в официальной программе женщины-режиссера. Сью Брукс — формат Изабель Койше или нашей Веры Сторожевой, клепающих фильмы стоимостью в выеденное яйцо, но тоже не обделенных фестивальным вниманием — исключительно по гендерной разнарядке. Вы меня простите, но про убогую «Грейс» не хочу больше ни слова — достаточно того, что убил на нее 101 минуту жизни.

Кадр из фильма «В поисках Грейс»
Кадр из фильма «В поисках Грейс»

И еще одно снобистское замечание: не будет ни слова и о «Зиме в огне» Евгения Афинеевского, «киномонументе» (так в аннотации) героям Майдана. Не смог заставить себя посмотреть фильм о революции, сделанный режиссером, самое значительное достижение которого — мещанская комедия «Ой-вей, мой сын гей», мелькнувшая когда-то на ММКФ. Присутствие фильма об Украине в программе — тоже фестивальный тренд (каким несколько лет назад были Египет и Тунис; впрочем, фильм о времени перед революцией в Тунисе есть и в этом году, это «Стоит мне открыть глаза» Лейлы из секции «Дни авторов», и он очень хорош, в первую очередь благодаря свободолюбивым песням главной героини — арабский рок как раскаленный мёд), но, подозреваю, что «Зима» к Альберто Барбере попала по совсем уж прагматичным причинам: в нагрузку к конкурсным «Безродным зверям» (Beasts of No Nation), прокатом которых занимается та же американская компания Netflix. «Зверям», кстати, в США сопутствовал скандал: кинотеатры собрались бойкотировать прокат фильма, доступного онлайн. Жутко несправедливо, потому что «Звери» как мало кто другой достойны большого киноэкрана.

Кадр из фильма «Безродные звери»
Кадр из фильма «Безродные звери»

Это эстетское кино об ужасах войны; режиссер Кэри Фукунага — и оператор-постановщик фильма: живописность широкоэкранного кадра напоминает о визуальном романтизме его ранних работ, «Без имени» и «Джен Эйр» (хотя т. н. широкая публика если и знает Фукунагу, то как постановщика, работавшего на первом сезоне «Настоящих детективов»). Африканский мальчишка Агу, от лица которого ведется рассказ (в основе — бестселлер нигерийца Узодинмы Ивеалы), не смог вместе с матерью покинуть родную деревню, превратившуюся в «буферную зону» перманентной гражданской войны (страна, где разворачиваются события, не названа), стал свидетелем вторжения «правительственных» войск, расстрелявших его отца и старшего брата, прятался в лесу, пока не попал в отряд бунтовщиков. Агу ни на день не прекращает разговор с Богом — но постоянная связь с абсолютом и осознание чудовищности творимого зла не мешает Агу стать убийцей. Он почти буквально узнает смерть на вкус — и этот вкус пьянит, помимо воли, смерть действует как сильнейший наркотик. Чудесный малыш, в прологе играющий с босоногими товарищами в «воображаемое телевидение» (надо смотреть в украденную у брата рамку от телика и разыгрывать все, что угодно — от мыльной оперы до 3D-ужастика), рубит плачущих взрослых мужиков мачете и выстрелом вышибает мозги женщине, по ошибке принятой за мать. Смертельная игра затягивает, выйти из нее так же сложно, как сбросить морок власти Команданте — растлителя и маньяка (смелая роль Идриса Эльбы). Конечно, Фукунага —- моралист, и на прямое шок-сопоставление мира детства с его природной жестокостью и мира войны он не идет: война здесь не имманентное состояние человека, но стихия, приходящая извне — как потоки воды в сезон дождей, размывающие жизнь обитателей деревни до полной ирреальности. Но Фукунага-рассказчик отчасти соперничает с Фукунагой-визионером, у него и запредельные зверства выглядят как роскошное кинополотно; «я хочу, чтобы картинка ожила».

Кадр из фильма «Безродные звери»
Кадр из фильма «Безродные звери»

Вряд ли «Зверей» одобрит Александр Сокуров, убежденный противник любой эстетизации насилия, хотя в начале «Франкофонии» тоже звучит фраза о жестокосердности детей. Но по порядку. Уже ясно, что это самый необычный фильм конкурса — не вписывающееся в стандарты киноэссе, легчайший синтез хроники, игровой исторической драмы, видеодневника и видеоарта; в строго регламентированной системе советского проката было определение «художественно-публицистический фильм» — и оно годится. Один из главных героев — Лувр, великий музей в период немецкой оккупации (и элементы образовательной телепередачи тоже присутствуют). Другой герой «Франкофонии» — сам Александр Николаевич, духовидец, вызывающий на разговор тени символа Франции Марианны, Наполеона, графа Вольфа-Меттерниха — представителя «сложного и разнообразного захватчика», курировавшего Лувр при Гитлере и Петене, и тогдашнего директора музея Жака Жожара. «Франкофония» — еще и диалог Сокурова с собственным творчеством: в ней слышны духовные голоса «Русского ковчега» и хроникальных опытов, от «Сонаты для Гитлера» до цикла «Элегий» и «Интонации», в кадре появляются работы героя «Счастливой жизни» Юбера Робера и Антон Чехов, герой призрачного «Камня». Собственно, начинается «Франкофония» с попытки добудиться Толстого и Чехова; надеюсь, что после «Франкофонии» уже не придется никого убеждать в уникальном сокуровском чувстве юмора. Фото Льва Николаевича сопровождает такой комментарий: «Что он так смотрит? Как будто знает, что нас ожидает». Дальше — Чехов: «Неужели и он промолчит?» Для Сокурова это не канувшие в лету классики, но необходимые собеседники; течение времени относительно, прошлое и настоящее неразрывны; русские солдаты с фотографий начала ХХ века («Кто тут есть? Народ есть... Какие лица, какие души — ангелы, дети...») находят близнецов на полотнах Лувра, парижане и немцы 1940 года идут по сегодняшним улицам. Это, конечно, потрясающая режиссерская и человеческая свобода, и она — во всем, она позволяет проговаривать неудобные и важные мысли. О том, что мир может становиться мелкой разменной монетой, а желание хранить традиции — питательной средой нацизма. Музеи хранят свидетельства страха власти и страха перед властью, человеческая культура может стоить жизни. Еще один сквозной мотив — диалог с голландцем Дирком, транспортирующим живопись сквозь морской шторм: Сокуров уподобляет современное судно плоту Медузы с картины Жерико. Все давно произнесено и изображено; но только не подумайте, что в фильме есть малейший намек на обреченность или кризис; его сила — в воле задавать вопросы, бесконечно — как бесконечны человек и искусство.

Кадр из фильма «Франкофонии»
Кадр из фильма «Франкофонии»