«На другой стороне мира». Плюсы и минусы альтернативного образования

Часто и родители, и журналисты спрашивают меня о том, как я отношусь ко всяким альтернативным, нешкольным формам образования: семейное образование, заочное образование, онлайн-образование и прочие форматы. А я даже толком не понимаю, чем они все в современных условиях друг от друга отличаются (мне каждый раз объясняют, а я потом забываю). Не знаю, что ответить. Дело в том, что я еще никогда в своей жизни не встречала человека, который получил бы полностью внешкольное образование — от первого до последнего класса. Точнее, встречала, но все это были люди с достаточно серьезной инвалидностью, которая как раз этому самому общешкольному образованию и препятствовала. И это, конечно, не может идти в зачет. Поэтому я как сугубый практик и бывший исследователь по складу ума понимаю, что любое мое мнение по данному вопросу будет спекулятивным.

Как судить о том, чего никогда не видел и, следовательно, не можешь предметно и на достаточном количестве примеров обдумать и оценить? Мне возражают: другие же судят. А я даже спрашивала этих «других», которые судят, о том, видели ли они кого-нибудь, кто получил целиком такое альтернативное образование. Они тоже отвечают: нет, но у меня есть определенное мнение, что… Здесь у нас, на мой взгляд, наблюдается полная параллель с темой «дети и гаджеты». Ни одно поколение людей еще не прожило свою жизнь, держа в руках эти самые гаджеты от рождения до смерти. Значит, и их пользу или вред, или влияние на физическое и психическое здоровье, возрастное развитие и деградацию когнитивных и прочих процессов мы еще толком оценить не можем. Есть некие отрывочные работы, что дескать у школьников и студентов от сильного (насколько сильного?) слияния с гаджетами внимание рассеивается, а у стариков, регулярно играющих в компьютерные игры, наоборот, дольше сохраняются когнитивные и прочие навыки. Ну и что нам с этим делать? Но тем не менее мнений и выводов — миллион, и рекомендации специалистов можно встретить такие: «Сколько вашему ребенку? Четыре с половиной? Запомните: ему можно давать гаджет не больше, чем на двадцать минут. Когда исполнится пять, можно увеличить время до получаса. Но ни в коем случае не больше!»

Что это такое? Откуда взялось? А ведь родители зачастую относятся к этим советам со всей серьезностью, предполагая, что мнение этого специалиста основано на чем-то реальном и глубоко научном.

Очевидно одно: в этой теме мы находимся на этапе исследования, широкого общественного экспериментирования и накопления данных. Никакого общепринятого научного осмысления еще не произошло, и, если честно, мне кажется, что его еще не видно даже на горизонте.

Так же, я думаю, обстоит дело и с альтернативным образованием. Очевидно, что в связи с существенным и достаточно стремительным изменением количества, качества и способов хранения информации, а также доступа к ней традиционная школа, пришедшая к нам еще из древнего Шумера (а это, как ни крути, почтенные четыре с половиной тысячи лет), ныне находится в некотором кризисе и, возможно, на этапе перестройки. А может быть, на самом деле, нет — и сейчас перед нами очередной период «разброда и шатания», аналогичный, например, тому, который был в нашей стране сразу после октябрьской революции. Широкое поле разнообразных, иногда очень интересных, экспериментов, а потом все вернулось к классической схеме — один взрослый в специальном помещении ограниченное время чему-то обучает небольшую группу детей и подростков, дает задания, а потом проверяет их выполнение. Потому что уже сейчас всем заинтересованным людям очевидно, что получать знания «просто из интернета, где все есть» обычный ребенок и даже подросток по своим ментальным характеристикам не может. Нужен посредник. Предположительно — учитель. Может ли им стать, например, робот? Один родитель (на 11 лет!)? Вся семья? Искусственный интеллект? Обученная нейросеть? Говорящая голова из интернета? Я не знаю. Эксперименты ведутся повсеместно. Многие из них очень интересны. Идет накопление данных. Все — учителя, родители, программисты, сами дети — делают для этого, что могут.

И я сейчас сделаю то, что у меня получается намного лучше, чем теоретизирование, — расскажу историю из моей практики.

— Он в общем-то на вид еще даже толком не подросток, 13 лет, но на самом деле — все вот это подростковое налицо: замкнут, слова не вытянешь, с нами и с сестрой почти не разговаривает, только бурчит чего-то в ответ, когда дома, закрывается в комнате или в кладовке, в школе сплошные протесты, учится как следует по двум-трем предметам, остальные — в полном загоне, только чтобы как-то сдать, хотя способности, безусловно, есть, это не только мы, но и учителя признают. После школы и в выходные вечно где-то шляется, причем не во дворе, а где-то далеко, по отрывочным данным мы знаем — стройки, лесопарк, озеро у нас есть в трех остановках. Долго вообще не было никаких друзей, а теперь друг есть, но порадоваться мы, семья, этому никак не можем. Друг сына — самый «отпетый» мальчик в классе, второгодник, из предельно неблагополучной семьи. Кажется, вместе со старшей сестрой состоит на учете в полиции — за кражи из магазина или еще что-то такое. Они теперь с моим сыном вместе проводят все свободное время — как, мы фактически не имеем представления, и можете себе представить, как нас это тревожит…

Я согласно кивала, а сама, слушая пришедшего ко мне мужчину, испытывала сложное, явно ностальгического характера чувство. Он подробно описывал мне случай подростковости, который был хрестоматийным 30 лет назад, когда я только начинала работать. Он ни разу не упомянул гаджеты и компьютерные игры. Не сказал «сидит дома и ничего не хочет». Не упомянул про «излишнюю эмоциональность» и вообще не назвал ни одного диагноза своего сына. Мальчишка сознательно и явно самостоятельно учится по «двум-трем предметам» и каждый день в компании «отпетого» друга бродит где-то по реальному, а не виртуальному миру.

Все как тогда. Ностальгия. Единственная нестандартность — жаловаться на сына пришел отец, а не мать. Интересно, где она?

— Кем он собирается стать? — спросила я, уверенная, что мне ответят. Большинство современных 12-летних на такой вопрос отвечают: «Не зна-а-а-ю… может быть, блогером?» Здесь явно не тот случай.

— Ветеринаром или автомехаником — еще не решил.

— Почему жаловаться пришли вы, а не мать?

— Я считаю себя виноватым. Мне и исправлять, если возможно.

Оп-па. Он лично виноват в том, что у его сына — ретро-классическая подростковость? А вот это уже интересно. Наверное, жил где-то отдельно от жены и детей и недавно с ними воссоединился, — прикинув, решила я. — Жена со всем не справлялась, парень ушел «налево». Теперь мужчина пытается «загладить, искупить».

— Рассказывайте по порядку, — велела я. — Как именно вы сделались в таком виноватым?

— Он родился слабым, был весь в диатезе, все время кашлял, плакал, задыхался, как будто ему не нравился мир. Нам он тоже не нравился. Мы работали в офисах, делали карьеры, были уже на высоких должностях. Жене сказали: год максимум в декрете, если хотите сохранить место и карьерные перспективы. Лучше меньше. Она плакала, у нее пропало молоко. Мы по очереди укачивали его на руках и говорили, говорили, говорили. Иногда всю ночь напролет. Потом продали квартиру жены и купили большой старый пустой дом на очень дальней окраине большой деревни, на самом берегу реки. Со стороны вышки сотовой связи. Взяли ребенка, контейнер вещей и мебели и уехали туда насовсем. Он сразу поправился от всех болячек.

— Как зарабатывали?

— Сначала совсем простой работой. Жена корректором, я делал сайты. Потом — у нас все-таки три с половиной высших образования на двоих — нашлись более интересные варианты. Но жить в деревне дешево, мы сразу завели огород, кур и кроликов, денег нам всегда хватало. Через полтора года родилась дочь.

— Какая у вас была идеология воспитания и образования детей?

— Можно сказать — отсутствие всякой идеологии. Мы все показывали и называли. Отвечали на все вопросы. Выдавали детям обязанности по возрасту. И просто жили своей жизнью.

— Они общались с другими детьми?

— Очень мало и практически только летом. До деревни — несколько километров. В промежутке по берегу реки есть несколько дач, туда летом приезжали дачники, у них было трое малышей, младше наших. Вот с ними.

— Обучение? Читать, писать — вот это все?

— Они спрашивали, мы отвечали. Сын научился читать в четыре с половиной года, дочь — в пять. Книжек у нас было много, мы покупали без экономии — сейчас очень красивые детские книжки, мы сами с женой их любили. Но сын больше любил все живое рассматривать и плавать по реке.

— Сам?

— Да. Я купил ему маленькую пластиковую лодочку, он мог ей управлять. Там неопасная река — широкая, но мелкая, заросшая, с отмелями. Он мог уходить на несколько часов. Потом рассказывал, кого встретил — зверей, птиц, насекомых. Хорошо рисовал, в том числе с натуры, это у него от жены, она очень хорошо рисует, закончила художественную школу. Она показывала ему приемы, учила, но он до сих пор предпочитает рисовать простым карандашом.

— Сколько вы там прожили? Когда уехали обратно в город, ему было сколько?

— Девять лет. Дочери — семь.

— А школа? В деревне?

— Нет. Жена учила его сама, а в деревенской школе мы все каждую четверть сдавали.

— Компьютер, гаджеты?

— Мы не прятали, но они просто не проявляли к ним особого интереса. Иногда вечером — мультики посмотреть, зимой — поиграть в какие-то игры. Ну я что-то ему показывал (дочке было не интересно) — устройство Вселенной, что-то про людей, страны. Мир снаружи был намного ярче, чем на экране.

— В городе?

— В городе их тестировали и сказали, что по знаниям он мог бы пойти в четвертый, а дочка во второй класс. Но, учитывая обстоятельства, лучше все-таки — третий и первый. Мы согласились. Дочка вписалась сразу, и сейчас она больше городской житель, чем мы все, вместе взятые, — вся в рюшечках, бантиках и в «Тиктоке». Любимое развлечение — посещение торгового центра с семьей подружки. Брата она презирает и говорит, что он дикий. И это, к сожалению, правда. Он не вписался. И это, несомненно, наша, моя вина. Может быть, нам вернуться в деревню? Но как же тогда дочь?

— Мне нужно поговорить с ним.

— Не проблема. Он сидит в коридоре.

***

Он представился: Кирилл. Сел и стал меня рассматривать.

Классический подросток из моего детства и молодости. Лохматый, не слишком опрятный, с острыми торчащими коленками и внимательным взглядом исподлобья.

— У тебя нет никаких проблем — правильно? — спросила я.

— Правильно, — кивнул он.

— Твой друг — почему он такой?

— У него родители пьют. И сестра гуляет. Он решил: лучше я буду злой и ужасный, чем маленький и брошенный.

— Кто у вас лидер — ты или он?

— Когда как. Он мне город показывает, а я ему другое рассказываю и показываю.

— Почему ты не дружишь с другими ребятами?

— Мало что пересекается. Им не нужно мое, а мне — их. Может быть, я потом еще пойму, как они устроены.

— Какие предметы ты учишь?

— Математику, физику, биологию.

— А твой друг?

— Он плохо учится. Все списывает у меня. Ему физкультура нравится и технологии еще. Он хотел бы боксом заниматься или самбо, но нужны деньги. Мы сейчас думаем, как заработать. В 13 лет нигде не берут на работу. Мы пробовали пять раз. Два раза нас надули, один раз вообще — еле ноги унесли.

— Спроси у отца и особенно у матери. Когда ты был маленьким и жалким, они зарабатывали в интернете. Что у тебя с русским?

— Врожденная грамотность. Но правила не учу.

— Корректура. А твой друг?

— У Пашки ошибка на ошибке. Но он интересно рисует. Я карандашом, а он мои краски берет. Не очень похоже, но интересно. Смотрите.

Достает гаджет. Я надеваю очки. Показывает мне — сначала карандашный и очень качественно выполненный портрет сумрачного мальчишки-Гавроша. Понимаю — это друг. Потом — буйство красочных пятен, в котором угадывается закат над озером. Видимо, творчество Пашки.

— Надо думать. Но наверняка возможно, — говорю я, — что-то оформительское. Твои родители помогут, у них есть опыт и связи.

— Зачем им? Они Пашку не любят. Мама говорит, чтобы я с ним не дружил.

— Они ничего про него не знают. А ты знаешь.

— Ну поглядим, — качает головой с сомнением и недоверием.

***

— Он вписался, — говорю я мужчине. — Просто подошел с другого конца мира — с того, где сейчас нет толкучки и очереди. И вообще — малолюдно.

— Это из-за нас?

— Думаю, в значительной степени — да.

— Это плохо? Опасно?

— Помилуйте, почему же плохо — не толкаться и не стоять в очереди? И разве вы не этого изначально хотели?

— Да, действительно… — говорит он и в этот момент делается очень похожим на своего сына. — Значит, по-вашему, ничего страшного?

— Сейчас абсолютно ничего страшного, — говорю я. — А дальше поглядим. Скорее всего, будет интересно.

— Ну поглядим, — качает головой ровно так же, как сын.

— …И еще вам надо будет Пашку как-нибудь трудоустроить, — говорю я ему уже на выходе из кабинета. — Это обязательно. В интересах вашего сына.

Смотрит сначала удивленно, а потом в глазах зажигается понимание.

Я ему рада. Приятная встреча — и с отцом, и с сыном. Одновременно и о прошлом, и о будущем.