Ананасы в шампанском. О чем и как писал Игорь Северянин
В начале XX века молодой поэт Игорь-Северянин за собственные средства издал несколько брошюр со своими первыми сочинениями. На страницах этих тонких книжек были типичные для декадентской поэзии пикантные строчки вроде «Она на пальчиках привстала / и подарила губы мне». В 1909 году одна из таких брошюр попала в руки Льву Николаевичу Толстому. Прочитав стихотворение «Хабанера II», классик вскипел от ярости: «И это — литература? Вокруг — виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них — упругость пробки». Слова Толстого тогда моментально подхватили журналисты, находившиеся в Ясной Поляне, — несколько дней спустя «рецензия» на Северянина разошлась по столичным газетам. Казалось, что после разгромного отзыва карьера начинающего автора должна была закончиться, однако именно в этот момент она, по сути, и началась. Девять лет спустя на конкурсном вечере в Политехническом музее Северянина выберут «королем поэтов», он обойдет даже Маяковского. Книги декадента будут продаваться огромными тиражами, а выступления — собирать толпы фанатов.
Игорь Васильевич Лотарев родился 16 мая 1887 года в Петербурге в дворянской семье. После развода родителей он успел пожить под Череповцом и в Маньчжурии, но накануне революции 1905 года вернулся обратно в столицу. Псевдоним «Игорь Северянин», который изначально писался в одно слово через дефис, Лотарев взял в 1907 году, чтобы сконструировать персональный миф, создать сценическое амплуа богемного петербургского принца. В следующие годы Северянин много выступал в столичных литературных салонах и на поэтических концертах по всей стране, его тексты становились основой для популярных романсов Александра Вертинского. Поэт также выпустил несколько десятков брошюр со стихотворениями, которые из-за небольшого объема и провокационного содержания жадно читала петербургская молодежь.
В конце 1911 года уже довольно популярный Северянин создает новое поэтическое направление — эгофутуризм. Его участников, по словам самого поэта, «объединял эгоизм», вложенный в человека природой. Несмотря на название, с футуризмом явление имело совсем немного общего. Сочинения Северянина изобиловали авторскими неологизмами вроде «заратустриться» или «ошаблить», однако нарушать синтаксис и пунктуацию декаденты, в отличие от Маяковского, Крученых и Бурлюка, не стремились. Куда сильнее эти тексты тяготели к наследию Константина Фофанова — поэта, который предопределил русский модернизм тематически, но в вопросах формы оставался довольно консервативным. Задачей Северянина было придумать новый язык, соответствующий ежедневным потребностям столичного кутилы.
Название дебютного сборника «Громокипящий кубок» (1913) отсылало к стихотворению Тютчева «Весенняя гроза». Использовать его Северянину подсказал наставник Федор Сологуб. Впервые встретились они еще в 1907 году — именно после этого знакомства Лотарев и придумал себе звучный псевдоним, а вместе с ним и целый новый поэтический стиль. Своего подопечного главный декадент и мистик Серебряного века будет рекомендовать всем знакомым при каждом удобном случае.
Техника письма
Тексты Северянина — это поэзия крайнего индивидуализма и гедонизма. Автор посвящает стихотворения «ананасам в шампанском» и фиалковому ликеру, воспевает атрибуты роскошной жизни столичного денди. Его тексты звучат как шуршание шелка и звон бокалов на декадентской вечеринке. Картинка богемного шика поражает молодых курсисток, однако коллеги по цеху часто ловят Северянина на недостатке образования и вкуса, обвиняют его в провинциальности: в большинстве случаев поэт очевидно не знает, о чем пишет, — и этому есть объяснение. Пока эпатажный лирический герой летает на кабриолете по задымленным улицам Петербурга с бутылкой шампанского в руках, автор стихотворения тихо ютится в крохотной комнате на Васильевском острове, тогдашней окраине города. О гениальности, богатстве и невероятном успехе Северянин первое время, как сказали бы современные рэп-исполнители, «писал авансом», то есть очень громко мечтал вслух.
Александр Вертинский в своих мемуарах вспоминал: «Северянин был человек бедный, но тянулся он изо всех сил, изображая пресыщенного эстета и аристократа. Это очень вредило ему. Несомненно, он был талантлив: в его стихах много подлинного чувства, выдумки, темперамента, молодого напора и искренности. Но ему не хватало хорошего вкуса и чувства меры. А кроме того, его неудержимо влекло в тот замкнутый и пустой мир, который назывался “высшим светом”».
Надежда Тэффи сравнивала сочинения Северянина с цветочным одеколоном — они звучали громко и ярко, но слишком искусственно и пусто. В его текстах было, как замечал поэт Георгий Иванов, много «красивостей», но не хватало экзистенциального наполнения и смысла. По глубине такие стихи не сильно отличались от поздравительных открыток и из раза в раз собирались по одному и тому же принципу. В начале почти каждого текста Северянина идет несколько запоминающихся, плакатных строк, ради которых стихотворение и затевалось: «Вонзите штопор в упругость пробки / — И взоры женщин не будут робки!» После этого фантазия несколько иссякает, поэтому следующие слова повторяют уже сказанные: «Да, взоры женщин не будут робки». Такая поэзия рассчитана на чтение в салонах, чтобы акцент упал на «главные» строки, а остальное содержание затерялось за ироническими усмешками публики.
Хотя стихотворения явно писались для декламации со сцены, Северянин, по воспоминаниям современников, обладал непростительно плохой для эстрадного артиста дикцией. Примерно половины слов, которые он произносил, разобрать было нельзя. Оставшаяся половина уничтожалась напевной манерой чтения, от которой зрители в порывах оглушительного смеха хватались за голову и вываливались из зала. Многие слова Северянин, сам того не замечая, произносил на провинциальный манер. По воспоминаниям литературного критика Владислава Ходасевича, «король поэтов» спокойно говорил «бэздна», «смэрть», «сэрдце» или «любов».
Главный хит Северянина — стихотворение «Ананасы в шампанском» из одноименного сборника поэт опубликовал в 1915 году. По сюжету текста под громкий стрекот аэропланов и рев автомобильных моторов на улицах главных мегаполисов мира — Москвы, Нагасаки и Нью-Йорка — творится «грезофарс», нечто среднее между оргией и военным столкновением. Посреди этой восхитительной катастрофы «в остром обществе дамском» герой и проводит все свое свободное время. Подобных гастрономических, то есть отталкивающихся от описаний изысканной и не слишком еды, стихов у поэта масса: от «Мороженого из сирени» (1912) до «Поэзы для лакомок» (1919). В поэзе Villa mon repos вообще весь мир становится «мясным»: сцену секса между двумя любовниками Северянин упрощает до «мясо ласкало мясо и отдавалось мясу», а заканчивается стихотворение «смрадным разложеньем», гниением всего живого.
В 1920 году поэт оказался в незапланированной эмиграции. Эстония, где он на тот момент находился, объявила о своей независимости от РСФСР, и путь на родину оказался отрезан. Через год Северянин получил эстонское гражданство и начал долгие гастроли по Европе, которые закончатся только в 1935 году. В Берлине и Белграде продолжали выходить его новые книги — «Миррэлия», «Соловей» и «Классические розы», однако «петь», как прежде, поэт уже не мог. Марина Цветаева, посетившая вечер Северянина в Париже, замечала, что «король поэтов» постарел, покрылся морщинами и больше не использовал свой прежний «словарь».
Сразу после выхода «Громокипящего кубка» Ходасевич говорил, что душа Северянина — это «душа сегодняшнего дня». «Может быть, в ней отразились все пороки, изломы, уродства нашей городской жизни, нашей тридцатиэтажной культуры, "гнилой, как рокфор", но в ней отразилось и небо, еще синеющее над нами», — объяснял критик. Это определение было очень точным. Северянин, может, и не был глубоким автором, но окружающему шуму он внимал и вторил, как никто. Может, именно поэтому, когда эпоха буржуазного лоска прошла, небо погасло и вокруг осталось одно только «смрадное разложенье», запоминающихся стихов поэт уже не писал. Северянин не просто попадал в свое время — он был этим временем. И закончился вместе с ним.