Кто живет под кроватью

— Я пришла к вам без сына, чтобы лишний раз его не травмировать. Я хочу о его страхах поговорить.

— А сколько лет сыну?

— Девять.

— Конечно, давайте поговорим, — бодро согласилась я.

Про детские страхи трудно сказать — нарушение они или норма. По данным из разных источников, они встречаются у пяти-восьми детей из десяти. И чего только не боятся! Темноты, врачей, монстров, больших животных, остаться одному — это классика. Маминого брата с бородой, крокодила под кроватью, пауков, мух, гномов, крови, качелей, Деда Мороза — это из более индивидуального. Как правило, со временем детские страхи проходят сами собой. Но можно с ними и поработать. Так же как и при работе со взрослыми фобиями, здесь применяются бихевиоральные методы, последовательная десенсибилизация, очень эффективным бывает рисуночный метод, когда страхи неоднократно рисуют со многими подробностями, и постепенно они делаются нестрашными и даже смешными.

Сейчас я узнаю, чего же боится сын моей посетительницы.

— Тут дело в том, что теперь я уже сама боюсь, — глядя в пол, сказала она.

— Чего же вы боитесь?

— Все начиналось обычно, лет в шесть: не пойду в темную комнату, оставь мне свет, там за занавеской кто-то прячется, а если оно в окно залетит?.. Мы его не ругали, не высмеивали, оставляли свет, отодвигали занавески, показывали, что там никого нет, подходили вместе к окну.

— А потом?

— Потом Владик как-то сказал: «Мама, я понимаю уже, что вы все его не видите». Я, конечно, встревожилась, стала расспрашивать. Он пытался мне объяснить, но выходило что-то совершенно путаное. Насколько я поняла, есть кто-то или что-то ужасное, и оно всегда здесь, но видеть и ощущать его могут только дети, а взрослые не могут.

— И в чем же ужасность этого «чего-то»? Оно чем-то опасно для детей? Для взрослых?

— Этого я не поняла. Мы решили, что это может быть из-за мультфильмов или из-за компьютерных игр, и все это жестко ограничили. И еще Владик тогда пошел в школу, и мы надеялись, что это тоже как-то повлияет — новые впечатления, новые знакомства. И сначала нам казалось, что все так и произошло, как мы предполагали. Он ходил в школу, с учебой все нормально, появились друзья.

— А теперь?

— Теперь он почти ничего нам не говорит. Видимо, перестал надеяться, что мы поймем. Но «оно» никуда не делось, это мы знаем точно. Потому что у нас есть еще дочка, младшая сестра Владика…

— Он ей что-то рассказывает? Показывает?

— Да. У них прекрасные отношения, она ему полностью доверяет. И она тоже стала бояться, хотя и пытается (видимо, по его наводке) от нас это скрывать. Но ей всего пять лет, она боится и плачет… И еще: недавно меня вызвала учительница и сказала, что она сама ничего такого ни разу не замечала, и у нее лично к Владику никаких претензий нет, но ей пожаловались уже две мамы, и она должна отреагировать. По словам этих матерей — я так и не поняла, почему они не обратились ко мне напрямую, — Владик чем-то запугивает их детей, и те потом не спят по ночам, шарахаются от собственной тени и прочее.

— А чем запугивает — это хоть кому-нибудь известно?

— Я у него спрашивала напрямую — он не отвечает, говорит, что это все ерунда, одноклассники сами к нему пристают. Учительница со слов тех родителей рекомендовала нам проконсультироваться у психиатра. Мы сходили. Владик как-то для себя смекнул, что такое психиатр, таращил там честные глаза и говорил, что ничего вообще нету и это они просто играли, а сестру он пугает нарочно, потому что она смешно пугается. Психиатр меня фактически отругал и сказал, чтобы я не накручивала ни себя, ни ребенка.

— Но, может быть, психиатр прав, и все так и есть? Детские игры в «страшилки»? Черная простыня, красное пятно? И нужно просто оставить его в покое?

— Вы даже не представляете, как бы мне хотелось, чтобы все так и было, — вздохнула женщина. — Но может быть, вы все-таки поговорите с ним?

***

Почему-то я представляла себе Владика щупленьким, подвижным, быстроглазым. Он оказался крупным, толстым, в очках. Смотрел выжидательно, без агрессии и почти без интереса.

— Оно есть, — сказала я. — Но что оно такое?

— Вы помните? — удивился Владик. — Я думал, все взрослые забывают.

— Ну да, конечно, сейчас! — фыркнула я. — А откуда же тогда берутся все ужастики, монстры, зомби и всякое прочее? Дети их, что ли, пишут и снимают?

— Да, пожалуй, — согласился Владик.

— Обсудим? — предложила я.

Мальчик, поколебавшись, кивнул.

Во-первых, я бесконечно далека от демократизма в отношениях с детьми. Во-вторых, детские страхи — примитивная в общем-то вещь. В-третьих,  я не первый раз в жизни имела с ними дело. И тем удивительнее мне было обнаружить себя через некоторое время сидящей вместе с Владиком на ковре и рисующей ему схемы, поясняющие идею платоновских теней как отражения реально существующего мира и юнговской Тени как не принимаемой сознанием части личности. При этом Владик то и дело отнимал у меня фломастер и схемы поправлял! «Но это ведь вот так должно быть, наверное?» Иногда я с ним соглашалась. Мы согласно пришли к выводу, что если допустить, что есть Тень индивидуальная и коллективное бессознательное, то должна быть и некая коллективная Тень, в которую человечество издавна помещает все самое страшное, ужасное и отвратительное. И эта Тень является частью нашего мира, влияет на него в целом и на каждую отдельную личность. Дальше мы немного поспорили, что лучше: осознавать ее существование и даже видеть ее воочию или иметь контакт с ней только через подсознание. Владик был за осознанность. Я сообщила ему, что писатель Стивен Кинг, несомненно, разделяет его точку зрения, но лично мне творчество Стивена Кинга не нравится. Владик признал за мной право на мою собственную точку зрения и пообещал в ближайшее время ознакомиться с творчеством Кинга.

— То-то радость тебя ждет! — съязвила я.

— Думаю, что да, радость, — серьезно ответил Владик. — Всегда приятно знать, что ты не один.

— Кинг тебе в помощь, но сестру оставь в покое, — посоветовала я. — Вдруг она такая, как я? Вдруг ей не надо?

— Да она же сама… Ну ладно, может, тут вы и правы. Но в детстве-то вы это видели?

— Еще как! — я вспомнила и передернула плечами. — Но ведь с другой-то стороны собирается вся красота, все такое идеальное, чего, если разобраться, как бы и не бывает в нашей обычной жизни, но на самом деле оно тоже есть. Идеальная дружба, идеальная любовь, красота совершенная, благородство… Мне в детстве и юности больше туда нравилось смотреть. Плюс я еще жила в такой специфической стране, где эта часть была чем-то вроде государственной идеологии, мы как бы обязаны были это видеть, даже если не очень получалось.

— Офигеть! — сказал Владик и надолго задумался. Потом взял фломастер и дополнил нарисованные нами схемы, добавив к ним красоту и совершенство в таре, напоминающей авоську советских времен.

***

— Ну как вам? — с тревогой спросила мать, стараясь заглянуть мне в глаза.

— Интересно! — честно ответила я и в свою очередь спросила: — А вот скажите мне, Владик вас года в четыре-пять спрашивал: «Мама, а ты умрешь? Мама, а все люди умирают?»

— Ой, да, спрашивал, ему только-только четыре исполнилось! Я тогда, помню, так испугалась…

— А что вы ответили?

— «Да что ты за глупости говоришь! О чем ты таком думаешь!»

— Ага, — удовлетворенно сказала я. — Тогда все может получиться.

— Что может получиться?

— Ваш мальчик очень умен. Ему уже с четырех лет нужна была картина мира. Этот жуткий вопрос про маму — это всего лишь запрос на первое мировоззрение. А ему его не дали. Совсем. И тогда он построил его сам. Из теней. Получилось жутковато. Сейчас мы кое-что прояснили. Посмотрим, что получится. И Кинга у него не отбирайте, если что, ладно? Хотя я его сама боюсь.

— Хорошо… Ладно… — сказала мать, и я увидела, что она меня практически не поняла. Ну, ничего страшного, главное здесь сам Владик, а он-то как будто все понял правильно.

***

Я видела Владика спустя несколько лет — они приходили по поводу его веса и нежелания заниматься спортом и даже лечебной физкультурой. О страхах не говорили, эта проблема осталась в прошлом. Однако, уже прощаясь, Владик вдруг весело подмигнул и спросил:

— Но ведь вы помните про Тень? И я помню!

Я, конечно, подмигнула ему в ответ — обоими глазами, потому что подмигивать одним глазом я не умею, как ни пыталась тренироваться в детстве.