Собчак & Красовский: Снесите это немедленно!

На просохшем после неожиданного ливня куске свежего асфальта стоял мужчина. На шее мужчины был намотан некрасивый шарф, больным ланцетником выползающий из бесформенной дубленки. Руки крепко, словно за доску от разбитой волнами шлюпки, держались за ручку кожаного портфеля с документами: лицензии, разрешения, банковские договоры. Валерий — так он представился — уже полчаса стоял посреди автостоянки, молниеносно возникшей на месте снесенного павильона, и с тоской глядел в сторону Покровского монастыря. Вероятно, он думал, что надо было вовремя встать в очередь к мощам Матронушки Московской: возможно, ей-то уж было бы под силу договориться с мэрией, спасти и сохранить его крошечное дело.

— Вот тут был вход в ресторан «Закарпатские узоры», — мужчина ткнул в бампер отъезжающего джипа. — А вот здесь, — перевел он палец на белый «мерин», — была моя лавка.

Собчак и Красовский, включив диктофон, с равнодушием рассматривали раздавленную катком человеческую судьбу.

СОБЧАК: Вот вместо этой автостоянки был ваш двухэтажный ларек?

ВАЛЕРИЙ: Ну, ларьком это нельзя назвать, это было капитальное здание на самом деле…

СОБЧАК: А у вас тут что было?

ВАЛЕРИЙ: Русская винотека. Винный бутик.

СОБЧАК: То есть спаивали матушку Россию?

ВАЛЕРИЙ: Нет, не соглашусь с этим. Я занимался импортозамещением. Исключительно российская продукция, ни одной импортной бутылки. В основном Краснодарский край, Ростовская область, Крым в конце тоже зашел. То, что мы продавали, люди в принципе купить в «Ашанах», «Перекрестках» не могут, потому что мы работали непосредственно с предприятием, возили оттуда — это гарантия качества, гарантия низкой цены. Собственно, все виноделы — наши друзья, поэтому и отношения такие.

КРАСОВСКИЙ: У вас только этот магазин был или еще остались?

ВАЛЕРИЙ: Это был единственный бизнес, которого, в общем-то, я лишился. Шесть человек без работы, четверо совместителей без работы, и я остался без ничего.

КРАСОВСКИЙ: Вам город предложил какую-то другую площадь?

ВАЛЕРИЙ: Нет.

КРАСОВСКИЙ: А вам как вообще рассказали о том, что вас снесут?

ВАЛЕРИЙ: В соответствии с постановлением этим 829-м здесь поставили штендерок.

КРАСОВСКИЙ: Чего поставили?

ВАЛЕРИЙ: Ну, такую железяку, на которой написано, что это незаконно и так далее.

КРАСОВСКИЙ: Это когда было?

ВАЛЕРИЙ: Где-то в начале декабря, наверное.

СОБЧАК: А кто собственник этого здания?

ВАЛЕРИЙ: Женщина обычная.

СОБЧАК: Белла?

ВАЛЕРИЙ: Нет. Другая женщина.

КРАСОВСКИЙ: Значит, за два месяца, как вы говорите, поставили штендерок, вы позвонили этой самой своей владелице, и?..

ВАЛЕРИЙ: И она сказала, что все хорошо, не волнуйтесь, мы через суд все решим. Я был уверен, что это какое-то недоразумение. Но потом за час до непосредственного сноса я увидел представителя власти...

СОБЧАК: Дальше ничего не происходило, и вы узнали реально только в ночь сноса? Неужели вам никто не слил, никакой информатор?

ВАЛЕРИЙ: Слил, конечно. Где-то дня за полтора.

КРАСОВСКИЙ То есть здесь была куча вашего барахла, ваше вино, вы ничего не вывозили?

ВАЛЕРИЙ Ценное — какие-нибудь кондиционеры, стеллажи, саму продукцию, конечно, постарался спасти, но, к сожалению, не все. Барахла, как вы говорите, тут не было. Поаккуратней с формулировками.

СОБЧАК: А сносили даже с бухлом?

ВАЛЕРИЙ: И вина немножко осталось, и мебель какая-то, которую я уже не успел вывезти.

КРАСОВСКИЙ: И что, вы так вот стояли и смотрели, как все это бульдозерами сносят?

ВАЛЕРИЙ: Нет, конечно. Мне больно было смотреть, потому что это была какая-то часть моей жизни. Где-то часа за три до сноса тут началось такое твориться, вы просто себе не представляете: некие люди бородатые, определенных национальностей, в огромном количестве стали здесь кружить и нести все, что несется.

КРАСОВСКИЙ: В смысле — определенных национальностей?

ВАЛЕРИЙ: Я не знаю, кто они. Блок кондиционера, внешний такой, мы вдвоем его с трудом поднимали. Он его хватает и убегает с ним. Это был ужас.

СОБЧАК: То есть мародерствовали в открытую?

ВАЛЕРИЙ: Абсолютно. Начали отдирать части здания, они там, видимо, алюминиевые были, стекла били, тут уже просто невозможно было оставаться, и вот тогда появился представитель власти.

КРАСОВСКИЙ: Мент?

ВАЛЕРИЙ: Нет, ментов здесь ни одного не было. Я так понимаю, из управы или откуда-то там. Он спросил: «Сколько вам нужно времени, чтобы отсюда все вывезти?» Я понимал, что на восемь назначено, а это было в семь, ну и ответил: час, конечно, что же я сделаю-то?

КРАСОВСКИЙ: Сколько, по вашим оценкам, вы потеряли на этом сносе?

ВАЛЕРИЙ: В 2011 году я вложил сюда четыре с половиной миллиона рублей.

СОБЧАК: И за пять лет в алкогольном бизнесе не отбили?

ВАЛЕРИЙ: Не отбил. Бизнес был ущербным в том, что заточен под нашу страну. Я люблю нашу страну, мне неинтересны Италия, Франция... Но долгов у меня осталось миллиона полтора. Ксения, Антон, только очень прошу, все-таки в позитивном свете написать. Я никого не обвиняю, я не судья. Просто поделился своей болью.

КРАСОВСКИЙ: А если между нами, вы по-человечески кого больше обвиняете: город или владельцев помещения?

ВАЛЕРИЙ: Да, наверное, больше самого себя, потому что вложился в чужое помещение, понимаете, в чужое помещение как в свое, поэтому и потерял все это. Читать дальше >>

 

Читайте также:

Ксения Собчак: Уродство по закону или красота по беспределу?

Антон Красовский: Недостойное меньшинство

Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.

— А почему ты спрашивала его про эту Беллу? — поинтересовался Красовский у Собчак, когда они двинулись дальше.

— Ну, помнишь, Ваня Голунов писал, что ее компания «Шевалье» потеряла шестьдесят пять процентов площадей при этом сносе.

— А, это ты про Беллу Нусуеву, что ли? Жену убитого Шевалье Нусуева? А почему ты подумала, что это ей принадлежит?

— Красовский, ну ты тупой совсем. У нее ж ресторан «Сим-сим», это прямо тут рядом.

На площади у платформы «Серп и Молот» уродливо разросся торговый шанхай. Ларьки и палатки, превратившиеся в многоэтажные торговые павильоны, обросли вывесками и объявлениями, перегоревшими буквами и ценниками — Москва времен Лужкова не сдавалась, отказывалась умирать, а напротив, клубилась адским ульем, заполонив собой первозданный хтонический простор.

— Неужели, Красовский, тебе все это нравится? — усмехнулась Собчак, выходя из своей шоколадной Audi у крыльца с надписью «Сим-сим».

— Нет, Ксюш, на самом деле я это все ненавижу. Но тут — вот они, все эти Нусуевы-Квантришвили, — меньшинство. И я на их стороне. Но ведь на их стороне еще и закон. Ни один суд же не поддержал снос.

— Ну ты ж понимаешь, — Собчак скинула свою голубую шубу на руки услужливому портье, — что с ними можно только по беспределу?

— Да почему ж? — воскликнул  Красовский.

— Да потому ж. Посмотри.

В зале ресторана пахло долмой, чабрецом и статьей 163 Уголовного кодекса Российской Федерации. Особенно в третьей ее части. В закутках, напоминавших роскошный плацкартный вагон, сидели темные мужчины с темным прошлым. Из одного закутка донесся густой женский голос: «Ксю-ю-юш». Высокая брюнетка с длинными темными волосами, спадавшими на широкие накачанные плечи в светлом кашемире, оказалась Беллой Нусуевой. Вдовой известного тренера, основателя Федерации детского спорта, чьим именем и названа компания, которой принадлежал весь этот дворец красоты.

— Мы думали, вы такая старая жирная жаба, — удивилась Собчак.

Высокая брюнетка снисходительно улыбнулась уголком рта, предъявив друзьям свою единственную мимическую морщину.

— А вы же тоже, наверное, спортсменка? — наивно спросил так и не научившийся к сорока годам пользоваться Гуглом Красовский. Белла посмотрела на него как на безвредное насекомое. Так кошки смотрят на жуков — с сочувствием и ленью.

— Конечно, я всю жизнь отдала фехтованию. Была призером Европы, чемпионкой мира среди военнослужащих.

Красовский почтительно включил диктофон.

СОБЧАК: Мы сейчас сидим в ресторане, который, видимо, скоро снесут...

БЕЛЛА: Я пока не знаю. Я так поняла, что московские власти еще готовят документы со списком объектов под снос.

СОБЧАК: И пока «Сим-сим» не попал?

БЕЛЛА: Один уже попал. Который был на Красной Пресне, снесли. Я считаю, незаконно. Вы покушаете, может быть?

КРАСОВСКИЙ: Я поел, а вот Ксения Анатольевна будет. А я у нее украду одну шашлычину. Расскажите, как у вас все начиналось?

БЕЛЛА: Вообще компания «Шевалье» была создана в 1995 году. И я вам хочу сказать, что создавался этот бизнес для поддержки спорта, способных молодых спортсменов. По той простой причине, что мой супруг, который занимался спортом и воспитывал детей, воспитал более шестидесяти учеников, которые имели звания чемпиона Европы, чемпиона мира и Олимпийских игр.

КРАСОВСКИЙ: А он был тренером по какому виду спорта?

БЕЛЛА: По единоборствам. У него были борцы-дзюдоисты, борцы-классики и вольники. И знаете, что больше всего, конечно, возмущает? Что буквально несколько дней назад по телеканалу «Россия-1» сказали, что снесли здание криминального авторитета.

СОБЧАК: То есть ваш муж никогда не общался с какими-то ворами в законе, бандитами и прочими? Он не имел к этому отношения?

БЕЛЛА: Он имел отношение к спорту, к созиданию и воспитанию молодого спортивного поколения. Здорового. Потому что, вы знаете, он сам прошел через такую тяжелую жизнь. Он был сиротой и пришел в спорт совсем еще мальчишкой. И вообще был как сын полка. Спорт его вырастил. Он получил звание в девятнадцать лет — заслуженный тренер СССР.

СОБЧАК: Почему, как вы думаете, о нем такое говорят?

БЕЛЛА: Наверное, кому-то это интересно. «А вы знаете, кто владел этими объектами? Владели этими объектами люди не очень-то хорошие».

СОБЧАК: А за что же убивать выдающегося спортсмена, который имел столько наград?

БЕЛЛА: Что с чем связано, я не знаю. Правильно мне муж сказал перед смертью: зависть убивает людей.

СОБЧАК: Все-таки большой бизнес. Более девяти тысяч квадратных метров. Это огромные коммерческие площади.

БЕЛЛА: То, что пишут, разделите на три четверти, потом пополам, а потом еще пополам. Какие там девять тысяч квадратных метров?

СОБЧАК: А сколько?

БЕЛЛА: Общую площадь объекта, которая принадлежала «Шевалье», честно, не могу сейчас вам подсчитать.

КРАСОВСКИЙ: Скажите, а ваш муж с чего начинал?

БЕЛЛА: Так как я не была у истоков создания этого бизнеса — мы поженились только в 1997 году, — сказать, с чего начиналось, я затрудняюсь. Я помню, что первый объект был на Красной Пресне.

КРАСОВСКИЙ: Палатка?

БЕЛЛА: Это не палатка.

КРАСОВСКИЙ: Она же прирастала, прирастала.

БЕЛЛА: Нет-нет. У вас совершенно неправильное представление. Ресторан «Сим-сим», который находился у метро «Краснопресненская», построен в своих пределах, в этих пределах он и существовал с 1998–1999 года.

КРАСОВСКИЙ: То есть это было, когда Юрий Михайлович был в полном расцвете сил.

БЕЛЛА: Почему Юрий Михайлович? Вот мне интересно, почему вы это считаете, как сейчас говорят, «наследием Юрия Михайловича»?

СОБЧАК: Так оно и есть, мне кажется. При Лужкове был расцвет всей этой деятельности.

БЕЛЛА: Ну и что, у нас просто исторически все так. Вначале церкви ломают, потом их восстанавливают. У нас вообще система бульдозера.

СОБЧАК: При всем уважении, церкви и ларьки я бы не сравнивала.

БЕЛЛА: Я не сравниваю. Я говорю про саму систему, понимаете? Где гарантия, что лет через пятнадцать не скажут: «А это вообще незаконно», потому что появится другой закон?

СОБЧАК: Давайте представим, что вы — мэр Москвы и ваша задача — сделать город красивее. Как вы поступите?

БЕЛЛА: Вы знаете, есть такое понятие — собственность. И все документы были выданы нам именно московскими властями. Большая часть этих людей, я так понимаю, еще работает в госструктурах.

СОБЧАК: Ну вот условно — да, все документы законны. Что бы вы тогда сделали? Тут либо идти по беспределу, либо терпеть.

БЕЛЛА: А почему вот так? Никто из городских властей не пришел и не сказал: «Давайте мы вам дадим определенную компенсацию». Есть же другой, более цивилизованный метод. Я вот, например, уже очень давно хотела сделать реконструкцию своего объекта, я тоже понимаю, что он изжил себя. Я бы хотела что-то более современное, более посимпатичнее сделать. Дайте возможность какую-то.

СОБЧАК: Может, не хотят они оставлять такие объекты на этих местах?

БЕЛЛА: Ксения, а вы уверены, что через пару лет на этих же местах не будут другие объекты?

СОБЧАК: Я, может быть, наивный человек, но мне кажется, что не будут.

БЕЛЛА: Давайте через два года с вами увидимся.

СОБЧАК: Вот вам сказали, что выпущено постановление о ста четырех объектах, вы — часть их списка. Вы сами пытались с властями вступить в контакт?

БЕЛЛА: В контакт — не пытались. Мы писали письма, как цивилизованные люди.

СОБЧАК: У вас же есть там друзья, Кобзон, Алик Тохтахунов, неужели вы не позвонили? Я бы позвонила.

БЕЛЛА: Ну и что? Мы написали письма всем. Иосиф Давыдович, как не стало моего мужа, очень помогал, поддерживал. Я ему очень благодарна. Но, видимо, тут было политическое московское решение — всех одним махом.

КРАСОВСКИЙ: Вы когда узнали, что точно снесут?

БЕЛЛА: Нам это сказали 8 февраля днем. За пару часов до сноса.

СОБЧАК Вы стали сопротивляться?

БЕЛЛА: Под ковш ложиться? Нет, не стала. Я понимаю, что это беспредельная ситуация.

СОБЧАК: Вы вложите накопленные деньги куда-то, вы будете заново строить этот бизнес?

БЕЛЛА: Я еще сто раз подумаю, потому что через двадцать лет этот объект могут взять и снести, сказать, что это уже наследие другого мэра и оно не вписывается в архитектурный ансамбль города. Мне, к сожалению, не двадцать лет, чтобы опять шашки наголо и вперед в бизнес. Читать дальше >>

 

Читайте также:

Ксения Собчак: Уродство по закону или красота по беспределу?

Антон Красовский: Недостойное меньшинство 

Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.

К владельцу «Пирамиды» Владиславу Васневу друзья ехали уже молча. Собчак, как всегда, что-то быстро писала в своем телефоне, а Красовский вспоминал, как впервые двадцать лет назад оказался в этой «Пирамиде», как узнал там словосочетание «роллы “Калифорния”», с какой нежностью и тоской по невиданному тогда еще Парижу брал в руку чашку эспрессо, стараясь не оттопыривать мизинец, как лошок. Мизинец сопротивлялся, топорщился, лез из горсти со всей своей купеческой силой. «Пирамида» была символом надежды, нашим космолетом в Европу, храмом богов свободы. С надвратной иконой Джорджа Майкла, с журналом «ОМ» в алтаре и с запахом Paco от Paco Rabanne в кадильнице.

Вопреки ожиданиям, Васнев оказался почти молодым мужчиной с украшенными уютной сединой висками, в белой дорогой рубашке, с неброскими часами на руке. В наше время любой богатый человек, носящий котлы без черепов и каратов, выглядит надменно аристократичным и вызывающе скромным. Это подкупало. Казалось, что он из последних сил старался не затеряться в прошлом, куда неумолимо падала «временная конструкция» его и нашей жизни.

— Какой у нас сегодня приятный герой, — расплылась в удивленной улыбке Собчак. По всему было видно, что она ожидала столкнуться с кем угодно, но точно не с человеком, выглядящим как инвестиционный банкир — ну если не с Уолл-стрит, то хотя бы из «Тройки Диалог».

СОБЧАК: Для меня «Пирамида» — символ приезда в Москву. Нас, провинциальных простушек, обманывали и рассказывали, что это самое модное место. В «Пирамиде» я в первый раз попробовала суши. Как вы получили разрешение построить на Тверской такую хрень? Ведь хрень, согласитесь?

ВАСНЕВ: Соглашусь. Тогда время было интересное, все на драйве. В 1995-м начали, а в 1996-м построили.

КРАСОВСКИЙ: Ну а как было-то? Пришли к Ресину, занесли ему — как?

ВАСНЕВ: Нет, ни в коем случае. Я расскажу, как все начиналось. Мы были студентами Института управления им. Орджоникидзе, и тогда разрешили зарабатывать. И вот первая палатка в городе — она была наша. На ее месте теперь стоит торговый центр «Наутилус». Это был 1989 год. Но нас обманули. Мы собрали все свои деньги, купили эту палатку, «Пепси-кола» на ней было написано, она одна напротив «Детского мира» стояла. А ее — под снос.

СОБЧАК: И сколько же вы за нее  заплатили?

ВАСНЕВ: Шесть тысяч рублей. «Жигули». И вот мы пришли в Свердловский райисполком, а там была очень хорошая женщина, и мы ее уговорили не сносить нас. А потом поменяли эту палатку на другой павильон, и у нас пошла такая тема.

КРАСОВСКИЙ: Вы как, простите, ее «уговорили»? «Тетенька, оставьте нам палаточку»? Так, что ли?

ВАСНЕВ: Именно так. Она сжалилась. Никаких взяток не было, я вам клянусь.

СОБЧАК: Красовский, ну ни один нормальный человек тебе не признается в том, что давал взятку. Это уголовное преступление.

ВАСНЕВ: Я вам скажу, в чем наша сила была. Мы были первыми. Был магазин Montana, и была наша палатка в переходе за «Площадью Революции». И всё. Если вы помните, многие торговые ряды в центре тогда были наши. «Старый город», «Петровский дворик».

КРАСОВСКИЙ: Ну, это сто лет как все позакрывали.

ВАСНЕВ: Конечно, еще при Лужкове. Давить-то начали давно, когда нефтяные деньги пришли в Москву.

СОБЧАК: И все же как эту хрень на Тверской разрешили построить?

ВАСНЕВ: Ксень, вот если честно, «Пирамида» перед «Известиями» лучше, чем «Атриум» перед Курским вокзалом. А разрешение получили очень просто. Тогда архитектура играла ключевую роль. И мы сделали несколько вариантов концепции центра. Они понравились тогдашнему главному архитектору Кузьмину. Они с руководителем департамента потребительского рынка Малышковым отнесли мэру, он подписал, и мы построили.

КРАСОВСКИЙ: То есть Кузьмин с Малышковым и выдали вам эту липовую бумажку, про которую написал Собянин?

ВАСНЕВ: Дело в том, что есть такое понятие, как постановление правительства Москвы, оно было первичным документом. Мы сдавали объект еще до введения некоторых пунктов Градостроительного кодекса, поэтому, когда суд рассматривал дело, он был на нашей стороне.

СОБЧАК: А что поменялось-то?

ВАСНЕВ: До введения норм Градостроительного кодекса понятия «временного» вообще не было. Если строили, то уж навсегда. Понятие «времянки» появилось только в 1998 году. И еще очень важно: на временные строения не выдается свидетельство о собственности.

КРАСОВСКИЙ: А у вас оно есть. Вот та самая липовая бумажка?

ВАСНЕВ: Конечно, есть. И поэтому, если у тебя есть свидетельство о собственности, это однозначно только капитальное строительство.

СОБЧАК: Правильно ли я понимаю, что вы все суды выиграли?

ВАСНЕВ: Да. Еще в 2013 году город подал иск по этой самой 222-й статье о самовольной постройке. И мы выиграли дело во всех инстанциях. А бывший председатель федерального арбитража Иванов на днях разъяснил у себя в фейсбуке эту норму. Снос самовольно построенного объекта без решения суда может быть осуществлен только при отсутствии собственника. А мы — вот они, со свидетельствами, решениями судов.

КРАСОВСКИЙ: Как же они тогда вам сказали: нам плевать, мы все равно снесем?

ВАСНЕВ: А никак, просто выпустили постановление со списком объектов. Мы им: ребят, ну как же так? А они говорят: статья поменялась, можем снести. В этот список включили шестьдесят-семьдесят объектов настоящего самостроя, тридцать — очень спорного и несколько, включая наш, которые ну совсем таковыми признать невозможно. Все это они перемешали и во всех СМИ говорят: палатки, павильоны и прочее.

КРАСОВСКИЙ: Почему ж вас не снесли-таки в первую же ночь?

ВАСНЕВ: А потому что «Пирамида» состоит из двух частей. Верхней, которую вы видите, и нижней, где «Тверской пассаж». Он стоит на федеральной земле.

КРАСОВСКИЙ: Как так?

ВАСНЕВ: Там был гараж «Известий», и помещения принадлежат ФГУП «Известия». Объекты связаны всеми системами, и если они по беспределу убирают московскую часть, все внизу заливает водой, наносится ущерб уже федеральному имуществу.

КРАСОВСКИЙ: А вы знакомы с владельцами других объектов?

ВАСНЕВ: Конечно. Мы встречались в «Деловой России» у Титова, когда всю эту ситуацию обсуждали. И они меня приятно удивили. Разумные, спокойные, прагматичные люди, которые хотят все сделать по закону. Они, правда, наивные немножко. Я им говорил: снесут нас, снесут. А они не верили. И, что важно, никто так и не понял, что же делать в таких ситуациях. Вот если у тебя пожар, ты понимаешь, куда звонить. Если инфаркт — тоже. А когда у тебя собственность отбирают, что делать? Если свидетельство и судебное решение — липовые бумажки? Я вот считаю, что собственность — это священная корова, которую трогать нельзя ни в коем случае. Иначе все рухнет.

СОБЧАК: У нас частной собственности никогда не было и не будет. Потому что если условному царю понравятся твои условные хоромы, то частная собственность отменяется. То есть право на собственность — просто бумажка, составленная в надежде, что царь твой дом обойдет стороной.  

ВАСНЕВ: Ну, хотелось все же к старости, чтоб не трогали.

СОБЧАК: А вообще в последние годы вы пытались тут получить какие-то новые разрешения? Как-то вступали с новыми московскими властями в контакт?

ВАСНЕВ: Сейчас в Москве, с моей точки зрения, вести бизнес невыгодно.

КРАСОВСКИЙ: То есть стало хуже, чем при Лужкове?

ВАСНЕВ: Однозначно.

КРАСОВСКИЙ: Погодите, хуже или тяжелее? Может, для города и горожан стало лучше?

ВАСНЕВ: Если бизнес не выдержит, то сперва городу, может, и будет чуть лучше, а потом все рухнет. И вот сейчас мы достигли такого предела. Читать дальше >>

 

Читайте также:

Ксения Собчак: Уродство по закону или красота по беспределу?

Антон Красовский: Недостойное меньшинство 

Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.

— Какой все же приятный чувак, — всю дорогу до редакции вспоминала Собчак. — Вот с таким действительно хочется дружить.

— Тебе со всеми миллионерами дружить хочется, — оскалился Красовский.

— Правильно, вот поэтому я — главный редактор и телезвезда, а ты — ничтожество и плесень.

— Сейчас тебя в «Снобе» еще ждет Немерюк, с которым ты тоже захочешь дружить, — отмахнулся Красовский. — Он ничем не хуже твоего Васнева.

И действительно, в большой переговорной «Сноба», служившей раньше кабинетом всем главным редакторам и даже самому Красовскому, когда тот возглавлял предвыборный штаб Прохорова, сидел молодой, как сказали бы в рекламном ролике магазина «Лейпциг», импозантный человек в точно такой же белой рубашке, как и Васнев.

Это был руководитель Департамента торговли и услуг города Москвы Алексей Немерюк. С ходу он начал жаловаться на трудности общения с нелегальными застройщиками. Вот, говорил Немерюк, в Лондоне мужчина переделал магазин в ресторан, «по нашим меркам это не очень большое нарушение, а ему за это дали два года тюрьмы. Суд в один день».

«Интересно, — хмыкнул Красовский, — что будет с чиновником мэрии в Лондоне, который снесет здание, по которому есть уже судебное решение? На сколько его закроют в один день?»

СОБЧАК: Действительно, как вы вдруг решили всех снести? Ведь у людей были все документы?

НЕМЕРЮК: Ну, вы ж знаете все эти схемы. Можете даже в интернете найти: «легализуем самострой».

КРАСОВСКИЙ: Не надо говорить про схемы, надо говорить про закон. У человека есть законодательно подтвержденное в высшей судебной инстанции право собственности.

НЕМЕРЮК: Суд признавал, что это самострой, только срок исковой давности прошел.

КРАСОВСКИЙ: Хорошо, значит, судебное решение есть, по какой причине — неважно. Вы сносите их в обход судебного решения. Зачем вы это делаете?

НЕМЕРЮК: Было волевое решение города, иначе мы бы еще много лет ходили вокруг этих судебных инстанций и пытались самострой ликвидировать.

КРАСОВСКИЙ: Означает ли это, что, с вашей точки зрения, городская администрация важнее, чем суд?

НЕМЕРЮК: Антон, вы пытаетесь меня сейчас поймать на том, что я признаю или не признаю какие-то факты, но для этого есть юридические службы. Я еще раз повторяю: есть много юридических заключений, свидетельствующих о незаконности этих строений.

СОБЧАК: Почему не рассматривался более мягкий вариант? Прийти и сказать: «Давайте, ребят, договоримся, мы вам дадим помещение, может, чуть меньше, чуть хуже, как-то поддержим, но вы сейчас отсюда спокойно сами уйдете».

НЕМЕРЮК: Дело в том, что, признав то, что это самострой, и предложив какую-то компенсацию, мы бы легализовали тогда всю оставшуюся часть.

КРАСОВСКИЙ: То есть вы не предлагали людям никаких компенсаций?

НЕМЕРЮК: Лично я — нет. Предложив некую схему, кто бы определил на тот момент, что это не дальнейшая коррупционная схема по легализации и по отношению к тем людям, которые на законных основаниях строили объекты? Вот два примера: вы бросили ларек возле метро и его потом обстроили, надстроили и из тридцати метров получили две тысячи. А вот человек на торгах официально купил землю под строительство, оформил все документы, прошел все экспертизы, взял кредиты, оформил все необходимые документы, построил объект. Почему мы вам должны что-то, а ему — нет?

КРАСОВСКИЙ: Ну, наверное, потому что вы отбираете у меня собственность, подтвержденную всеми инстанциями, на которую у меня есть все документы. Которые вы, правда, теперь называете липовыми бумажками.

НЕМЕРЮК: Слушайте, я вам могу столько схем рассказать. Когда люди получали на пять лет землю, на следующий год, воспользовавшись различными решалами, обзаводились свидетельством о собственности, клали в кармашек и ждали. Через пять лет город приходил и говорил: «Ребят, освобождаем территорию». — «Нет, не освобождаем — свидетельство о собственности». — «Но у вас же земля не под капитальное строительство». — «Ну и что? Мы же ее оформили». После этого вторая операция: город начинает судиться. Понятно, срок исковой давности — три года — пропущен. Люди заказывают документацию, договариваются с разными инстанциями и пишут, что у них объект не тридцать квадратных метров, а три тысячи квадратных метров, и опять ждут какое-то время. Потом, когда проходит срок исковой давности, они сносят тридцать метров и начинают строить три тысячи квадратных метров без экспертизы, безо всего. Город приходит и говорит: «Ребят, вы вообще упали, что ли?» Они говорят: «Но здесь по документам четыре года назад этот объект стоял».

КРАСОВСКИЙ: А вы с людьми, выдававшими разрешения, разбирались?

НЕМЕРЮК: Конечно, с регистраторами, с бэтэишниками. Разбирались и будем разбираться.

КРАСОВСКИЙ: Хорошо, а кто может помочь «легализовать» самострой? Кто эти люди?

НЕМЕРЮК: Это юристы, которые пойдут в любые экспертные институты. Они ему говорят: «Давайте так, ребят, у вас здесь двести метров. Пятьсот баксов с метра, и мы пишем, что он капитальный. Четыреста — не пишем». Они вам выдают некую бумагу, что объект капитальный, и вы можете ее использовать в суде или где-либо еще по запросу любых инстанций.

КРАСОВСКИЙ: И это действительно можно согласовать в любом институте? Но есть же градостроительная комиссия.

НЕМЕРЮК: В том-то и проблема, что, когда вы строите капитально, все четко и понятно: есть Москомархитектура, есть Моспроект, МосБТИ и другие инстанции. Вы будете ходить, чтобы согласовать начало строительства. При дедушке Ресине ходили лет пять, сейчас можно при желании уложиться в полтора-два года — строительство любого объекта, в зависимости от его масштабов.  

СОБЧАК: Слушайте, вы сказали, что это все равно было волевое решение. Кто конкретно был инициатором этой «ночи длинных ковшей»? Собянин?

НЕМЕРЮК: Да, это был Собянин. Причем по многим объектам он неоднократно давал команды разобраться, поднять все материалы, суды, попытаться найти варианты, как их можно ликвидировать.

СОБЧАК: А он отдавал себе отчет, какая будет волна негативного пиара?

НЕМЕРЮК: Он прекрасно понимал, на что идет. Это прецедент, которого не было никогда, и это первый человек, который принял такие жесткие меры. Есть опыт международный, если хотите, я могу потом прислать — почитаете, как в Болгарии или Китае делали.

КРАСОВСКИЙ: Вот уж прекрасные ролевые модели.

СОБЧАК А у Собянина есть финальное видение?

НЕМЕРЮК: Да. Его с самого начала сильно волновали вещи, которые явно выбивались из городской среды: реклама и перетяжки. Может быть, вы помните, какое количество их было на Тверской улице. Вывески, засилье палаток. Эти объекты входили в некий общий план.

КРАСОВСКИЙ: Сколько квадратных метров снесли точно?

НЕМЕРЮК: Порядка тридцати тысяч.

КРАСОВСКИЙ: Куда денутся все эти арендаторы?

НЕМЕРЮК: Есть Метрополитен, есть Гормост, есть те самые киоски, павильоны, которые город ставит и предлагает бизнесу под ключ на пять лет, полностью готовые, ни копейки не надо вкладывать с точки зрения строительства, подключения коммуникаций. Пожалуйста, берите. Что есть у коммерсантов? У них есть полмиллиона площадей в торговых центрах, есть сетевые компании, которые в прикассовой зоне, а это приличный объем — около ста тысяч квадратных метров в гипермаркетах и супермаркетах.

СОБЧАК: Когда вы поставили людей в известность, что их снесут?

НЕМЕРЮК: Сразу выставлялись информационные щиты, вывешивались все постановления, вся процедура, говорилось о том, что озвучено уведомление собственнику, через два месяца объект будет демонтирован. Собственники их ломали, ночью убирали куда-то. Но когда кто-то говорит, что не знал, — это ерунда. В декабре всех известили. Всем дали отработать Новый год, а это самое выгодное время с точки зрения торговли. Кстати, «Л’Этуаль» и «Рив Гош» тоже попросили в «Пирамиде»: «Подождите до 14 февраля, мы отработаем и начнем съезжать, никаких вопросов». Мы разрешили.

КРАСОВСКИЙ: По вашим оценкам, сколько крупный владелец таких ларьков заработал за время их существования? Ну вот, к примеру, господин Васнев.

НЕМЕРЮК: Васнев — не знаю, а вот господин Измайлов, у которого было четыреста объектов на Соколе, я думаю, раз в десять больше, чем инвестировал.

КРАСОВСКИЙ: Это сколько?

НЕМЕРЮК: Давайте гипотетически предположим, что в то время один киоск, павильон ежемесячно приносил от тридцати до пятидесяти тысяч долларов чистыми. По нижней планке пройдем — триста тысяч долларов в год с одного киоска. Умножайте на четыреста — вот вам цифра.

КРАСОВСКИЙ: Сто двадцать миллионов в год чистого дохода. И сколько эти киоски простояли при такой доходности? Давайте усредним цифру до сотни.

НЕМЕРЮК: Простояли примерно восемь-девять лет.

КРАСОВСКИЙ: То есть в районе ярда человек просто получил?

НЕМЕРЮК: Да, уровень дохода очень хороший, поверьте мне. Например, у одного из владельцев более трех тысяч киосков в подуличном пространстве. У него несколько крупных вилл, он очень этим бравировал. Магазин «Елисеевский» до сих пор у него, и офис большой над «Елисеевским» тоже у него, много других объектов на Тверской.

СОБЧАК: Есть мнение, что у Собянина это все очень успешно получилось в родной Тюмени, он за полгода весь город прибрал, причесал. А здесь пытался сделать по сути то же самое, но Москва просто более сложный город, это не Тюмень, здесь по-другому работает гражданское общество, соцсети, время другое. Есть ощущение, что он это делал по тюменской кальке.

НЕМЕРЮК: Не думаю. Скорее, он просто хотел, чтобы город стал городом, а не деревней.

• • •

На следующий день Собчак и Красовский встретились у «Пирамиды». Это был последний день ее жизни. Из опустевшего торгового зала выносили грязную коробку губной помады, на полу валялись рекламные объявления, куски картона, осколок разбитого зеркала. Посреди пустоты, вчера еще наполненной существованием, стояла стремянка.

— Полезли, Красовский. Сделаем последний снимок, — задорно крикнула Собчак.

— Давай, мы с тобой наверх, а господин Немерюк и вот представитель Васнева — вниз. Для истории, товарищи. В альбом.

Они посмотрели в объектив, как смотрели в него тысячи таких же безумных русских людей, строивших на месте лапотной России города своей мечты.

А за стеклом, как и тысячу лет назад, полнолюдной ярмаркой гудела Москва. Такая же по-деревенски родная и, как и тогда, непростительно юная. В начало >>

 

Читайте также:

Ксения Собчак: Уродство по закону или красота по беспределу?

Антон Красовский: Недостойное меньшинство