Эпиграфы «Лингвистической катастрофы»

...Бифуркации и катастрофы — термины, описывающие возникновение дискретных структур из гладких, непрерывных.           В. И. Арнольд. Теория катастроф

Le nature se denaturant elle-même, s’écartant d’ellemême <...> s’est la catastrophe, événement naturel qui bouleverse la nature, ou la monstruosité, écart naturel dans la nature.                                                 J. Derrida. De la grammatologie

Природа себя лишает природы, отклоняясь сама от себя; <...> это — катастрофа, событие природное, которое природу разрывает изнутри, чудовищная противоестественность, разрыв природы в самой природе.                                                    Ж. Деррида. О грамматологии

Итак, говоря вообще: сознание убивает жизнь... само сознание — болезнь.  Ф. М. Достоевский

Божок вселенной, человек таков,

Каким и был он испокон веков.                                                        Он лучше б жил чуть-чуть, не озари

Его ты божьей искрой изнутри.                                                   

Он эту искру разумом зовет

И с этой искрой скот скотом живет.                                                           И. В. Гете (перевод Б. Пастернака)

Человеческие слова способны опрокинуть <...> условно-рефлекторные связи и даже врожденные, наследственные, безусловные рефлексы. Она (вторая сигнальная система), как буря, может врываться в, казалось бы, надежные физиологические функции организма. Она может их смести, превратить в противоположные, разметать и перетасовать по-новому.                      Б. Ф. Поршнев

Все мое стремление, и, я полагаю, стремление всех людей писать и говорить об этике или религии, было стремлением вырваться за границы языка. Этот побег сквозь стены нашей клетки совершенно, абсолютно безнадежен.     Л. Витгенштейн

Обращение к реально функционирующему человеческому языку показывает, что ему органично присуща саморефлексивность, он сам является своим собственным метаязыком.    К. О. Апель

Не забывай, что ты ядро разрыва.    Э. Жабе

Поскольку сегодня любой поступок пролагает путь к прямому или косвенному убийству, мы не можем действовать, не зная заранее, каким образом и по какой причине мы поневоле сеем гибель.    А. Камю

Непрерывность истории — наиболее привлекательная из всех концепций, построенная по аналогии с представлениями классической физики. Однако нам придется скрепя сердце критиковать ее. <...> Мы вряд ли поймем природу Жизни, если не научимся выделять границы относительной дискретности вечно бегущего потока — изгибы живых ее струй, пороги и тихие заводи, вздыбленные гребни волн и мирную гладь отлива, сверкающие кристаллами торосы и причудливые наплывы льда, когда мириадами форм вода застывает в расщелинах ледников.   А. Тойнби

В истории, похоже, понятия «созидание» и «разрушение» имеют одинаковый смысл.    Ю. Мисима

Закон 1. Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, довольно близких между собою, — для того чтобы сродство их ощущалось непосредственно, без глубоких филологических изысканий, — составляет самобытный культурно-исторический тип...   Н. Я. Данилевский

...Я вижу настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих из лона материнского ландшафта...   О. Шпенглер

...Ось мировой истории следует отнести, по-видимому, ко времени около 500 лет до н. э., к тому духовному процессу, который шел между 800 и 200 гг. до н. э. Тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день. Это время мы вкратце будем называть осевым временем.     К. Ясперс

Язык является своей собственной теорией.   Г. Гийом

Лингвисты склонны рассматривать эти представления как знание о языке, мы же считаем их какими-то «естественными образованиями», условиями «работы» самого языка, внутренней возможностью функционирования любого (в принципе) языка, независимо от существования какой-либо науки о языке.        М. Мамардашвили, А. Пятигорский

Если мы хотим бороться с фашизмом, то мы должны его понимать. Домыслы нам не помогут, а повторение оптимистических формул столь же неадекватно и бесполезно, как ритуальный индейский танец для вызывания дождя.           Э. Фромм

Все философы обладают тем общим недостатком, что они исходят из современного человека и мнят прийти к цели через анализ последнего. <...> Непроизвольно им предносится «человек» вообще, как некая aeterna veritas (вечная истина), как неизменное во всеобщем потоке, как надежное мерило вещей. Однако все, что философ высказывает о человеке, есть, в сущности, не что иное, как свидетельство о человеке весьма ограниченного промежутка времени.  Ф. Ницше

Мы знак, лишенный значения... Ф. Гёльдерлин

Уснуло все.

Спят крепко толпы книг.

Спят реки слов, покрыты льдом забвенья.

Спят речи все, со всею правдой в них.

Их цепи спят; чуть-чуть звенят их звенья.

Все крепко спят: святые, дьявол, Бог.

Их слуги злые. Их друзья. Их дети.

И только снег шуршит во тьме дорог.

И больше звуков нет на целом свете.

И. Бродский. Большая элегия Джону Донну

— Ну давай спорить, — сказал князь Андрей. — Ты говоришь школы, — продолжал он, загибая палец, — поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, — сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, — из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье — есть счастье животное...                                                                              (...)

Мы говорим: зачем поминать?.. Как зачем поминать? Если у меня была лихая болезнь или опасная и я излечился или избавился от нее, я всегда с радостью буду поминать. Я не буду поминать только тогда, когда я болею и все так же болею, еще хуже, и мне хочется обмануть себя. И мы не поминаем только оттого, что мы знаем, что мы больны все так же, и нам хочется обмануть себя... Л. Н. Толстой

Погляди на стадо, которое пасется около тебя: оно не знает, что такое вчера, что такое сегодня, оно скачет, жует траву, отдыхает, переваривает пищу, снова скачет, так с утра до ночи и изо дня в день, тесно привязанное в своей радости и в своем страдании к столбу мгновения, не зная ни меланхолии, ни пресыщения. Зрелище это тягостно для человека, так как он гордится перед животным тем, что он человек, и в то же время ревнивым оком смотрит на его счастье — ибо он, подобно животному, желает только одного: жить, не зная ни пресыщения, ни боли, но стремится к этому безуспешно, ибо желает он этого не так, как животное. Человек может, пожалуй, спросить животное: «Почему ты мне ничего не говоришь о твоем счастье, а только смотришь на меня?» Животное не прочь ответить и сказать: «Это происходит потому, что я сейчас же забываю то, что я хочу сказать», — но тут же оно забывает и этот ответ и молчит... Ф. Ницше

Существует несомненное различие между органическими реакциями и человеческими ответами. В первом случае на внешний стимул дается прямой и непосредственный ответ, во втором ответ задерживается. <...> На первый взгляд такую задержку вряд ли можно считать приобретением                         Э. Кассирер

В истории сознания поворотной точкой был момент возникновения возможности временного промежутка (паузы) между импульсом и реакцией на него. <...> Принципиально новый этап наступает с возникновением временного разрыва между получением информации и реакцией на нее.                  Ю. Лотман

J’ose presque assurer que I’état de réflexion est un état contre nature et I’homme qui médite est un animal dépravé.    J. J. Rousseau. Discours sur l’origine et les fondements de l’inégalité parmi les hommes

Я рискну утверждать, что состояние рефлексии есть состояние противоприродное, и человек размышляющий — это испорченное животное.                                                                      Ж. Ж. Руссо. Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми

Сознание делает человека каким-то аномальным явлением природы, гротеском, иронией вселенной. Он — часть природы, подчиненная ее физическим законам и неспособная их изменить. Одновременно он как бы противостоит природе. Он отделен от нее, хотя и является ее частью. Он связан кровными узами и в то же время чувствует себя безродным. Заброшенный в этот мир случайно, человек вынужден жить по воле случая и против собственной воли покинуть этот мир. И поскольку он имеет самосознание, он видит свое бессилие и конечность своего бытия. Он никогда не бывает свободен от рефлексов. Он живет в вечном раздвоении. Он не может освободиться ни от своего тела, ни от своей способности мыслить.<...> Человек единственное живое существо, которое чувствует себя в природе неуютно, не в своей тарелке: ведь он чувствует себя изгнанным из рая. И это единственное живое существо, для которого собственное существование является проблемой. Экзистенциальные противоречия в человеке постоянно приводят к нарушению его внутреннего равновесия. <...> Короче говоря, речь идет о том, что я хочу назвать «первичным человеческим переживанием». Это первичное человеческое переживание само уходит корнями в экзистенциальную ситуацию.   (...) Может ли свобода стать бременем, непосильным для человека, чем-то таким, от чего он старается избавиться? Почему для одних свобода — это заветная цель, а для других — угроза? Не существует ли — кроме врожденного стремления к свободе — и инстинктивной тяги к подчинению? Э. Фромм

Стадо, которое, чуя опасность, сбивается в плотный сгусток, ребенок, который с плачем виснет на матери, отчаявшийся человек, который ищет убежища в собственном Боге, — все они желают возвратиться из бытия на свободе назад, в то связанное растительное, из которого были отпущены в одиночество.        О. Шпенглер

Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом.  (...) Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? «Для чего жить и что такое Я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?» — спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, нелогического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «Умрешь — все кончится. Умрешь и все узнаешь или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.                                      Л. Н. Толстой

Оседлый человек говорит: «Как можно жить без уверенности в завтрашнем дне, как можно ночевать без крова!» Но вот случай навсегда выгнал его из дома, — и он ночует в лесу. Не спится ему: он боится дикого зверя, боится своего же брата, бродяги. Но в конце концов он все-таки вверится случаю, начнет жить бродягой и даже, может быть, спать по ночам.                               Л. Шестов

Люди веками бегут в Америку для более легкой жизни, не зная, что жизнь там — на глубине — гораздо более трудная. Во-первых, потому, что Америка — это страна великого одиночества. Каждый — наедине со своей судьбой, под огромным небом, среди необъятной страны. Любая «культура», «традиция», «корни» кажутся маленькими, и люди, истерически держась за них, где-то на глубине сознания, подспудно знают их иллюзорность. Во-вторых, потому, что это одиночество требует от каждого экзистенциального ответа на вопрос to be or not to be, и это значит — усилия. Отсюда столько личных крушений. В Европе даже падающий падает на какую-то почву, там — летит в бездну... Но именно это — встреча с личной судьбой — и тянет в Америку. Вкусив этого, уже кажется невозможным быть только «финном» или даже только «французом», быть, иными словами, раз и навсегда детерминированным. Уже совершилось болезненное освобождение от этого.                                                             Протоиерей Александр Шмеман

Метафизика есть вопрошание, в котором мы пытаемся охватить своими вопросами совокупное целое сущего и спрашиваем о нем так, что сами, спрашивающие, оказываемся поставлены под вопрос.    М. Хайдеггер

Бог — это вопрошание Бога. Бог — это вечный бунт против Бога... Э. Жабе

...Философствовать или жить. ... Если ты уже выбрал философствование, то дороги назад, в нормальную жизнь, нет.   А. Пятигорский

Может быть, истина и существует только в этом пламени, только в глубинной экзистенциальной тревоге, в трудном бодрствовании изначального философского изумления, сомнения, вопрошания, — в том начале, в котором не только впервые начинается философия, но которым она постоянно держится и возрождается? Может быть, это методическое, абсолютное сомнение (если понимать это начало философии в духе Декарта) есть единственно необходимое условие возможной метафизики, то есть условие возможного присутствия самого ее «предмета»: абсолютного? <...> Идол возникает там, где метафизический горизонт закрывается, где абсолютное дается — неважно, натурально или мистически, — где оно так или иначе прямо встраивается в мир. <...> В средоточии человека кроется эта глубинная отрешенность, выдвинутость из мира (проблематичность).                                     А. Ахутин

Иногда глубокая осведомленность в вопросе — лучшая замена отсутствующего ответа.   Б. Грин

…таким образом, мы отказываемся от всего сущего ради полного ведения того неведения, которое сокрыто во всем сущем от всех, кто хотел бы познать его, и ради созерцания того сверхъестественного Мрака, который сокрыт во всем сущем от тех, кто хотел бы узреть его. <...> Бог — это не душа и не ум, а поскольку сознание, мысль, воображение и представление у Него отсутствуют, то Он и не разум, и не мышление и ни уразуметь, ни определить Его невозможно; Он ни число, ни мера, ни великое что-либо, ни малое, ни равенство, ни неравенство, ни подобие, ни неподобие; Он ни покоится, ни движется, ни дарует упокоение; не обладает могуществом и не является ни могуществом, ни светом; не обладает бытием и не является ни бытием, ни сущностью, ни вечностью, ни временем и объять Его мыслью — невозможно; Он ни знание, ни истина, ни царство, ни премудрость, ни единое, ни единство, ни божество, ни благость, ни дух — в том смысле как мы его представляем, ни сыновство, ни отцовство, ни вообще что-либо из того, что нами или другими (разумными) существами может быть познано. Он не есть ни что-либо несущее, ни что-либо сущее, и ни сущее не может познать Его в Его бытии, ни Он не познает сущее в бытии сущего, поскольку для Него не существует ни слов, ни наименований, ни знаний; Он ни тьма, ни свет, ни заблуждение, ни истина; по отношению к Нему совершенно невозможны ни положительные, ни отрицательные суждения, и когда мы что-либо отрицаем или утверждаем о Нем по аналогии с тем, что Им создано, мы, собственно, ничего не опровергаем и не определяем.                                                Псевдо-Дионисий Ареопагит. О мистической теологии.

О том, что для разыскания истины необходимо, насколько это возможно, поставить все под сомнение... Так как мы были детьми, раньше чем стать взрослыми, и составили относительно предметов, представлявшихся нашим чувствам, разные суждения, как правильные, так и неправильные, прежде чем достигли полного обладания нашим разумом, то некоторые опрометчивые суждения отвращают нас от истинного познания и владеют нами настолько, что освободиться от них мы, по- видимому, можем не иначе, как решившись хотя бы раз в жизни усомниться во всем том, по поводу чего обнаружим малейшие подозрения в недостоверности <...> можно усомниться в истинности чувственных вещей (choses sensibles). Но поскольку мы не преследуем тут иной цели, кроме заботы об отыскании истины, мы усомнимся в первую очередь в том, имеются ли среди всех тех вещей, которые подпадают под наши чувства или которые мы когда-либо вообразили, вещи, действительно существующие на свете. Ибо мы по опыту знаем, сколь часто нас обманывали чувства, и, следовательно, неосмотрительно было бы чересчур полагаться на то, что нас обмануло хотя бы один раз. Кроме того, мы почти всегда испытываем во сне видения, при которых нам кажется, будто мы живо чувствуем и ясно воображаем множество вещей, между тем как эти вещи нигде больше и не имеются. Поэтому, решившись однажды усомниться во всем, не находишь более признака, по которому можно было бы судить, являются ли более ложными мысли, приходящие в сновидении, по сравнению со всеми остальными.   Р. Декарт

…никаких сомнений, что для нашего поколения Освенцим (Аушвиц) олицетворяет крайнюю степень кризиса веры — и будь это иначе, мы бы оказались перед лицом настоящей духовной трагедии. После Холокоста первейшей религиозной обязанностью является «спор» с Богом, а в случае необходимости, и борьба с Богом. «Спора» с Богом требует от нас вера. В этом состоит сама суть веры. Когда при виде мальчика на виселице кто-то спрашивает: «Где же Бог?» — то именно такой вопрос и следовало задать. Не задать его было бы равнозначно богохульству. Вера не может оставаться безмолвной, когда происходит ужасное. Не слабость веры, а, наоборот, сила Веры Иова побуждает его бросать обвинения Богу.  Berkovitz E. Faith after the Holocaust. New York, 1973. Р. 68–70;

Человеческие особи виртуозно вынюхивают мельчайшие различия, чтобы определить, кого им следует презирать. 

С. Пинкер

Wo aber Gefahr ist wächst das Rettende auch. F. Hölderlin

Где опасность, там и спасенье.  Ф. Гёльдерлин