Брат Алеша. О новом фильме Любови Аркус «Колокольня. Реквием», посвященном Алексею Балабанову
— Ты типичный «проклятый художник», — сказала ему Люба Аркус.
Сказала беззлобно и даже как бы с сочувственной улыбкой многоопытной женщины, умеющей ставить диагноз по глазам.
Алексей Балабанов понуро кивнул. Художник так художник. Проклятый так проклятый. Он-то знал, что не в словах дело. А Любу он любил. Позволял ей то, что не позволял никому: задавать детские вопросы типа кто твой любимый писатель. Или ходить за ним всюду с видеокамерой. Терпел ее присутствие на съемках своего последнего фильма «Я тоже хочу». Позвал ее к себе в дом, чтобы она прошлась с камерой по его большой и запущенной квартире. И даже разрешил себя снимать в храме, где ему явно хотелось побыть одному. Впрочем, в этот момент Балабанов, кажется, забыл о существовании оператора, бестрепетно подглядывавшего, как он молится и ставит свечки. А что скрывать-то?
Меня с самого начала фильма «Колокольня. Реквием» не покидает ощущение, что Балабанов уже все знает, со всеми простился и всех простил. Он, может, потому так бесстрашно впустил в свою жизнь кинокамеру Любы, что ощущал себя «уходящей натурой», которую еще можно застать и отснять. Инстинкт прирожденного кинематографиста, над которым в его случае оказались не властны ни болезни, ни душевный упадок, явно требовал какого-то продолжения. Кто же мог представить, что этим продолжением станет фильм-реквием, фильм-прощание, завершенный спустя девять лет после его смерти.
Но Аркус с фильмом про Балабанова не опоздала. Она вообще никогда не опаздывает, даже если срывает дедлайны. У нее получается все делать вовремя. И когда она запустила свой журнал «Сеанс» в 1990 году с обложкой, где было написано «Не стреляйте!». И когда в конце 90-х, фактически силами питерской редакционной команды, подняла большой академический труд — Энциклопедию российского кино эпохи перестройки. И когда решила, что пора уже самой снимать кино, и сделала два грандиозных и абсолютно непохожих документальных фильма — «Антон тут рядом», про мальчика-аутиста, случайно вошедшего в ее жизнь, чтобы остаться там навсегда, и «Кто тебя победил никто» — о великой Алле Демидовой, фильм, переворачивающий все стереотипы и каноны биографического кино. И, конечно, благотворительный фонд, названный по имени ее первого фильма, ставший одним из самых важных российских центров помощи детям с аутизмом и их родителям.
А еще книги-портреты, прекрасные черно-белые книги жизни, посвященные Александру Сокурову, Алексею Герману, Сергею Соловьеву, Александру Расторугуеву… Ее друзья, товарищи, собеседники, с которыми она никогда не прерывает свой разговор. И даже с теми из них, с кем навсегда развела судьба.
Конечно, Алексей Балабанов был из самого первого ряда. Хотя в Питере он всегда существовал наособицу. Сам по себе. И кино его было совсем не ленфильмовское по духу и стилю. При этом Балабанов, свердловчанин по рождению, любил Петербург и снимал его с каким-то голодным и жадным упоением первооткрывателя. Так питерцы не умеют. Они с детства смотрят на Ростральные колонны и ходят по Троицкому мосту. А Балабанов увидел все это впервые, когда ему было под тридцать. Долго привыкал к прямым, словно по линейке вычерченным улицам и проспектам, к невской воде, плещущей о гранит, к дворцовой высоте потолков петербургских квартир. Наверное, он чувствовал себя здесь немного Маугли, как и все «понаехавшие». Но держался уверенно, вида не показывал. А по ночам садился на велосипед и накручивал педали по Васильевскому острову, чтобы привыкнуть, внутренне приспособиться, сделать этот город своим. И это у него вполне получилось.
Его первый «Брат» — это «энциклопедия русской жизни» 90-х годов. Но еще и самый подробный, самый честный, самый «физиологичный» портрет Петербурга. Балабанов ничего не упустил. Какой-то враждебный, холодный, неприбранный, внутренне ожесточенный город, по улицам которого бесцельно бродит убийца с ангельски невинным лицом Данила Багров, защитник всех «униженных и оскорбленных». А в «Счастливых днях», миксе из рассказов и пьес Беккета, это будет уже совсем другой город. Безвоздушное, нереальное пространство, где только слышен звук семенящих копыт ослика по асфальту да грохот «заблудившегося» трамвая. Или солнечный, весенний, какой-то ренуаровский Петербург в фильме «Мне не больно» — идеальный фон для угасающей рыжеволосой героини Ренаты Литвиновой, новой Маргариты Готье, содержанки богатых бандитов и возлюбленной нищих поэтов.
Балабанов не любил потрясать своими заслугами. «Бойцы вспоминают» — совсем не его жанр. Но, наверное, самый трогательный эпизод в фильме Аркус — это когда они вдвоем с Любой пересматривают его «Счастливые дни». И Алексей вдруг в несвойственной себе манере скажет: «А ослика я придумал». Будто кто-то раньше посягал на его авторство. Или вдруг: «Смотри, какой тут Сухоруков красивый. Это тоже я придумал». Так дети хвастаются собранными конструкциями из лего или ждут от взрослых похвал и восторгов своим рисункам.
В этих репликах, рассыпанных по фильму, есть какая-то ранящая беззащитность и трогательность, которую сам Балабанов скрывал с примерным тщанием за образом крутого брутала в тельняшке и шапке-афганке. Кажется, он не снимал свою тельняшку никогда. Морпеховская атрибутика стала частью его имиджа, о котором, впрочем, он не очень-то заботился. Тем не менее чувствовался сознательно выбранный стиль. Брат, братан, браток… Он что-то такое знал про нашу жизнь, что не знал никто из его коллег, собратьев-интеллигентов по цеху. Может, поэтому его «Брат», первый и второй, стали безоговорочными народными хитами.
Но дело не только в этом. В конце концов, массовый успех еще ни о чем не говорит. Дело в том, что, несмотря на свою феноменальную начитанность, любовь к европейскому кино, хорошее знание английского языка, Балабанов не был «русским европейцем». И фильмы его, странные, горькие, мучительные, никак не вписывались в общепринятый международный фестивальный ландшафт. Он там был чужой с этой своей тельняшкой, упорным нежеланием нравиться, немногословными, скупыми интервью. Хотя после фильма «Про уродов и людей» его приняли в Европейскую киноакадемию, а «Замок» по Кафке снимался на французские деньги. Но с деньгами, как водится, надули. Работа над фильмом шла тяжело, а результат разочаровал его не только в самих принципах международной копродукции, но вообще в Западе. «Никому там русское кино не нужно», — считал Алексей. Дверь, которая считалась гостеприимно распахнутой, при первом приближении оказалась наглухо замурована. Во всяком случае, для него.
Страдал ли он по этому поводу? Люба Аркус считает, что в какой-то момент ему стало все равно. У нее в фильме есть эпизод, где Балабанов под «Очи черные» выпивает в компании с Эмиром Кустурицей в белградском ресторане, а потом односложно отвечает на вопросы сербских киноманов. Видно, что ему уже давно все равно. Он как бы на другом берегу. Никакого желания вступать с кем-либо в дискуссию, доказывать свое мнение, объяснять или тем паче рекламировать свои фильмы. Нет у него и сил сопротивляться назойливому присутствию кинокамеры или как-то с ней взаимодействовать. Она все время где-то рядом, буравит своим объективом ему в спину. Но Балабанов ее не замечает. Привык.
Кажется, что эта молчаливая обреченность исподволь все время копится, готова в любой момент взорваться или обрушиться каким-нибудь страшным Кармадоном. Во всяком случае, ощущение близости катастрофы, которая была, и была совсем недавно, тебя не покидает ни на секунду на протяжении всего фильма.
Об этом размышляет в кадре продюсер, строгий Сергей Сельянов, знавший ситуацию Балабанова лучше других. Он прямо говорит, что гибель Сергея Бодрова и съемочной группы фильма «Связной» Балабанов воспринял трагически. «Я должен был быть там вместе с ними. Я должен был быть там вместо них», — повторяет он слова Алексея.
А дальше он жил на автопилоте с тайным знанием, что способен приносить только несчастья тем, кто ему дорог. И страшная история его незавершенного и, как считают многие профессионалы, лучшего фильма «Река», где во время съемок погибла исполнительница главной роли актриса Туйара Свинобоева. И трагедия в Кармадонском ущелье — в этой череде ударов, сыпавшихся на него, он услышал голос судьбы. Она-то и погнала его на съемки последнего фильма «Я тоже хочу» куда-то под Кострому.
Фильм-притча, фильм-постскриптум. Финальный вздох и взгляд в зимнее небо. «Я счастья хочу», — повторяют на разные лады пять персонажей. Два бандита (один из них погибнет на дороге и не доедет до конечной цели путешествия), проститутка, музыкант и присоединившийся к ним режиссер, «член Европейской киноакадемиии», которого сыграет сам Балабанов. Все они сквозь снег и тьму прибывают к заброшенной колокольне на встречу с Богом. Проститутка с музыкантом будут прощены и вознесутся на небо, а вот бандиту и режиссеру путь к счастью заказан. Им останется мучиться на грешной земле. И в том, что режиссер с бандитом оказались одинаково отвергнуты и не достойны счастья, видится сейчас нечто большее, чем только язвительная самоирония Балабанова. Он и здесь опередил всех. Поглядел устало из-под своих затемненных очков в металлической оправе, будто знал заранее, что будет «с Родиной и с нами». И просто тихо-тихо завалился на снег, прижимая к груди потертый кожаный портфель-сумку, с которой не расставался. Тихая смерть интеллигента на мартовском снегу под православной колокольней. Может быть, он так себе представлял идеальный финал?
Но, кажется, он недооценил два фактора, две фигуры, два мощных источника жизненной энергии и силы — свою жену Надю и подругу Любу. И фильм «Колокольня. Реквием» о них тоже. О силе женской любви и о силе женской солидарности. Жить с гением — особое испытание. И художница Надя Васильева, жена Балабанова, его соратник, мама его младшего сына, заботливая хозяйка большого дома, — это классический русский типаж страдалицы и воительницы в одном лице.
