Сергей Николаевич: Надень бахилы, иди и смотри
Люба хочет стать искусствоведом. Ей семнадцать лет. Она знает имена художников и даже разбирается в разных стилях. И с картинами у нее отношения особые – какие-то интимно-родственные, какие бывают только у музейных хранителей со стажем. Одни картины она любит, другие – не очень. Есть такие, с которыми она здоровается по утрам, а с какими-то прощается на ночь. Она с ними живет. Точнее, живет она в лечебном пансионе при Детском центре гематологии и онкологии им. Дмитрия Рогачева с бабушкой. Диагноз Любы – болезнь Ходжкина (лимфогранулематоз), попросту говоря, онкологическое заболевание лимфоидной ткани. Это серьезно. И было уже шесть блоков химиотерапии. И ходит она исключительно в маске, потому что малейшая инфекция может свести на нет лечение многих месяцев. А тогда уже будет не до «встреч с прекрасным».
Я поехал на эту экскурсию, потому что меня попросила Чулпан Хаматова. Даже не попросила, а сказала своим требовательным и нежным голосом пионервожатой, что мне надо посмотреть выставочный проект из фондов Третьяковской галереи, развернутый в стенах Детского центра. Как известно, Чулпан не может отказать никто, включая президента РФ. В общем, я взял с собой диктофон и вместе с фотографом Арсением Несходимовым отправился на улицу Саморы Машела.
Издалека здание центра смутно напоминает парижский Бобур (Центр искусств им. Помпиду), только раскрашенный в веселые цвета кубика Рубика – красный, желтый, фиолетовый, зеленый. Какой-то детский трансформер гигантских размеров. На входе требуют надеть бахилы, как и повсюду в это время года. Надеваем, идем, шуршим. Расстояния большие, пространства гулкие, окна необъятные. За ними бесконечный снег. И падает, и лежит, и не тает. А что вы хотите? Зима! И вдруг, как привет «из ниоткуда с любовью», полотно Шагала. Летящие любовники, парящие на сероватых облаках, как на несвежей простыне, которую давно надо сдать в прачечную, а внизу купола, заборы, козы, ну и мы в своих бахилах.
От неожиданности Арсений хватается за камеру и начинает снимать, будто любовники сейчас улетят обратно в Третьяковку. А напротив – лентуловский «Звон», весь из мазков-кусочков, сверкающих, как разбитые осколки зеркала на солнце. И снова ожесточенный треск фотокамеры у меня за спиной.
– Подожди, – говорю я Арсению, – зачем нам картины? Дети нужны.
Идем на поиск. Дети здесь какие-то очень тихие. Не галдят, не шумят, не бегают наперегонки. Сидят со своими мамами и бабушками или лежат на диванах. Иногда им компанию составляют передвижные капельницы на колесиках. Смотрят без всякого любопытства поверх своих масок. И почему-то совсем не видно пап: всего двух-трех встретили мы за то время, пока ходили по центру. Мужчины кажутся потерянными и ненужными в этом царстве женщин, детей и капельниц. Если, конечно, не считать бравых космонавтов, мускулистых спортсменов и насупленных геологов, щедро представленных на живописных репродукциях из фондов Третьяковской галереи. Многие оригиналы находятся в постоянной экспозиции на Крымском Валу, но есть и такие, которые я никогда не видел.
Вообще, выбор живописи меня и поразил, и восхитил, и даже озадачил. Я-то думал, что будет сплошной Васнецов со своими витязями, дрессированным серым волком и плачущей Аленушкой у заросшего тиной пруда. Ну, может быть, сказочный Билибин или умиротворенный Левитан – добротная реалистическая живопись, привычная глазу, с детства натренированному на цветных вклейках-репродукциях «Огонька». А тут и супрематизм, и «Бубновый валет», и суровый реализм шестидесятых, и даже «Черный квадрат» Малевича в приемной у главврача.
Но Любе Ливенцевой, добровольно взявшейся быть нашим гидом, такое разнообразие стилей и школ даже нравится. Она легко умеет считывать эмоции поверх любых искусствоведческих концепций. Без чужой помощи заряжается мощной энергией этих полотен, получая от них какую-то очень важную инъекцию радости и надежды.
– Больше всего я люблю эту картину, – Люба показывает на «Масленицу» Кустодиева. – Когда гляжу на нее, так отчетливо слышу и женский смех, и хруст полозьев по снегу, и музыку вдали. Мне кажется, я даже рядом с ней дышу полной грудью. Пусть и в маске.
– А ты знаешь, что Кустодиев, когда ее писал, уже был очень болен? И закончил он ее в 1919 году, в разгар гражданской войны, когда был голод и тиф.
Но про войны и болезни Люба говорить явно не хочет. Здесь про них не принято говорить с посторонними, здесь с ними борются методично и упорно, день за днем. Это изнурительная работа и скучная рутина, остающаяся за дверьми палат и процедурных. А чтобы отвлечься, забыться, а заодно поддержать умный разговор, есть этот необычный вернисаж из множества полотен, полыхающий своими красками на больничных стенах. Кому захочется вникнуть в детали и подробности, может взять в гардеробе аудиогид. Есть один путеводитель для взрослых, другой – для детей. Как говорится, на любой возраст и вкус. Более того, для детей современные поэты сочинили стихи. Беру наушники и слышу знакомый голос писателя и литератора Саши Филипенко.
– Мы придумали этот проект, чтобы люди, которые проводят здесь фактически всю жизнь, могли напрямую соприкоснуться с искусством, – объясняет мне инициатор и организатор выставки из собрания Третьяковки Александр Шейн. Сам он по профессии кинорежиссер. Снимает документальные фильмы про художников, сейчас заканчивает «полный метр» про Маяковского и Лилю Брик. Но, похоже, его истинная и настоящая страсть – это составление, «сочинение» выставок. Есть в нем эта озаренность миссией соединять искусство и людей. И какая-то наивная убежденность, что только так можно воспрепятствовать разладу и распаду.
– У большинства пациентов центра нет возможности ходить по музеям. А тут получается, что музей сам приходит в гости. Наш проект рассчитан на два кластера: первый – врачи. Для них мы проводим специальные лекции, устраиваем кинопросмотры, организуем встречи с художниками. Второй кластер – дети, пациенты. И тут нужен особый подход. Иногда лучше ограничиться встречей с одной картиной. Мы устраиваем обсуждения, рассказываем про художников, объясняем особенности композиции и авторской манеры. Дети рисуют на заданную тему, а потом мы везем их в Третьяковскую галерею, где они видят оригинал. В безумном потоке жизни такие мгновения тишины, наполненные искусством, мне представляются бесконечно важными, даже необходимыми. Они расширяют сознание, помогают ярче и объемнее воспринимать мир, учат видеть и понимать красоту.
– А почему столько авангарда. Ведь он не так-то прост для восприятия.
– Это был наш сознательный выбор. Поначалу пришлось преодолевать даже некоторое сопротивление, особенно когда мы решили повесить в главном коридоре репродукции картин Ларионова, Кандинского, Гончаровой. Конечно, проще всего было разместить тут какую-нибудь нейтральную интерьерную живопись, подходящую по атмосфере и колориту. Но тогда бы это был дизайн, а нам хотелось серьезного культуртрегерского проекта, к которому смогли бы подключиться и наши лучшие художественные силы. К счастью, с самого начала у нас был очень серьезный партнер – команда Третьяковской галереи под руководством заместителя генерального директора Марины Эдгаровны Эльзессер. Вы только представьте себе, что специально для центра им пришлось найти, отобрать, оцифровать и подготовить к печати более тысячи единиц хранения! Это гигантская, подвижническая работа. Сами репродукции были напечатаны на холстах в лучшей мастерской Москвы. А развеской я занимался сам с замечательным художником и графиком Степаном Лукьяновым. Ведь от того, где находятся картины, как на них падает свет, тоже очень многое зависит.
Мы еще раз пройдем с Сашей по этажам и залам. Теперь это уже будет его экскурсия. И пока он рассказывал про свои любимые картины, у меня даже мелькнула мысль: кто знает, вдруг то, с чем пока не могут справиться врачи и ультрасовременные технологии, действительно подвластно тому же Шагалу, Дейнеке или Кустодиеву? И на прием не надо записываться. Надень бахилы, встань и смотри.