Время Анны Нетребко
Анна Нетребко спела свою лучшую партию. Мне скажут, что у нее этих «лучших» уже с десяток. И будут правы. Но ее Аида, которую услышали избранные счастливцы Зальцбургского фестиваля, — это во всех смыслах вершина исполнительского мастерства, событие, которое войдет во все учебники истории оперы. Главное свершилось! Остальное — детали. Мы стесняемся торжественных слов и слишком громких фраз, но вчера в чопорном и светском Festspielhaus в присутствии королевской четы из Бельгии и еще сотни самых известных и высокородных особ я еще раз убедился, что мы живем в век Анны Нетребко. Был век Федора Шаляпина, была эпоха Марии Каллас, а последнее десятилетие войдет в историю мировой оперы как время Анны Нетребко. Теперь в этом уже нет сомнений.
И дело даже не в успехе вчерашней «Аиды», не в силе и интенсивности аплодисментов, похожих на неистовую бурю, готовую снести всех солистов и хор с подмостков, а в той глубине переживаний, которая подвластна только по-настоящему великой певице, способной подняться над условностями и банальностью сюжета, чтобы напрямую заговорить с Верди и небесами так, как будто никто никогда до нее Аиду не пел и так уже не споет.
Но вначале немного о самом спектакле. Идея поставить самую заезженную после «Травиаты» оперу Верди принадлежит новому художественному руководителю Зальцбургского фестиваля Маркусу Хинтерхаузеру. По сути это force de tour — самый сильный ход его фестивальной программы. В наличии у него были три безусловных козыря — дирижер Рикардо Мути, серьезный и основательный традиционалист, знаток и мэтр веристских опер, Ширин Нешат, иранская художница, сроду никаких опер не ставившая, но прославившаяся как тонкий умелец видеоэкспериментов и талантливый фотограф, ну и, конечно, Анна Нетребко, главная дива и талисман Зальцбурга последних 12 лет. Все это надо было свести вместе, попытавшись избавить великую музыку Верди от вампуки и грубого эфиопского грима классических интерпретаций. В результате получился строгий спектакль, построенный на светотени и черно-белых контрастах с редкими включениями цветовых аккордов — лимонное, кровавое, белоснежное и траурное одеяния Амнерис, серебряные и золотые одежды хора, красные плащи судей в последнем акте. Цвет как крик, тонущий во мраке ночи или растворяющийся в бликах моря, куда манит и завлекает Аида своего Радамеса из безводного, душного Египта.
Ширин Нешат мыслит и действует как сочинитель новых пространств и ярких сценографических образов. Видно, что как оперный режиссер она еще не слишком опытна. Свою главную задачу она видит в том, чтобы не мешать артистам петь. Никакого насилия над музыкой, никаких неудобных мизансцен и экстравагантных режиссерских ходов. Тихая иранка, она деликатно напоминает о своем присутствии и своих подлинных интересах, когда во время арии Аиды в первом акте на белой стене, ставшей видеоэкраном, вдруг возникают лица каких-то сумрачных усталых людей восточного вида. Первая реакция: «Беженцы». А точнее, те самые пленники, о милосердии к которым страстно молит героиня Верди. В этом наивном и простодушном сближении нынешних реалий (сама Ширин Нешат в начале 80-х бежала из Ирана и по сегодняшний день находится на положении эмигрантки) и старинного либретто, мне кажется, нет ничего предосудительного или чересчур назойливого. Другое дело, что сами эти лица выглядят довольно иллюстративно и прямолинейно, ничего не добавляя к тому, как поет эту арию Анна Нетребко.
Музыка сильнее самых правильных и политкорректных слов, великий голос способен без усилий обратить в прах и дым любую режиссерскую концепцию. В тот миг, когда Нетребко, простирая руки, молит о пощаде, она поет за всех безгласных, за всех брошенных и преданных, за всех униженных и оскорбленных. Ей все равно, кто там у нее за спиной. Курды, сирийцы, эфиопы, арабы, иранцы? Неважно! Все дети Бога, все достойны сострадания, участия и любви. И, собственно, этот голос, невероятной нежности и силы, и есть сама Любовь, как награда за риск родиться и мужество жить на иссушенной ненавистью земле. Какие могут быть еще пояснения и иллюстрации? Какая режиссура еще требуется в качестве оправы для такого бриллианта?
Тем не менее она есть. И финал второго акта — главное испытание для всех примадонн, когда на пределе возможного Аида должна перепеть и гигантский хор, и солистов, и оркестр, — получился блестяще. Голос Нетребко парил над этим бушующим океаном музыки, выводя совершенно немыслимые фиоритуры. И это при том, что ей достались очень сильные и звучные партнеры. И Екатерина Семенчук — царственная и властная Амнерис — с ее грудным, мощным меццо, умеющая заполнять своим голосом любое пространство. И Франческо Мели — Радамес, обладатель какого-то кинжального по своей неотразимости лирического тенора. Заслуга режиссера в том, что они не ушли на второй план, не были сведены к аккомпанементу страданиям и страстям главной героини, но каждый существовал равноправно и точно в четко очерченном рисунке роли.
И конечно, финал, — смерть двух главных героев под глухие стенания Амнерис, — который все трое проводят на таком тончайшем пианиссимо, когда кажется, что это уже и не земное пение вовсе, а какое-то потустороннее эхо, звенящее в горних высях, которое не заглушить ни людям, ни жизни, ни смерти и которое теперь будет звучать всегда для тех, кто слышал Аиду Анны Нетребко.