Разговоры на кухне

Думаю, большинство моих читателей понимает, что я родилась задолго до эпохи интернета и социальных сетей. В моем раннем детстве не было и телевизора — только радиоточка, из которой с раннего утра (все начиналось с гимна СССР и передачи «Пионерская зорька») до позднего вечера передавали бодрую или лирическую музыку, репортажи с футбольных матчей и — очень ограниченно — новости культуры и внешней политики. Потом у нас появился черно-белый телевизор КВН, с которым у меня сразу не сложилось — из-за каких-то особенностей восприятия я с трудом понимала, что происходит на маленьком экране за огромной, наполненной водой линзой. Поэтому лет до семи-восьми я телевизор не смотрела вообще (что толку, если то, что там показывают, не складывается в общую картинку?) и до сих пор отчетливо помню, как информация с экрана впервые прорвалась в мое сознание.

Это произошло в квартире соседей, куда я регулярно ходила играть с девочкой Ирой. В тот раз Ира была чем-то занята, и ее родители велели мне чуть-чуть подождать. Усадили в пустой комнате, а чтобы мне не было скучно, включили телевизор. Я послушно сидела на стуле, болтала ногами, ждала подругу и тупо пялилась на экран — к этому времени экраны стали уже побольше. И вдруг я осознала, что отчетливо понимаю то, что по телевизору говорят и показывают. И что говорят и показывают там ужасное.

Суть ужаса заключалась в том, что на нашей планете прямо сейчас куда-то исчезает воздух и это сопровождается ужасными природными катастрофами (кадры катастроф мелькали на экране). Вероятно, все мы скоро умрем. Потом начали давать какие-то рекомендации, как все-таки попытаться спастись. Я посмотрела еще с минуту и отчетливо поняла, что в такой критической ситуации я должна быть со своей семьей. Спрыгнула со стула, вышла в коридор, вежливо сообщила Ириной бабушке, которую там встретила, что мне сейчас надо домой. Ее это совершенно не удивило, она, ничего не спрашивая, выпустила меня на площадку и дождалась, когда я позвоню в звонок своей квартиры.

Потом я не раз думала: почему же я не рассказала Ириной бабушке о грозящей всем (и Ириной семье в том числе) опасности? Ответ получался приблизительно таким: я понимала, что главное сейчас — не впадать в панику, сохранять по возможности спокойствие и холодную решимость. Если бы я начала рассказывать о наступившей катастрофе прямо в соседском коридоре, то не факт, что мне удалось бы должным образом сдержать свои эмоции. А не дойдя до дома и, значит, не выполнив еще свой долг вестника перед семьей, я себе позволить этого не могла.

Зайдя в свою квартиру и ссылаясь на телевизионный репортаж, я попыталась внятно изложить случившееся моим родным и призвать их к немедленным действиям. Родные, разумеется, жутко испугались — но не природных катастроф, а за мой рассудок. Мое напускное каменное спокойствие и давно известный им факт, что я никак не воспринимаю происходящее в телевизоре (а значит, не могла там ничего увидеть), еще усиливали их панику. Я продолжала твердить, что надо спасаться.

В конце концов бабушка побежала к соседям с предположением, что между мной и Ирой произошло нечто настолько драматичное, что оно свело меня с ума. Соседи в полном недоумении сообщили, что я с Ирой сегодня вообще не играла и, пока была у них, выглядела как всегда — вежливой и совершенно уравновешенной семилетней девочкой.

В конце концов совместным мозговым штурмом четверых взрослых было установлено, что источником происходящего, вероятнее всего, является все-таки телевизор. Его включили, нашли соответствующую программу (одну из трех в то время имевшихся) и обнаружили транслирующийся там художественный фильм — экранизацию повести писателя Беляева «Продавец воздуха», где по сюжету один злодей-предприниматель «запасает» воздух, чтобы потом продавать его людям.

Еще сколько-то времени ушло на совместное объяснение мне, что увиденные мною псевдодокументальные кадры были не демонстрацией реальных катастроф, а заставкой к игровому фильму. И если я захочу, то могу взять эту повесть в библиотеке и прочитать. Потом Ирин папа и моя бабушка нервно закурили и все вместе пошли на кухню соседей — пить чай.

Такие мои особенности взаимодействия с телевизором сохранялись очень долго и, собственно, так до конца себя и не изжили. Я была уже подростком, когда вся моя семья по вечерам собиралась у «голубого экрана» (такой эвфемизм слова «телевизор» был очень распространен) и обсуждала, кто именно из героев является убийцей в очередном детективе. Я при этом зачастую не могла даже понять, кого, собственно, убили. Тогда в обществе широко дискутировалась тема вреда от длительного сидения детей перед телевизором (полезной альтернативой считалось чтение книг), и, я думаю, моих родственников мой с телевизором антагонизм где-то даже устраивал.

Что эта давняя-предавняя история значит для сегодняшнего дня и для современных родителей?

Информация «снаружи» — из телевизора, радио, соцсетей, вообще из интернета — может быть странной. Противоречивой и постоянно меняющейся или, напротив, неизменной. Такой, в которую трудно поверить. Такой, в которую поверить совсем легко. И она может странно восприниматься детьми и подростками.

Тем важнее становится роль семьи, близкого окружения, фирменных российских «разговоров на кухне» с родными, друзьями, приятелями, порой даже с почти случайными, собравшимися волею случая или стечения обстоятельств людьми.

Чтобы всем нам сегодня удержаться на плаву, еще совсем недавно широко распространенный вариант «каждый сидит в своей комнате и смотрит в свой телефон», как мне кажется, имеет смысл немного отодвинуть в сторону. Сейчас, чтобы понять или хотя бы попытаться, надо иметь возможность посмотреть в глаза или прикоснуться к руке. Увидеть мгновенную мимическую реакцию в ответ на реплику. Передать чашку, попросить налить кипятку. Соприкоснуться рукавами. Попробовать пирог и похвалить его.

Хотелось бы дополнительно отметить для тех, кто не в курсе: «разговор на кухне» — это вовсе не собрание единомышленников, сторонников одной точки зрения. И не совместный плач о том, что «все пропало, да и не было ничего». И не обличающие или отчаянные споры с пеной на губах и тыканием в какие-нибудь снимки или тексты из интернета, с привлечением однозначного мнения авторитетных для тыкающего персон. Для всех упомянутых выше видов коммуникации есть другие места.

Классический российский «разговор на кухне» — это в основном вежливо-спокойная, без всякой спешки попытка с помощью другого или других понять себя. Кто я в этом стремительно текущем и изменяющемся, или, наоборот, как будто застывшем, как муха в янтаре, мире? Что я на самом деле чувствую или думаю вот об этом? А о том? А если не врать себе и не подстраиваться под текущее мнение общества или моей референтной группы, тогда — что? Что я собираюсь и чего ни в коем случае не собираюсь делать или говорить? Кто рядом со мной? Как у них сформировалось вот это их, отличающееся от моего, мнение и что они собираются или не собираются делать в соответствии с ним? Как мне наилучшим для меня и моей семьи образом выстроить со всем этим отношения?

Дети, которые становятся свидетелями таких разговоров, меньше тревожатся о настоящем или будущем. Потому что они видят, что об этом не молчат в тревоге или отчаянии и не ссорятся в запале и ненависти, а рассуждают спокойно и вдумчиво, говорят самые значимые для них на свете люди — мамы и папы, бабушки и дедушки, дяди и тети. А значит, оно — настоящее и будущее — есть и будет.

Не молчите и не проклинайте. Ведите разговоры на кухне — это для нас безусловно традиционно и, в конце концов, как говорится в старом анекдоте, «это просто красиво». А некоторые — и мне очень хочется присоединиться к их числу — до сих пор имеют смелость утверждать, что именно красота спасет наш мир.