Мальчик и его собака

Кому как, а мне хочется в преддверии наших выборов побеседовать о чем-нибудь решительно и абсолютно неполитическом.

Предлагаю поговорить о собаках. Я давно собиралась, потому что это интереснейшая, между прочим, тема. Самые разные аспекты интереснейшие — архетипы, онтогенез, психология, биология.

Начнем с моего профильного — с онтогенеза. В жизни практически каждого ребенка или подростка наступает момент, когда он (она) хочет собаку, причем, как правило, большую — на маленькую соглашается только в виде компромисса, когда понимает, что большую точно не заведут. Это нормальный этап развития, именно так это и следует рассматривать родителям и самому подростку. «Онтогенез есть краткое повторение филогенеза» — в строго биологическом смысле закон Геккеля наука как бы признала устаревшим, но в расширительно-философском он по-прежнему красив и полезен для понимания многого.

Индивидуальное повторение того периода, когда люди приручили собак, восемнадцать тысяч лет назад. Вообще первое животное, первый биологический вид (симбиотических микробов в кишечнике не считаем), с которым наш вид заключил завет. И вся дальнейшая, всем, даже маленьким детям известная история — соратники, сотрудники, компаньоны, друзья. «Собака — друг человека». Вот здесь все на самом деле не так просто, но об этом чуть позже.

А как, по-вашему, это происходило в самый-самый первый раз? Взрослые охотники племени собрались на совет и в результате прений с голосованием решили как-то приручить давно следующую за племенем и подбирающую обгрызенные кости стаю?

Разумеется, нет. Скорее всего, это был ребенок, младший подросток. Именно он подобрал осиротевшего в результате какой-то трагедии щеночка или целый выводок. Не съел их сам, спрятал от соплеменников, согрел своим телом и сам согрелся от них, и делился скудной едой, рискуя навлечь на себя гнев и побои старших (добытая еда — собственность племени, иначе не выжить), отдавал пушистому выкормышу убитых им зверьков. А может быть, он сам был сиротой, и может быть, даже плакал от непонятных ему чувств (вряд ли в его языке уже были слова для их выражения), когда тепленькие язычки зверенышей приветственно лизали его грязные руки, нос и щеки, а хвостики бешено крутились от радости при виде него.

(То есть я хочу сказать, что собаки не только помогали нам в охоте, они еще и способствовали развитию человеческой эмоциональности, точнее, наша с ними эмоциональность последние 18 тысяч лет развивалась совместно.)  

А когда пес или псы выросли — вместе с нашим подростком, ибо невероятно коротко было первобытное детство и уж тем более подростковость, — они оказались отличными защитниками и умными помощниками в охоте, и, кроме того, их огромные зубы невероятно повысили социальный статус их хозяина. Хомо сапиенс с самого начала своей истории были смышлены и способны к имитации — наверняка наш бывший подросток, сопровождаемый одним или несколькими огромными псами, стал эпическим героем для всех детей и подростков племени. Они хотели быть такими же, хотели усилить себя, жалких и слабых среди грозной первобытной природы, большим, пушистым, дружественным и зубастым. И в чем проблема?

Когда наш современный ребенок (обычно это бывает где-то начиная с восьми-десяти лет) приходит к родителям и говорит: «Пожалуйста, купите мне мою собаку, я буду с ней гулять и все-все для нее делать!» — он хочет пережить тот самый этап приручения и усиления себя, индивидуальное перезаключение завета.

Может ли восьмилетний или даже десятилетний ребенок полноценно ухаживать за большой собакой в  городских условиях? Нет, не может, это для всех очевидно. К тому же большая собака существенно ограничивает мобильность семьи в целом. Поэтому лишь немногие родители «ведутся» на просьбу ребенка. Некоторые покупают тамагочи или обещают Карлсона. Остальные отмахиваются или серьезно и рационально объясняют невозможность. Результат — ребенок не усилил себя и не взял ответственность, не заключил завет и не научился слушать и понимать другого (другого по самому большому счету — пусть дружественный, но иной вид). Ну и что? И вообще, когда это было? Вы говорите: восемнадцать тысяч лет назад? Ну знаете! Мы давно не первобытные люди. А ответственности у него полно: гимназия, да еще музыка, да еще репетитор по-английскому два раза в неделю…

При этом есть исследования, и их результаты однозначны: дети, которые выросли в семьях, где есть большая собака или несколько собак, менее тревожны, более уверены в себе, лучше строят горизонтальные отношения со сверстниками и четче понимают эмоции и потребности окружающих их людей.

Где же выход? Признать «собачий» этап развития ребенка устаревшим вместе с законом Геккеля? Заменить его психологическими тренингами по развитию толерантности и уверенности в себе? Я не знаю однозначного ответа. Мне кажется, тут каждый решает сам, за себя и за своих детей. У меня всегда были собаки.

Еще одно, очень важное, на мой взгляд. Собаки — не только друзья. Они еще и зеркало. Самое старое «звериное» зеркало, которое у нас когда-либо было в услужении. Чудесный объект, куда можно помещать свои проекции и изучать их, глядя со стороны. Вы заметили слова «в услужении» в предложении выше? И вот смотрите — первая проекция-перевертыш: диких крупных зверей, особенно хищников, в первобытные времена (да в общем-то и сейчас) уважали — культы, тотемы, первопредки, попросить прощения у убитого и все такое. А собак? Мы их любим и ценим, но уважаем ли? Язык — древний и очень точный инструмент познания сути общественных явлений. «Верный, как пес» — говорил уже не в первобытное время, а в Средневековье какой-нибудь сеньор про своего вассала или слугу. Признание некоего достоинства — да, но есть ли тут уважение? «Собачья преданность», «их тут как собак нерезаных»,  «пес шелудивый», просто «собака» как ругательство. Несколько больших религий объявили нашего друга собаку «нечистым» животным. Молодая мать, лаская своего ребенка, влюбленный юноша или девушка вполне могут сказать: котеночек мой, заинька, рыбка и даже тигр мой, поросеночек мой. А можете представить в том же контексте: мой пес, собаченька, щеночек мой? Языковое отношение к собакам ничего не проявляет в самих собаках, но очень многое говорит о нас, о людях.

И еще одно. О политике зарекалась не говорить, но все-таки. Предпочтения индивидуальны, однако по тому, каких собак заводят люди «ан масс», можно довольно уверенно судить о психологическом состоянии общества в целом. Я помню свое детство (стабильность, даже стагнация внутри и довольно сомнительное международное положение нашей страны): овчарки, воспитываемые подростками для службы на границе, и добродушные пуделя, колли и мелкие метисы-дворняжки всяческих мастей. Потом была перестройка — неуверенность, повышенная тревожность. Боже ж ты мой, сколько жутких, огромных, мордатых, психически нестабильных тварей появилось тогда на наших улицах (если кто не понял, я сейчас говорю о собаках бойцовых и других крупных, новых для СССР пород)! Потом — стабильность, высокие цены на нефть, засилье такс, той-терьеров и прочей мелочи в попонах со стразами. Где-то на уровне 2008 года (и даже чуть раньше, что поразительно) вдруг появилось огромное количество голубоглазых стремительных хаски и прочих беговых собак. Что бы это значило? Эскапизм?

Что будет дальше? Увидим, в том числе и в собаках, в нашем безотказном зеркале.  

P. S. «Мальчик и его собака» — блестящий рассказ-антиутопия Харлана Эллисона. Там все, о чем я говорила выше, в сжатом и предельно заостренном виде.