Вадим Рутковский: О женщинах бедных замолвите слово: театр и половые различия
О «Среднем возрасте» мы коротко сообщали накануне премьеры, на бегу поговорив с режиссерами Сергеем Щедриным и Алексеем Розиным. Среди вопросов был такой: «Кто лучше — мужчины или женщины?» Коварный — все равно что «кого больше любишь, маму или папу?» — по отношению к двуликому спектаклю: чтобы решить, какая часть интереснее, надо потратить два вечера. Я пока знаком только с одной — по определению, прекрасной — половиной спектакля. Вообще, зрителей «Среднего возраста» делят просто: мужчины идут в «мужской зал», женщины — в «женский». Но выбор все равно за вами, и если захотите нарушить порядок, препятствовать не будут. Я нарушил, выбрав розовый браслет и женский зал, где актрисы играют пьесу Петрушевской «День рождения Смирновой» (о нервной встрече за именинным столом заглавной Эли Смирновой, незнакомой ей женщины Полины и подруги Риты, любовницы Полининого мужа). Точнее, играют самих себя — актрис, собравшихся представить текст пьесы, а заодно и поговорить с залом за жизнь: наравне с Петрушевской — собственные автобиографические, даже не зафиксированные на бумаге монологи; почти stand up, да не stand up. По мановению руки Екатерины Соломатиной (Смирнова) меняется свет, и актрисы то заступают на территорию Петрушевской, то снова становятся собой, но, что любопытно, рассказывая, например, о своих беременностях и родах, играют не меньше, чем когда нарочито театрально изображают героинь пьесы. Ну да, все девочки — немного актрисы, известный факт. Забавно, когда он подкреплен такой красочной иллюстрацией: вот Анастасия Скорик играет выдуманную Риту — и хоп, Соломатина делает знак рукой — через секунду начинает играть себя, делясь воспоминаниями о скоротечном ощущении особой близости с ребенком. Мне было любопытно, о чем там дамы станут откровенничать наедине со всеми (ну и вообще, на Скорик с ее форсированными эмоциями смотреть веселее, чем на любителя широких актерских мазков из соседнего зала Дениса Ясика). Таких любопытных набралось еще с полдюжины человек. Актриса Ирина Петрова (Полина) предупредила, что будет обращаться к зрителям без церемоний и исключений — «девчонки». И любопытные мы стали «широкоплечими девчонками»; я в диалогах не поучаствовал, а вот «девчонке Сереже» и «девчонке Олегу» повезло быть представленными. Впрочем, диалоги так себе, подразочаровали: то есть если в первой половине актрисы говорят о возрасте (его неуклонном приближении к среднему и дальше; с этого Екатерина Соломатина начинает спектакль — и это на самом деле унисекс-переживания), изменах, увлечениях и кошельках своих спутников (чем подпитывают привлекательный стереотип об алчных хищницах), то во второй концентрируются исключительно на материнстве и детстве. Вот, похоже, существенное гендерное различие: я не знаю ни одного мужчины, который с такой страстью (и такой назойливостью) говорил бы на ту же тему. Ну и к пустым абстракциями мужчины не склонны В середине спектакля между залами организуется «телемост», во время которого зрители задают вопросы другой половине. Что придумали мои соседки? ОК, один вопрос нормальный, конкретный: какой подарок к 23 февраля (спектакль игрался 22-го) вы бы хотели получить? И получили нормальный ответ: секс с двумя женщинами («Ну-ну, — несколько угрожающе покачала головой Соломатина, — мечтайте, мечтайте»). А вот дальше прозвучало сакраментальное: «Что для вас значит любовь?» Какой вопрос — такой ответ; незнакомый остроумец взял микрофон и сказал: «Му-му». Дама, выяснявшая про любовь, подумала, что ослышалась, и переспросила — парень промычал еще раз, громче и отчетливее. Вот под вопросами женской половине я бы тоже подписался: «Что с вами делать, когда вы на ровном месте, без повода, начинаете злиться и психовать?» (на что Соломатина дала плотоядный ответ: «Доставать свою карточку и платить, за всё платить») и «Неужели вам в самом деле не нравятся вертолеты с дистанционным управлением?» Многие зрительницы, похоже, впервые услышали о такой игрушке — вот правда, есть за что пожалеть бедняг.
«Иоланта» — совсем другой театр; если «Средний возраст» практикует бытовой подход, то «Иоланта» — тотально эстетизированный. Общее у спектаклей — то, что оба рассчитаны на контакт с маленьким залом, начинаются с монолога о судьбе актрисы и придуманы актерами. По мотивам Чайковского фантазировали Филипп Авдеев, Игорь Бычков и Александр Горчилин, исполнительница заглавной роли Светлана Мамрешева в списке постановщиков не значится, но без теснейшего соавторства с ней этой «Иоланты» быть не могло. Маленькая (всего час) ночная (как мир слепой дочери бургундского короля) серенада в честь женщины, видящей не глазами, но сердцем, сильной и уязвимой, влекомой и влекущей... Меня как-то невольно пробивает на высокий штиль, но очень уж к нему располагает эта велеречиво абстрактная (в хорошем смысле) «Иоланта». Красивейший — при всем по-студенчески аскетичном изобразительном решении — спектакль тревожно мерцает рябью телемониторов и погружает в густую звуковую среду, где фрагменты последней оперы Чайковского — только часть: Иоланта-Мамрешева (единственная героиня постановки, обладающая именем собственным, вместо прочих действующих лиц, включая романтичного рыцаря Водемона — трио анонимов в темных костюмах) воплощает разные женские грани — от упивающейся собой кокетки (и здесь звучат слова вальса Мюзетты из «Богемы» Пуччини, исполненные резко, контрастно по отношению к легкомысленному оригиналу) до одержимой бесами (под самый взвинченный и устрашающий фрагмент кантаты Шнитке о докторе Фаусте: «...лишь всюду в темных брызгах кровь, в белых налипших сгустках мозг...»). От однозначных трактовок «Иоланта» (и Иоланта) ускользает, как, впрочем, и подобает настоящей женщине.