Сергей Николаевич: Вам письмо! Барышников в постановке Роберта Уилсона по дневникам Нижинского
На Западе от него по-прежнему все ждут танцев. Хотя ему 68 лет и он давно отошел от этого занятия, с успехом освоив новую для себя профессию драматического актера. Но есть зрительский рефлекс, и с ним ничего поделать нельзя. Если на афише значится имя Michael Baryshnikov, то обязательно подразумевается, что будут какие-то танцы. А тут еще и Нижинский! Главная балетная легенда ХХ века, великий безумец и страдалец «Русских сезонов», несчастный заложник ревнивых страстей, доведших его до сумасшествия, великий провидец, опередивший развитие мирового балета на полстолетия. Именно дневник Нижинского — эта не до конца расшифрованная исповедь психически больного человека, то прорывающегося к вершинам гениальности, то впадающего в бездны безумия, — послужил драматургической основой для нового спектакля Роберта Уилсона «Письмо человеку» c Михаилом Барышниковым в главной роли.
В прошлом году его показали на театральном фестивале в Сполетто. Потом были Милан, Монте-Карло, в августе нынешнего года очередь дошла и до Риги. Как-то все тут одно к одному: и Барышников, и Нижинский, и Уилсон, и… Рига. После прошлогоднего грандиозного успеха спектакля «Бродский/Барышников», на который слетелись все борты светской Москвы, латвийская столица стала чем-то вроде ближайшего европейского форпоста Михаила Барышникова.
В Риге, если очень повезет, на него можно достать билет, можно увидеть его на сцене. И здесь, к слову сказать, никто не ждет от него танцев. А просто смиренно и с надеждой ждут его. И зовут по имени-отчеству уважительно, как и полагается: Михаил Николаевич. Все-таки он отец четырех взрослых детей. Какой он вам Misha?
Смею даже предположить, что одно из несомненных достоинств нынешней Риги для великого артиста – это русскоязычная среда, окружающая его здесь гораздо плотнее, чем, скажем, в ресторане «Русский Самовар», который он когда-то открыл на паях с Иосифом Бродским в Нью-Йорке. К тому же в Риге его боготворят. За минувший год он стал чем-то вроде национального достояния. Местные журналисты уверены, что пройдет какое-то время, и в глазах всего мира Рига будет восприниматься исключительно городом Барышникова. Как, скажем, Ливерпуль — родиной «Битлз», а Зальцбург — городом Моцарта. Вот Домский собор, объявляют экскурсоводы, а вот здесь будет клубный дом VIP-класса, где одна из квартир будет принадлежать Михаилу Барышникову (по слухам, проектом займется дизайнер Оксана Ярмольник).
То, что фатально не удалось российским бонзам и олигархам, получилось у настойчивых латышей. В прошлом году это был меценат Борис Тетерев, финансировавший в рамках своего фестиваля искусств Tete-a-tete театральный проект Алвиса Херманиса «Бродский/Барышников», а теперь — бизнесмен Александр Шенкман и театральный деятель Андрей Жагарс, которые задумали привезти в Ригу сложный и дорогостоящий постановочный проект «Письмо человеку».
Надо сказать, что у классика авангардного театра режиссера Роберта Уилсона ничего простого и дешевого не бывает. Тут никакой гастрольный экономвариант не пройдет. Это всегда многотонные декорации, фантастическая световая и музыкальная партитура, выверенная на компьютере безукоризненная точность каждой детали, каждой мизансцены. Сценические опусы Уилсона больше всего напоминают «живые картины». Это действительно ожившая живопись, трехмерное кино, «сон золотой», а точнее, фиолетовый, или лимонный, или цвета электрик. Мне кажется, большим актерам делать здесь особенно нечего. Но почему-то они все с невероятным упорством рвутся попасть именно в эти «сны». Так было с прекрасной француженкой Изабель Юппер, и с нашим Евгением Мироновым, и с Михаилом Барышниковым, для которого это уже третье совместное действо с Уилсоном — до того был видеопроект «Св. Себастьян» и спектакль «Старухи» по Д. Хармсу.
Впрочем, тут как раз все более или менее понятно. Дело в том, что минималистская режиссура Уилсона по своим приемам и эстетике ближе всего к современной хореографии. Американец не закапывается в бездны «сверхзадач», не терзает артистов поисками «зерна роли». Он заранее знает, где и сколько надо сделать шагов, какую выдержать паузу и как рассчитать движение на авансцене, чтобы не оказаться раньше срока за кулисами. В основе любого действия четкий чертеж и план. Делайте так, как велит Уилсон, и все получится. По сути, визуальный театр Уилсона — это возвращение к идее «театра марионеток», о котором в начале ХХ века грезил Гордон Крэг и который попытался применить на отечественной сцене Всеволод Мейерхольд. И разумеется, имя Вацлава Нижинского возникло неслучайно. Его Петрушка — это и есть воплощение идеи артиста-марионетки, доведенной до абсурдного автоматизма. Кто-то из современников усмотрел в этом симптомы надвигающей душевной болезни, а кто-то — призрак будущей мировой катастрофы, которая впервые заглянула в расфранченный зал парижского театра «Шатле» именно на балете Стравинского. Кстати, «Петрушка» станет последним спектаклем, на котором побывает в 1928 году Нижинский уже в качестве зрителя. Сохранилась фотография, где он более или менее бессмысленно улыбается в объектив, стоя под руку с Тамарой Карсавиной, еще не снявшей костюм Куклы. А сзади маячит величественная фигура С. П. Дягилева, смотрящего покровительственно и невозмутимо на своего несчастного, сумасшедшего Вацу. На этом свете им больше уже не суждено было встретиться. Через год Дягилева не станет, а Нижинский проживет еще тридцать лет под опекой своей деятельной и заботливой жены Рамолы. Собственно, именно она и не давала забыть о нем, успешно приторговывая его славой, реликвиями, рисунками и даже интимным дневником, который издала в 1937 году. Там-то и содержалось в виде отдельной главы «Письмо человеку», вдохновившее Барышникова и ставшее названием всего спектакля.
Как правило, всех занимает вопрос: есть ли тут какие-то параллели или автобиографические мотивы? Тем более что в балетном репертуаре Барышникова когда-то значилось несколько партий Нижинского. Есть и совпадения в биографиях: оба — мальчики из провинции, оба переехали в Петербург-Ленинград, оба — выпускники Вагановского-Императорского училища, оба были зачислены в труппу Императорского- Мариинского-Кировского театра, где недолго танцевали. И оба, однажды покинув Россию, больше туда не вернулись. Собственно, на этом сходство кончается. Нет более разных художников по психофизике, по темпераменту и по судьбе.
Тем более интересно увидеть, как читает письмо Нижинского Михаил Барышников. Это как раз тот случай, который нельзя упустить и о котором потом будешь помнить всю жизнь.