Страх без причины

На днях прочитала интересный материал Алексея Алексенко о попытках ученых создать синтетическую форму жизни и его же рассуждения о том, насколько мы понимаем или не понимаем суть, устройство, первопричину и взаимосвязи в самом удивительном в известной нам Вселенной явлении под названием «жизнь».

И вспомнился давний-предавний случай из моей практики, ярко демонстрирующий, как мало мы еще знаем о том, как, собственно, все устроено.

Молодые красивые родители привели на прием розовощекую девочку с толстенькими ножками. Точнее, принесли, но не потому, что девочка была совсем маленькой или была нездорова. Девочке Тасе уже исполнилось пять лет, и она прекрасно умела ходить и даже бегать.

Услышала я Тасю еще в коридоре или даже на лестнице. Когда ее вносили ко мне в кабинет, она громко орала и выгибалась на руках у отца.

При этом родители тоже громко кричали хором, явно пытаясь перекричать дочь:

— Посмотри, сколько тут красивых игрушек! Посмотри, какая добрая красивая тетя! У нее даже белого халата нет! И трубочки нет! Она не будет тебе ничего делать! Она с тобой просто поговорит! Поговорит и все! Да замолчи же ты наконец!

Все вместе было настолько громко, а ребенок настолько очевидно не слушал увещеваний, упоенно вопя, что «добрая красивая тетя» просто села в кресло, жестом показала родителям, чтобы они положили девочку на ковер, а сами сели на стулья, и жестом же велела родителям замолчать. Потом я заткнула уши пальцами и стала ждать, что будет дальше.

Дальше Тася еще некоторое время орала и немножко колотила толстыми ножками в красивых розовых туфельках (одна при этом свалилась) по ковру. Потом заметила, что ее больше никто не держит и не уговаривает. Остановилась, прижала руки к лицу и осторожно огляделась сквозь раздвинутые пальчики. Я помахала ей рукой и показала язык. От удивления она опустила руки. Физиономия у нее была красная и слегка опухшая от крика, но очень симпатичная. Круглые тугие щеки, золотистые растрепавшиеся локоны, голубые глазки.

— Еще будем орать? — деловито спросила я.

— А ты доктор? — вопросом на вопрос ответила девочка.

— Тася, что за дела! Как нужно к незнакомым взрослым обращаться?! — прикрикнул отец.

— Вы доктор? — послушно переспросила Тася.

— Нет, я не доктор. Я психолог.

— А белый халат у вас есть? — продолжала расспросы девочка. — А трубочка, чтобы слушать?

— Стетоскоп, что ли? Нет, увы, стетоскопа у меня тут нет. А белый халат есть у логопеда, она в этом же кабинете принимает. Когда я утром работаю, она — вечером, и наоборот. Вот она работает в халате, сейчас он в шкафчике висит. Тебе зачем-то халат нужен? И трубочка? — я прикинулась непонимающей.

— Нет, нет, нет! — замахала руками Тася. — Не надо!

— А, ну хорошо, — обрадовалась я. — А то я уже прикидывала, где ж я сейчас тебе стетоскоп раздобуду. У наших врачей он есть, конечно, но им же для работы надо…

— А можно мне игрушки посмотреть? — Тася встала на ковре на четвереньки и встряхнулась, как собачка, сбрасывая с себя остатки недавней истерики. — Вон тех кукол? И кроватку? И поиграть?

— Конечно, можно, — кивнула я. — Можешь их прямо к себе на ковер взять. — И обернулась к родителям: — Рассказывайте.

— Да вы, собственно, все уже видели, — пожал плечами отец. — Причем это еще очень мягкий вариант, потому что у вас действительно нет белого халата, в кабинете — никаких инструментов, и вы явно не собираетесь ее уговаривать или что-то с ней делать. Обычно все гораздо хуже.

— На что еще она так истерит?

— Ни на что, в том-то и дело! — мать всплеснула руками. — Во всем остальном — спокойный, дружелюбный, договороспособный ребенок. Хорошо ест, хорошо спит. Отлично играет с другими детками. Всем интересуется. Знает буквы, любит петь, танцевать, рисовать. Ходит в садик, там никаких проблем.

— Если не возникает чего-нибудь медицинского, — поправил отец.

— Да! Когда к ним в садик приходил врач для какого-то планового осмотра или прививки, воспитатели настолько испугались ее реакции (она же всегда спокойная и даже в ясли с удовольствием ходила), что позвонили нам домой и выдали ее бабушке как дикого зверя, завернутую в одеяло.

— Были в Тасиной жизни какие-то операции, госпитализации, болезненные процедуры, медицинская изоляция от матери? — спросила я, в общем-то, заранее уверенная в положительном ответе.

— Ни-че-го! — отчеканил отец. — Вы уже не первая спрашиваете. Ничего такого не было.

— А когда, с чего началась такая реакция? Вы помните?

— Нам сейчас кажется, что всегда так было. Но это, конечно, не так. Младенцем она вряд ли понимала, что ее приносят именно в поликлинику. Но на приход врача в белом халате, на стетоскоп, на любые врачебные инструменты орала дико уже на первом году — это точно. Все думали: подрастет, начнет понимать. Но дальше все становится только хуже! Она стала больше, сильнее, ее не уговорить, не удержать, не сводить в поликлинику, на прививку, сдать кровь, про зубного я уж не говорю! Слава богу, что Тася в общем-то здоровый ребенок, болеет редко, но к зубному надо, они говорят «под общим наркозом», но это же не безвредно, и потом, как ей этот наркоз дать-то? Все это страшно неудобно, и нам уже все говорят: это ненормально, да мы и сами видим…

Когда ребенок долго, откровенно и сильно чего-то боится, а причина страха из обстоятельств жизни самого ребенка никак не определяется, в большинстве случаев — это чужой страх, семейный, чаще всего — страх матери. Или перинатальные события. Поэтому я их отпустила и велела родителям прийти ко мне без дочери.

Расспрашивала их по отдельности, максимально подробно. Вы сами врачей не боитесь? Доверяете научной медицине? Что вы, конечно, нет.  И конечно, да. Беременность, роды? Все нормально, Апгар девять баллов, у неврологов к девочке никаких претензий. Семья? Никаких ссор, скандалов, девочку любят мама и папа, обожают две бабушки, прабабушка и дедушка.  Отношения между отцом и матерью? Познакомились в институте, был красивый роман, поженились, когда она забеременела, жили сначала с ее мамой (отношения зятя с тещей — прекрасные), потом отдельно. Нет ли трещин, не устали ли, не подумывают ли развестись? Нет, отношения замечательные, любовь-морковь, наоборот, с годами все становится даже лучше, видимо, приспосабливаются друг к другу или просто сами становятся взрослее и лучше понимают, как они друг другу подходят. Причем вижу отчетливо: не врут, все так и есть.

Честно сказать, я уже была готова опустить руки и признаться: ребята, я не понимаю, в чем тут дело, и поэтому не знаю, что надо предпринять. Наверное, сейчас я бы так и поступила. Но тогда я только начинала работать — был азарт плюс мне было стыдно вслух признаться в своей некомпетентности.

Я продолжала искать. В пяти годах жизни Таси — ничего. Значит,  девять предыдущих месяцев, пренатальный период? Роды благополучные. Беременность — с радостными хлопотами, без медицинских осложнений. И что у нас остается? Зачатие.

— Поговорим о зачатии, — сказала я маме Таси.

— А что там? — вскинулась она, видимо, решив, что я интересуюсь какими-то интимными подробностями.

— Тася — желанный ребенок? Вы ее хотели?

— Да! Да… Но…

Слезы на глазах женщины. И мое парадоксальное торжество, которое я, конечно, стараюсь скрыть: кажется, нашла!

Конечно, узнав о беременности, она сразу же побежала к нему — к возлюбленному, будущему отцу. Что уж она себе там напридумывала, какую его реакцию, потребную ей в ее радостно-удивленно-взвинченном состоянии, не знаю, но легко могу сфантазировать. А он… растерялся, испугался. Отводил взгляд, не знал, что сказать. А как же теперь? Оба еще студенты. Жить негде и не на что. И ребенок?!

— Давай вместе подумаем, — предложил он.

Она развернулась и ушла. Он не побежал следом. И не позвонил сегодня, завтра. Она подумала сама. И решила: все было ошибкой, зачем он мне — такой? Но и ребенок от него в этом случае совсем не нужен. Пошла в женскую консультацию, там ее даже особо не отговаривали (студентка, не замужем) и сразу дали направление на аборт. Она собрала анализы, сказала родителям, что будет ночевать у подруги, и пошла в больницу.

Там переоделась, нервничая, бродила по коридору, заглянула в какой-то кабинет, увидела поднос с прокипяченными разложенными хирургическими инструментами и поняла: вот прямо сейчас с их помощью того, кто уже живет в ней, убьют.

— Йес! — сказала я.

— Да, — сказала она. — Скорее всего, так и есть. Я и сейчас как наяву вижу этот поднос. Но как?

А я откуда знаю как? Сколько было тогда эмбриончику? Не более трех месяцев, поскольку несостоявшийся аборт был легальным. И что он понял? Что запомнил? И каким образом? Что мы вообще знаем о том, как и что происходит в этой жизни?

Она, задыхаясь, прибежала домой. Он пришел тем же вечером, просил прощения, принес кольцо, встал на колени, сказал, что не находил себе места, не может без нее жить, и пускай будет ребенок, они вместе и они справятся.

***

У мамы Таси был монострах: «А если бы я оттуда не убежала?!» С ним мы справились быстро: вы уже убежали. Тасе уже пять лет, она прекрасная, добрая и смышленая. Более того, тот ужасный поднос с инструментами, которого она так боится, на самом деле спас ей жизнь. «А ведь да, действительно, — удивилась женщина. — Он спас. Я и не подумала».

С Тасей работали чисто поведенчески. Маленькие дети, условные рефлексы, положительное подкрепление. Я ей объяснила: у тебя там в голове немножко гаечки с винтиками не завинчены, поэтому боишься, надо немного постепенно подкрутить, и все пройдет. Потом объяснила родителям, и на самом деле они все основное сделали сами. Сначала заходили в вестибюль поликлиники и уходили. Потом поднимались на этажи. Потом заглядывали (не заходя) в кабинеты. Потом Тасе дали посмотреть, как слушает младенчиков неонатолог. Потом послушали ее саму. Потом они три дня подряд сидели у прививочного кабинета. Потом зашли туда и вышли… В общем, все получилось. Когда я Тасю последний раз видела, она собиралась стать врачом.