Саша Щипин: Молчание казнят. О японских пытках и духовном поиске в новом фильме Мартина Скорсезе
Страна восходящего солнца у Скорсезе похожа на преисподнюю. Здесь царит полумрак и дневной свет кажется чудом: мир покрыт плотной завесой тумана, в воздух поднимаются клубы пара от горячих источников, а крик петуха возвещает не рассвет, а очередное предательство. Круги ада в этой вселенной — не просто образ, а бесконечное воспроизведение однажды совершенного греха: местный иуда раз за разом выдает учителя властям, чтобы снова покаяться и снова совершить подлость, а акт отречения от веры нужно повторять как обязательный ритуал, пока он не превратится в простую привычку, лишенную смысла и оттого особенно страшную. Два молодых португальских иезуита, полные надежд и искренней веры, отправляются в это царство теней, чтобы спасти свою Эвридику: их учитель Феррейра, проповедовавший среди тех, кого они с европейским высокомерием привыкли считать язычниками, уже несколько лет как замолчал и перестал писать письма на родину. То ли умер, то ли порвал с христианством, заведя жену и детей, то ли, отлученный от почты, затаился безумным полковником Курцем в темном сердце японских островов.
Роман Сюсаку Эндо «Молчание», который лег в основу фильма, рассказывает о гонениях на христиан в Японии XVII века. Поначалу иезуитов, прибывших обращать в христианство народы Дальнего Востока, встретили если не с распростертыми объятиями, то весьма приветливо: местные князья-дайме увидели в новой религии противовес буддистскому духовенству, и к началу семнадцатого столетия на островах жили уже сотни тысяч католиков. Однако, осознав, насколько влиятельными стали западные священники, и заподозрив, что японцы-христиане могут стать «пятой колонной» в случае вторжения европейцев, власти резко сменили курс. Иезуитов начали выдворять из страны и просто казнить, а местных жителей заставляли отречься от варварской веры. Государственные служащие, среди которых к тому времени было немало христиан, подвергались люстрации.
Мартин Скорсезе собирался снимать этот фильм так долго, что сама история его создания могла бы стать сюжетом для картины. Книгу Эндо режиссер прочел вскоре после того, как снял «Последнее искушение Христа», но лишь через четверть века, сорвав все сроки и выплатив миллионные неустойки за нарушенные обещания, смог приступить к работе. К тому времени сценарий уже был переписан десятки раз, да и актеров пришлось искать новых: ни Гаэль Гарсиа Берналь, ни тем более Бенисио Дель Торо, которому скоро исполнится пятьдесят, уже никак не подходили на роли молодых аскетов. В итоге их заменили оправившийся от паучьих укусов и переключившийся на роли мучеников Эндрю Гарфилд и Адам Драйвер, который, сыграв сына Хана Соло и принцессы Леи, теперь перелетает огромной ушастой бабочкой с темной стороны силы на светлую. Роль отца Феррейры, предназначавшаяся Дэниелу Дэй-Льюису, досталась другому ветерану «Звездных войн», Лиаму Нисону.
Миссия юных священников, которые называют себя «армией из двух человек», оказывается совсем не такой, какой представлялась им в уютной Португалии. Сражаться приходится со стихией, и не случайно вода становится одним из главных героев картины: христиан пытают, поливая их почти кипящей водой, и убивают, распиная в полосе прибоя или просто бросая в океан. Одна из самых мучительных казней — «яма», когда человека подвешивают вниз головой, сделав за ухом надрез, чтобы смерть не наступила слишком быстро и кровь вытекала капля за каплей, словно жидкость в клепсидре, безжалостно отмеряющей время. Вода здесь — не источник жизни, не содержимое купели для крещения, а непобедимый враг, и почва, на которой иезуиты пытаются сеять семена веры, оборачивается болотом, где ростки христианства гниют на корню. Сидя перед экраном, ты словно оказываешься перед лицом этого равнодушного океана, который то обрушивается на тебя очередной волной, заставляя захлебываться болью и ужасом, то отступает и затихает, так что в зрительном зале наступает полная тишина и кажется, что динамики сломались, не выдержав напряжения. Весь фильм — словно тяжелое дыхание этой стихии, творение астматика Скорсезе и японца Эндо, человека с одним легким.
Впрочем, настоящим кошмаром для португальских иезуитов становятся даже не пытки и казни, а осознание бессмысленности их миссии. Паства оказывается не христианами: японцы крестятся, произносят слова молитв на корявой латыни и даже поют гимны, но сама идея европейского бога остается для них чужой и непонятной. Они верят в какое-то собственное божество, которое смастерили из кусочков буддизма, лоскутков синтоизма и стеклянных бусинок христианства, завезенных европейцами. И это запоздалое понимание приводит священников в ужас. Так ужасается розовощекий выпускник Гарварда, обнаружив штабеля трупов на свалке завода, который он вроде бы вел к светлому рыночному будущему. Так запивает с горя правоверный коммунист, увидев алое знамя марксизма-ленинизма в центре алтаря для человеческих жертвоприношений. Так теряет смысл жизни любой миссионер, осознав, что он по-прежнему чужой в стране, которую мечтал облагодетельствовать, и что он никогда не поймет этих странных людей, продолжающих жить непонятной ему жизнью и страдающих главным образом от его неловких попыток сделать их счастливыми.
Все это герою Эндрю Гарфилда пытаются объяснить давно отрекшийся от веры Феррейра и местный инквизитор, добрый и улыбчивый японский дедушка, кажущийся персонажем Достоевского. Для того, чтобы прекратить мучения местных христиан, истекающих кровью в яме, достаточно наступить на икону с изображением Спасителя — пустая формальность, маленький шажок для человека и в то же время высший акт милосердия, подлинно христианский поступок, как объясняет с чисто иезуитской логикой инквизитор Иноуэ. Тогда все останутся счастливы и невредимы, а португальцы смогут зажить новой жизнью, растворившись в этой стихии, взяв имена умерших японцев и получив в наследство их жен и детей.
Молодой иезуит, постаревший за время путешествия лет на двадцать, ищет ответа у бога и бьется головой о стену, пытаясь достучаться до небес, но там царит тишина. Бог молчит: можно кричать, можно колотить распятием по батарее — все бесполезно, сверху не доносится ни звука, и только в трубах чуть слышно журчит вода. У Мартина Скорсезе, когда-то мечтавшего стать священником, нет для нас рецептов. Наверное, не случайно он взялся за съемки только на восьмом десятке, окончательно утвердившись в роли живого классика и все-таки получив свой единственный «Оскар» за «Отступников»: теперь уже можно признаться себе и окружающим, что ты не знаешь никаких ответов, что слышишь, как ни старайся, только молчание, и снять наконец именно такой фильм — медленный, жестокий, прекрасный, тихий.