Сергей Николаевич: С весной я вернусь. О книге Александра Тимофеевского

Это было давно. Тогда я еще смотрел телевизор. Давали «Кармен-сюиту» с Плисецкой. Приятель, зашедший по делам и уже спешивший распрощаться, вдруг застыл в дверях. «Как же хорошо она танцует!» — воскликнул он, глядя на Майю Михайловну, умиравшую под ножом Хосе. Почему-то сейчас, когда я листаю, читаю и не могу оторваться от книги Александра Тимофеевского «Весна Средневековья», ловлю себя на той же интонации изумления и одновременно восторга: «Как же хорошо Шура пишет!»

То есть на самом деле ничего удивительного нет. Все знают, что Александр Тимофеевский — гениальный эссеист, тонкий стилист, знаток всяческих оттенков и полутонов. Один из немногих, кого можно смело назвать «арбитром вкуса» целого поколения. И даже не одного! Это особое амплуа: жить тихо, отдельно, почти подпольно. Никогда не лезть под софиты и на экраны. Говорить усталым, негромким голосом. Теплый, насмешливый баритон. Уютный растянутый свитер, жгучий кофе, сигарета за сигаретой. Но в этом дыму и тумане, в этой ленивой, барской неспешности, в этих бисерных заметках на непонятно чьих манжетах вдруг начинает отчетливо сверкать, как потерянная драгоценность, пророческая мысль или какое-то совершенно неожиданное умозаключение, которое никому раньше не приходило в голову. А вот Шура сделал несколько глотков кофе, сел за лэптоп и выдал такое, что потом станет для разных «пикейных жилетов» наивысшим откровением, а для сановных начальников — руководством к действию. У Тимофеевского есть особый дар очевидное и банальное делать фатальным, а фатальное превращать в повод для очередного литературного экзерсиса или словесной игры.

[blockquote]Тимофеевский возвышается, по восторженным словам Ренаты Литвиновой, «глыбой» и «человечищем»[/blockquote]

На самом деле, в былые времена он стал бы незаменимым персонажем светских салонов и интеллектуальных журфиксов. Но где теперь эти салоны? Один Facebook на всех. Тимофеевский, как и полагается, там блистает. Но рядом со всеми местными котиками и гадиками, обладателями миллионных лайков, он возвышается, по восторженным словам Ренаты Литвиновой, «глыбой» и «человечищем», способным подавить и придавить кого угодно.

Впрочем, в отличие от многих просвещенных умников, Шура никогда этого не делает нарочно. Его образованность какая-то не пыльная, не музейная, не энциклопедическая, а живая, наполненная современными мыслями, остроумными наблюдениями, неожиданными выводами. Ему было всегда слишком интересно то, что происходит именно сегодня, сейчас. Причем с очень разными людьми. И не обязательно из сферы искусства, но и политики, бизнеса, что называется «высших сфер», где его знают и его мнением интересуются. Может быть, поэтому он не только не стал защищать разные докторские и кандидатские диссертации, но и даже не имеет диплома о высшем образовании. «Позор семьи», как говорили раньше, он легко обратил себе на пользу.

Я помню его первые публикации в «Искусстве кино» о Фасбиндере и Висконти. Они были ошеломительными. Так, как Шура, не писал никто. Ни до, ни после. Сейчас я понимаю, что меня, как, впрочем, и очень многих в узком интеллигентском кругу, тогда пленила его свобода. Без лишних деклараций и эффектных жестов Тимофеевский продемонстрировал, что значит быть свободным критиком, литератором, киноведом. Большинство его коллег числились «членами» того или творческого союза, а он был свободным художником, рассказывающим о своих великих собратьях, проживавших на других берегах, в других эпохах и временах. Но он был с ними заодно, он говорил с ними на одном языке легко и непринужденно, вовлекая нас, немых и зажатых совграждан, в эти свои размышления, которые так не совпадали по тону и строю со всей перестроечной суетой и захлебывающимся разоблачительным клокотанием.

Хорошо помню наш первый ночной разговор по телефону (потом их было много) и первую встречу в ресторане еще не сгоревшего ВТО на ул. Горького. Я захотел с ним познакомиться. Явившийся мне смуглый юноша был печален, несчастен и влюблен. Несмотря на мороз, он не носил шапки. Снег на черных кудрях я принял сослепа за раннюю седину. Мы пили водку, закусывая ее салатом из редьки Дома Актера, и говорили о планах Шуры перебраться в Ленинград. Они так и не осуществились, как и книга о Царском Селе — Пушкине, которую мы тогда обсуждали. Очень скоро я понял, что у него «короткое дыхание» в прямом и переносном смысле. Как заядлому курильщику, ему мучительны слишком долгие прогулки на свежем воздухе и длинные статьи, месяцами ждущие своего часа. Он ас коротких дистанций, непревзойденный умелец компактных эссе. Его любимый формат — это разговор по телефону или беседа в узком кругу друзей и почитателей. Здесь он велик и неподражаем. До сих пор жалею, что по лени не записывал его монологи. Они были блистательны и остроумны. В эти моменты он был похож на Оскара Уйальда до Рэдингской тюрьмы.

Впрочем, «тюрьма» уже нарисовалась на горизонте: в 1989 году вышел первый номер «Коммерсанта» Владимира Яковлева. И очень скоро Шура оказался в числе первых призванных под знамена новой журналистики. Поначалу, помнится, в его обязанности не входило писать самому, а лишь комментировать и сочинять еженедельные служебные записки. Это был не голос из-под ковра доносчика и соглядатая, но голос высшего разума, придававший яковлевскому довольно шаткому предприятию величие и мощь нового идеологического мифа. Именно так задумывался «КоммерсантЪ», вскоре ставший главным рупором нового времени. Как всегда, Тимофеевский предпочитал оставаться за кулисами, оформляя в безукоризненно точные словесные формулы безумные порывы и интуитивные прозрения своего шефа. Полагаю, что это был непросто и даже мучительно. Да и само его существование в ежедневной газете было по большей части «жизнью во мгле». Лишь немногие из первого призыва коммерсантовцев могли соответствовать ему по уровню знаний, образованности, культурному кругозору — Максим Соколов, Леня Злотин, покойная Ксения Пономарева, да больше и вспомнить-то некого. Все остальные более или менее строчили в одном стиле и под одну дуду Владимира Егоровича.

Поразительно, как при этом Шуре удалось сохранить свой голос, свою интонацию, даже когда из «серых кардиналов», вершителей судеб «Коммерсанта» его разжаловали до рядового колумниста. Но именно благодаря этому скорбному понижению мы теперь являемся читателями его удивительной хроники светской, политической и художественной жизни 90-х — начала 2000-х годов.

[blockquote]Я ее читаю на ночь по две-три заметки и засыпаю с радостным чувством, что Шура наконец вернулся[/blockquote]

Впрочем, поначалу это не было хроникой. Так, отдельные заметки (любимое словцо) про все на свете. Тут и первые выставки Дома фотографии Ольги Свибловой, и секс-скандал Клинтона, и московская премьера «Титаника», и некролог великому советскому песеннику Вениамину Баснеру, и еще один некролог — Иосифу Бродскому. Все вперемежку, всего понемножку, в одну необъятную газетную кучу-малу, вовсе не обещавшую превратиться когда-нибудь в дивную «Волшебную гору». Для этого спустя почти двадцать лет должна была появиться великая Люба Аркус, многолетняя издательница «Сеанса». Это она своими руками перебрала залежи текстов, просеяла все ненужное и случайное, отобрала вечное и великое, заставив Шуру еще раз подправить, улучшить и дополнить старые тексты. Как это Любе удалось, какие слова она при этом ему говорила, какими приемами рукопашного боя владеет, мне неведомо. Тайна сия велика есть. По собственному опыту знаю, что расшевелить Тимофеевского на заметку почти уже невозможно, а уж на целую книгу — тем более. Ни деньги, ни обещания мировой славы в его случае не работают. Дело даже не в его прославленной обломовской лени, просто за прошедшие годы он безнадежно удалился от привычных бумажных носителей и форматов в темные дебри интернета, предпочитая время от времени вещать оттуда, не связывая себя ни сроками, ни листажом, ни редакторскими условностями и обязательствами. Свободный художник в свободном мире, каким он и был много лет назад.

Впрочем, факт налицо: книга «Весна Средневековья» состоялась. Я ее читаю на ночь по две-три заметки и засыпаю с радостным чувством, что Шура наконец вернулся. На обложке — чудная картина Николы Самонова 1986 года «Курсанты и балерины», внутри — продуманная подборка живописи и графики, сделанная известным искусствоведом и музейщиком Аркадием Ипполитовым. На последней странице обложки восторженные слова милых подруг Ренаты Литвиновой и Авдотьи Смирновой, а к ним в нагрузку еще и обезоруживающее признание кинорежиссера Валерия Тодоровского: «Шура — самый умный человек, которого я встречал». Что к этому можно еще добавить? Да, в общем, ничего! Прочтите «Весну Средневековья» и убедитесь сами.

Презентация книги Александра Тимофеевского «Весна Средневековья» состоится 22 февраля в Электротеатре Станиславский в 19.00. Вход по приглашениям.