10 цитат из «Манараги» — нового романа Владимира Сорокина
1.
С тех пор как человечество перестало печатать книги и навсегда сделало лучшие из них музейными экспонатами, book’n’grill появился на свет. Люди всегда тянутся к запретному плоду. Девяносто процентов отпечатанных человечеством книг были сданы в утиль или просто выброшены на помойки, чтобы не занимали пространство в квартирах. А вот оставшиеся десять, осевшие в музеях и библиотеках, вдохновили лучшую часть человечества на удивительную страсть. Первый стейк был зажарен двенадцать лет назад в Лондоне на пламени первого издания «Поминок по Финнегану», выкраденного из Британского музея. Его приготовили и съели четверо великих мужей — психоаналитик, флорист, биржевой брокер и контрфаготист. Так родился book’n’grill. Это положило начало великой страсти, ставшей за эти стремительные годы великой традицией…Когда грабежи музеев и библиотек по всему миру стали заурядной новостью, человечеству пришлось объявить book’n’grill преступлением не только против культуры, но и против цивилизации в целом. Топор закона навис не только над поварами, книжными ворами и клиентами, но и гостями, возжелавшими попробовать каре барашка на «Дон Кихоте» или стейк из тунца на «Моби Дике». Первые судебные процессы были громкими и, естественно, завершились суровыми приговорами: человечество берегло свое культурное наследие. Просвещенная часть человечества испугалась, что без музейной книги Homo sapiens окончательно превратится в обезьяну с айфоном в лапе. Так книгу занесли в Красную книгу.
2.
Марсель мнет умницу, и через несколько минут въезжает бронированный хаммер «почтальонов». Охрана выходит, пищит умницами. Вылезает почтальон. Почти всегда они разные, сеть их «почты» покрывает мир. Сегодняшний почтарь — невысокий парень мексиканской внешности. Лицо его не выражает ничего. Почтальоны надежны, ибо живут за счет нас — букинистов и поваров. Суровость и беспощадность их по отношению к книжным пиратам стали притчей во языцех. С одного румына, изготовившего у себя в подвале «первое издание "Дон Кихота"», они живьем содрали кожу, сделали из нее переплет и положили книгу в гроб несчастному — под голову. В книге на всех страницах было напечатана одна фраза: Anathema maranatha. С ними лучше не ссориться…
3.
А ведь в нашей профессии неожиданности — обычное дело. Мы всегда готовы к потрясениям. В Гуанчжоу одна пара, сбросив одежды, улеглась на стол и стала совокупляться, поедая чизбургер, приготовленный мною на «Лолите». С «Мадам Бовари» у одного повара в Марокко было еще круче – amour а trois. И ставшее уже печально знаменитым убийство клиентом своей беременной жены и тещи на чтении по «Преступлению и наказанию». Из-за сумасшедшего идиота с топором достойный повар получил пятнадцать лет.
4.
— В каждой мировой столице есть всего два русских ресторана: один — так себе, другой — плохой. Почему?
— Трудно сказать…
— Почему русская литература популярна в мире, а русская кухня — нет?
Никогда, признаться, не задумывался…
— Плохая реклама?
— Чушь.
— Русскую кухню трудно назвать здоровой. Много жирных блюд, мучных.
— В китайской и греческой их не меньше.
Он прав. Никогда не задумывался. Времени нет… Как для любого европейца, русская кухня для меня — это водка, икра + pirozhki. Ну, еще — борщ. Хотя, pardon, борщ — это украинское блюдо.
5.
На поэмах, кстати, у нас готовят иногда. Я раз зажарил голубя на ахматовской «Поэме без героя» для двух белорусских лесбиянок. Со стонами они поедали его голыми на ложе, устланном лепестками белых хризантем…
А вот поэтические сборники — не в ходу. Это объяснимо, но все-таки — жаль: в России поэзию обожали во все времена, за три века вышло множество книжек. Большинство из них — карманного размера, легкого или полулегкого веса. Они были бы идеальны для быстрых чтений: соловьи на Пушкине, конские тестикулы на Маяковском, телячьи ноздри на Пастернаке.
Увы! Рынок наш диктует свои законы. Он беспощаден…
6.
— Вылезай, лохмата-а-ай! — пробасил Толстой, и дети закричали, запрыгали и захлопали в ладоши.
Мамонт просунул хобот между пальцами Толстого и затрубил. Взрослые засмеялись, дети запрыгали.
Мамонт был размером с овчарку, весь покрытый буро-рыжей шерстью; тело его пропорционально соответствовало телу взрослого мамонта, разве что спина горбилась сильнее, а волосатый хвост почти касался земли; голова же заметно торчала над телом, и макушка топорщилась шерстью, что придавало зверю комический вид. Необычным было еще и то, что из-под хобота торчало не два, а три бивня: один — нормальный, большой, изгибающийся вперед размашистым полукругом, а два других — сросшиеся, кривые, не достигшие правильного размера. Маленькие глазки смотрели с выражением недовольного раздражения, втягивающий весенний воздух хобот поднимался и опускался, как бы не только нюхая, но и отгоняя от себя людей.
Едва мамонт отряхнулся, все дети и взрослые как по команде замолчали.
Мамонт фыркнул и вдруг запел дребезжащим, ни на что не похожим голосом:
— Love me tender, love me sweet, never let me go…
7.
Что ж, один раз на этом можно и пожарить. Вполне. Но пока я не знаю что́…
Ответом в руке гиганта возникает стеклянный нож. Быстрым и точным движением он срезает часть своей левой груди и протягивает мне. Беру тонкий окровавленный кусок теплой плоти. Человечина парная. Нож исчезает, в руках зооморфа мелькает нечто вроде прозрачного пластыря – и вот уже нет ни раны, ни крови.
Я приступаю к делу. Кладу грудинку на решетку, фиксирую, сворачиваю из листа лилию, поджигаю с трех концов и… профессионализм не пропьешь. Слава Огню, я умею работать с любым материалом в любых условиях.
8.
Современная литература живет только в пространстве голограмм, ей бумага не нужна. А на голограмме стейк не зажаришь. Поэтому мы и не читаем современной прозы. Хотя после войны многие почувствовали желание высказаться, стали писателями. Наболело. Это естественно после таких потрясений. Причем, как правило, писать начинали люди, физически покалеченные войной. Была даже создана общеевропейская Ассоциация писателей-инвалидов. В прессе говорили о «новой волне». Циничная богема окрестила ее «волной калек». Наш утес — Кухню — эта волна не поколебала, никто даже и не попытался заговорить о желании почитать новенькое. Мы держим марку…
9.
Увы, в нашем послевоенном мире рукоприкладство стало печальной повседневностью. Война вроде закончилась, а люди все бьют и бьют друг друга по мордам в магазинах, ресторанах, игровых зонах, на улицах, в борделях, в банках, в прачечных, в поездах дальнего следования… Философы усматривают в этом расширяющуюся послевоенную трещину в христианской морали. Впрочем, мусульмане в этом не отстают от христиан.
Мордобой я вообще-то не одобряю. В детстве сам был подвижным мальчиком, хорошо бегал, играл и стрелял, но не любил драться. Съездить кому-нибудь единообразно по морде — легко. Запустить девчонке руку в трусы — легко. Украсть что-то — легко. Помочиться в карман учительского пальто — легко. Но драться — не мой профиль.
10.
Луна здесь яркая. Когда был ребенком, мать рассказывала мне одну татарскую сказку про скромную девочку Зухру. Она жила с отцом и злой мачехой, которая ела ее поедом и наконец поручила падчерице непосильную работу — наполнить до рассвета чан без дна. Девочка взяла коромысло, пошла на реку, наполнила ведра и загляделась на Луну. Ей показалось, что рай — на Луне. И она попросила звездочку, сияющую рядом с Луной, взять ее в рай. И звездочка забрала Зухру. Девочку искали весь день, а вечером увидели на Луне, несущую на коромысле два ведра. Мать уверяла, что изображение на Луне — это та самая Зухра с коромыслом и ведрами. Отец же уверял, что это Каин поднимает на вилы брата своего Авеля. А звезда, сияющая рядом с Луной, это…
— Венера, мой господин. Вторая планета Солнечной системы. Видимая звездная величина — 4,6. Перигелий 107 476 259 км, 0,71843270 а. е. Афелий 108 942 109 км, 0,72823128 а. е. Эксцентриситет орбиты…
— Блоха, спущу в унитаз.
— Всплеснусь, воскресну и вернусь!