Лучшее за неделю
Алексей Беляков
31 августа 2016 г., 11:48

Алексей Беляков: Как я был учителем. История предательства

Читать на сайте

Очень хорошо помню тот майский день. Солнечно, окна класса открыты, с улицы — запах сирени, которая только-только зацветает. Мои ученики-пятиклашки улыбаются: конец учебы, свобода!

Я говорю им: «Ребята, отдыхайте. У вас теперь самое счастливое время…»

Вдруг кто-то спрашивает: «Алексей Олегович, а осенью вы ведь снова будете у нас вести русский?»

Все затихли, смотрят на меня. И я не нашел сил сказать правду. Отшутился, выпутался. Взмахнул небрежно рукой: «Ну все, ребята, бегите!»

Они побежали прочь из класса, толкая друг друга, шумя.

Уже четверть века я хочу остановить их, крикнуть: «Ребята, погодите! Я не сказал главное…» Уже четверть века я чувствую себя предателем. Где вы, мои мальчики и девочки? Шура Бондарева, Женя Кутейников, Лена Борисова? Где вы, два моих пятых класса? Мои шестьдесят дорогих ребят?

Тогда, в мае 1990 года я уходил из школы в журналистику. Завуч, услышав о моем решении, вздохнула: «Жаль… Ребята вас очень полюбили…» Тетка с красным лицом, в вечной вязаной кофте, тетка, которая меня, молодого учителя, ежедневно бранила за раздолбайство, за длинные волосы, за непроверенные тетрадки, за какую-то педагогическую хреновину, вдруг сказала такое. А потом добавила: «Знаете, Алексей Олегович, я ведь уже тридцать лет в школе. И сколько раз порывалась уйти, я же хороший математик, меня звали в НИИ… А потом смотрела на эти ребячьи глазки и понимала: никуда я не уйду от них, никуда. Держат».

А я ушел.

Да, я был доволен: всегда мечтал писать, мне было очень интересно, и получилось-удалось, стал успешным журналистом, книги-сценарии, все дела. Но двадцать пять лет я тоскую по этим «глазкам». Двадцать пять лет чувствую себя предателем.

Не думаю, что я был отличным педагогом, да и с чего бы — сразу после института? Иной раз выпьешь с друзьями вечером, а в 8.30 — умри, но стой у доски, рассказывай про чередование гласных. Стоял, умирал, рассказывал. Или надо проверять диктант. Шестьдесят тетрадей. А пора бежать на репетицию рок-группы в подвал, где я подвизался вокалистом. Да ну его, этот диктант! Я нацеплял на шею панковский аксессуар — сложно изогнутую вилку из школьной столовой — и бегом на репетицию. Вилку я отобрал на уроке у Миши Букреева: «Ты чем тут занимаешься, а?» После урока посмотрел на нее: чудесная вещица! Приделал красную веревку, раз — и в панки!

Ну какой из меня педагог? Это я сам себя так убеждал.

А еще родительские собрания, где я, пацан 22 лет, должен был нести мысли усталым женщинам. «Очень меня огорчает ваша Вера. Она добрая, хорошая девочка, но с русским просто беда! А ваш Игорь всегда опаздывает на первый урок. А где мама Сережи Панфилова? Нет? Ладно, придется идти домой к ним…»

И ведь ходил по домам, действительно ходил! Зима, а ты скрипишь заскорузлыми ботинками по снегу Люблинского района: где же этот дом, а? Одного парня, бедолагу, за которым охотились местные хулиганы (проиграл им деньги!), провожал прямо до квартиры. Хулиганы — все из нашей школы, разумеется, — стояли в подъезде, плевали на ступеньки. «Ой, здравствуйте, Алексей Олегович…» — «Здрасьте! Хватит тут стоять!»

Проклятая работа. Некогда за девушками ухаживать. Не за училками же. Впрочем, была классная блондинка из начальной школы. По имени — представьте! — Татьяна Ларина. Только было приступил к ухаживанию, как в вестибюле, пропахшем кислыми щами, возник плечистый красавец, выше меня на полголовы. Ухажер Тани. Они потом поженились, а мне что оставалось? Завуч в вязаной кофте?

Проклятая работа. Приходишь домой и ложишься. Надо час-полтора провести в тишине. И это мне, молодому, веселому, крепкому. Тогда я узнал, что такое межреберная невралгия. Вечер субботы я ждал как праздник, как карнавал. А в воскресенье — выспаться! Боже мой, выспаться.

Проклятая работа. Бестолковые ученики, дополнительные занятия, дежурства по школе, деньги на завтраки, уборка класса, походы всей школой, заполнения журнала… Не говоря уже о классном руководстве. «Открываем тетради, пишем…» И так каждый день.

Но когда видишь, как самый бестолковый ученик в классе вдруг наконец ставит в диктанте запятую перед «чтобы» — и это не случайность; когда слышишь, как ребята на перемене повторяют твои шутки; когда приходит изнуренная мамаша и говорит: «Спасибо вам, Алексей Олегович…»; когда девчонки после уроков долго шушукаются, а потом вдруг подходят: «Мы хотим для вас песню спеть, можно?» — тогда понимаешь: не зря вся эта невралгия.

Девочки, милые, пойте! Не умолкайте. Потому что ваша песня — лучшее, что может быть после урока. Потому что учитель — самый несчастный и самый счастливый человек в нашей стране. Да, дети, это антонимы, но иногда они сходятся вместе, сливаются в одно неразрывное мучительное целое. И у них один корень, выделите его дугой, как я вас учил.

Каждой тетке-училке в вязаной кофте надо памятник ставить — выше грот-мачты сечинской яхты. Каждой премьер Медведев должен 1 сентября целовать ее мелом испачканные руки. Училки пьют корвалол стаканами, у них год за десять, но они не предают, они не могут бросить «эти глазки».

…А я предал своих ребят. Где вы, мои мальчики и девочки? Шура Бондарева, Женя Кутейников, Лена Борисова? Где вы, два моих пятых класса? Мои шестьдесят дорогих ребят? Вы уже взрослые дядьки и тетки, с семьями и судьбами. Я помню всех вас, помню почерк каждого. Я продолжаю проверять ваши диктанты, когда уже листвой, снегом, пеплом замело тот солнечный класс, ту сирень за окном,  ту далекую страну. Помните ли вы меня? Вашего оболтуса Алексея Олеговича?

 

Обсудить на сайте