«Азиатский способ производства». Как революция обратила вспять ход истории
В годовщину Октябрьской революции я возвращаюсь к вопросу, который Маркс и Энгельс сами никогда не выносили на первый план: почему коммунистический проект так подозрительно напоминает древнейшую форму деспотии? 107 лет назад Россия совершила «революцию», которая обернулась исторической инверсией. Марксизм обещал прыжок в будущее — но привёл к самой древней форме деспотии. Не к свободе, а к государству-рабовладельцу.
Обычно марксистская периодизация общественно-экономических формаций сводится к знаменитой «пятичленке». Она была канонизирована И. Сталиным в главе «О диалектическом и историческом материализме» для «Краткого курса истории ВКП(б)», изданного в 1938 г.: «Истории известны пять основных типов производственных отношений: первобытно-общинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, социалистический».[1] Напомним, что социализм считался первой фазой высшей формации — коммунистической.
Таков был краеугольный камень советского марксизма. Однако сам Маркс, как известно, спорадически включал в схему исторического развития еще одну формацию, которую он обозначал как «азиатскую», или «азиатский способ производства». «В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации» («К критике политической экономии», 1859). [2]
Азиатский способ следовал за первобытно-общинным и предшествовал античному, или рабовладельческому, как более прогрессивному. Дело в том, что рабовладение уже предполагает развитую частную собственность на средства производства, тогда как в азиатской формации частный субъект как экономическая единица еще не сформирован, основные средства производства и земля принадлежат государству, а фактически — царю, императору, богдыхану и их бюрократии.
В третьем томе «Капитала» Маркс пишет:
«Если не частные земельные собственники, а государство непосредственно противостоит непосредственным производителям, как это наблюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты... Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной земельной собственности...» (глава 47). [3]
Следует подчеркнуть, что даже рабовладение, с точки зрения марксизма, представляет значительный прогресс по сравнению с «восточной деспотией», как назвал эту систему Энгельс, указывая в том числе на Россию в «Анти-Дюринге»:
«...Введение рабства при тогдашних условиях было большим шагом вперёд.... Древние общины там, где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма, от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперёд по пути развития, и их ближайший экономический прогресс состоял в увеличении и дальнейшем развитии производства посредством рабского труда».[4]
В 1957 году вышло в свет фундаментальное исследование германо-американского историка, а в прошлом марксиста и коммуниста Карла Августа Виттфогеля «Восточный деспотизм: сравнительное исследование тотальной власти».[5] Опираясь на понятие азиатского способа производства, введенное Марксом, Виттфогель указал на общие черты восточных деспотий:
отсутствие частной собственности на землю;
1. отсутствие рыночной конкуренции и частной собственности в целом;
2. общинный характер производства и обмена, создание трудовых армий и мобилизация масс;
3. нераздельность государственной власти и собственности;
4. эксплуатация государством дешёвой рабочей силы, прямое принуждение широких масс производителей к тяжелому неквалифицированному физическому труду;
5. абсолютная власть государственной бюрократии, управляемой из центра;
6. абсолютная власть правителя, возглавляющего бюрократическую систему.
Не правда ли, это очень напоминает систему правления, построенную в СССР и затем распространенную на весь «лагерь социализма», включая Китай, Вьетнам, Северную Корею, а позже и навязанную им систему в странах Восточной Европы? Всё население страны, грубо говоря, находится во власти государственной бюрократии, а та — во власти единоличного правителя. Отсюда и «культ личности», по странной прихоти неизменно возникающий в странах, казалось бы, приверженных принципу коллективизма и «общественной собственности на средства производства» (от Сталина до Мао Цзэдуна, от Хо Ши Мина до Ким Ир Сена, от Ф. Кастро до Чаушеску и др.). Не случайно тема «азиатского способа производства», едва просочившись в 1930-е гг. в дискуссии советских марксистов, была тут же высочайше закрыта: слишком очевидны были параллели с «первым в истории социалистическим государством». Азиатское общество стало рассматриваться в советской науке как античное, рабовладельческое, хотя Маркс в своей рукописи «Формы, предшествующие капиталистическому производству» (1857-61) специально подчеркивает, что «это не относится, например, к Востоку при существующем там поголовном рабстве». Поголовное рабство у деспотического государства стадиально предшествует рабовладению как институту частной собственности.
Означает ли это, что большевистская революция произошла вопреки марксистскому учению — в силу географической и исторической близости России к Азии и под давлением ордынского и крепостнического наследия? Маркс ведь предназначал теорию коммунизма для применения в наиболее развитых капиталистических странах, а в России революция уничтожила слабые ростки капитализма и отбросила страну не то что в рабовладельчество, а в еще более примитивную систему «восточного деспотизма».
Некоторые западные марксисты так и считают: Ленин, а большей степени Сталин — исказители первородного марксизма. И тогда можно с облегчением вздохнуть: ведь марксизм не отвечает за свои позднейшие искажения. И пусть он нигде и никогда в своем непогрешимо-передовом виде не был реализован — только в виде грубейших, азиатско-деспотических извращений, — но все-таки коммунизм, каким он изначально виделся основоположникам, в этом случае может оставаться заветной целью и светлой мечтой человечества.
Об «азиатском способе производства» и его месте в марксизме существует обширная литература.[6] Поскольку я не экономист и не историк, я не претендую на общетеоретическое решение этого вопроса. Я хочу лишь заострить внимание на том, что это понятие, выдвинутое Марксом, позволяет не только объяснить «деспотические» итоги марксистских революций в азиатских и полуазиатских странах, но и вступает в противоречие с его собственным учением о коммунизме, точнее, обнажает постыдную тайну этого учения, компрометирует его.
Показательно, что не только советские историки, но и сами основоположники марксизма не торопились выдвинуть понятие «азиатского способа производства» на видное место в своей теории формаций. Начиная с 1850-х гг. оно проскальзывало в набросках, в переписке, в незаконченных рукописях, но не выступало на первый план. Казалось, Маркс и Энгельс что-то скрывают если не от самих себя, то от своих сподвижников и последователей для которых она разрушала стройность исторической схемы. «Манифест коммунистической партии» (1848), где перечислены основные общественно-экономические формации и их антагонистические классы: свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, буржуа и пролетарий, — умалчивает об азиатской формации. Не потому ли, что могло бы обнажиться поразительное сходство между нею — и целями коммунистической революции? Если отбросить утопический флёр, то коммунизм, по мысли его основоположников, — не что иное, как переход всей собственности в руки государства. Маркс и Энгельс прямо говорят об этом в самой конкретной части «Манифеста коммунистической партии», в конце второй главы, где обсуждаются основные меры, которые должны быть предприняты революцией. Приведу развернутую цитату:
«Коммунистическая революция есть самый решительный разрыв с унаследованными от прошлого отношениями собственности... (...) Пролетариат использует своё политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства...
В наиболее передовых странах могут быть почти повсеместно применены следующие меры:
1. Экспроприация земельной собственности и обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов.
2. Высокий прогрессивный налог.
3. Отмена права наследования.
4. Конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников.
5. Централизация кредита в руках государства посредством национального банка с государственным капиталом и с исключительной монополией.
6. Централизация всего транспорта в руках государства.
7. Увеличение числа государственных фабрик, орудий производства, расчистка под пашню и улучшение земель по общему плану.
8. Одинаковая обязательность труда для всех, учреждение промышленных армий, в особенности для земледелия.
9. Соединение земледелия с промышленностью, содействие постепенному устранению различия между городом и деревней.
10. Общественное и бесплатное воспитание всех детей...»[7]
Во всех десяти программных пунктах варьируется один мотив: централизация, разрастание роли государства и его неограниченная власть над обществом и всеми производительными силами. Слово «государство» используется 6 раз, «централизация» — 3 раза, «свобода» — ни разу. Пригодилось даже понятие деспотии: «Это может, конечно, произойти сначала лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные отношения...»
Представим, что в манифест было бы включено упоминание азиатской формации, как её позднее характеризовал сам Маркс: «Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе. ... Не существует никакой частной земельной собственности...» Тогда легко было бы запутаться: откуда и куда движется человечество? И почему тот способ производства, который выставлен как самый отсталый, уступающий даже рабовладельчеству, вдруг вырастает в сияющую вершину исторического прогресса? Тем самым получалось бы, что «наиболее передовые страны», такие как Англия, Германия, США, призваны ориентироваться в своём революционном преобразовании на модель, которую сам Маркс относил к наиболее архаичным.
Сходство прослеживается вплоть до деталей: в азиатском государстве «в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, рента и налог совпадают» (Маркс). В коммунистическом: «экспроприация земельной собственности и обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов» (Маркс и Энгельс). Правда, предполагается ещё и «высокий прогрессивный налог» — но это для того, чтобы государство могло благополучно отнять у собственников то, что они приобрели в капиталистической формации.
Таким образом, один парадокс накладывается на другой, ещё более глубокий. «Социализм», построенный в результате русской революции и затем охвативший треть мира, действительно, оказался подозрительно похожим на восточную деспотию. Но это произошло не в результате отклонения от предначертаний марксизма, а в итоге их последовательного воплощения, ибо ничто иное и не предполагалось «Манифестом коммунистической партии».
Поэтому совершенно нелепой, приклеенной выглядит знаменитая концовка этой главы: «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». Откуда берется «свободное развитие каждого», если всеми предыдущими тезисами у этого «каждого» отнята частная собственность, земельный надел, право наследования и даже семья: провозглашается «общность жён» и «общественное воспитание детей»? Попытка соединить азиатский способ производства с протестантско-романтическим, глубинно европейским понятием свободного развития личности, — это поразительный гротеск, по-своему уникальный в истории социально-политических учений.
А дальше свой вклад в этот гротескный марксизм внес В. И. Ленин своей книгой «Государство и революция», с одной стороны, доктринерски марксистской («диктатура пролетариата»), а с другой — совершенно фантастической по тем конкретным политическим мерам, к которым она призывала. Теорию от практики отделял всего один месяц, в сентябре 1917-го книга была завершена, а уже в октябре грянула революция. Вот как Ленин предвидел эту диктатуру в действии:
«Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооружённые рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного «синдиката». Всё дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и получали поровну. Учёт этого, контроль за этим упрощен капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырех действий арифметики и выдачи соответственных расписок».[8]
Так и видишь, как большевики, придя к власти, займутся четырьмя арифметическими действиями и выдачей расписок. Очевидна полная фантасмагоричность этих идей — не только в свете последующей истории, но и заведомо, в рамках логики и здравого смысла. «Вооружённые рабочие» (лейтмотив всей ленинской книги) — они кто: рабочие или военные? Одной рукой точат детали, а другой — стреляют? Много ли пролетариев приняло участие в управлении государством при «диктатуре пролетариата»?
Октябрьская революция возродила азиатский способ производства — древнейшую форму деспотии, вооружённую индустрией ХХ века. История совершила инверсию: будущее, на которое указывал марксизм, обернулось прошлым, от которого он пытался оттолкнуться. Частная собственность была отменена — и тем самым восстановлена самая архаичная форма её отсутствия. Революция мечтала разорвать время — и замкнула его в кольцо. Она оказалась не прыжком в будущее, а падением в историческую яму, из которой Россия выбиралась весь ХХ век.
Примечания
[1] https://www.litmir.me/br/?b=14721&p=35
[2] https://www.marxists.org/russkij/stalin/t14/t14_55.htm.
[3] https://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital3/kapital3-47.html).
[4] https://www.marxists.org/russkij/marx/cw/t20.pdf (с.186).
[5] Karl A. Wittfogel. Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power (New Haven and London: Yale University Press, 1957). Одной из структурных причин возникновения такого способа производства Виттфогель считает необходимость больших ирригационных мероприятий, для требующих концентрация всех средств производства в руках государств — он их даже называет «ирригационными империями» («hydraulic empires»). Рассматривая не только Азию, но и государства Древнего Востока и Южной Америки, Виттфогель заключает, что в СССР был построен современный вариант деспотии, основанной на «азиатском способе производства». Интересно, что одним из самых наглядных достижений «социалистического» хозяйства, «гордостью первой пятилетки» стал, как в древних ирригационных империях, Беломорканал, построенный в 1931-33 гг. руками заключённых. Среди строителей были философ А. Ф. Лосев и филолог Д. С. Лихачев. Из 300 тысяч строителей 100 тысяч не пережило стройки.
[6] Дискуссия приобрела особо острый характер в 1970-е — 1980-е гг., на закате коммунистической эры. Hindess, Barry, and Paul Hirst. Pre-capitalist Modes of Production. London: Routledge and Kegan Paul, 1975; Sawer, Marian. Marxism and the Question of the Asiatic Mode of Production. The Hague: Nijhoff, 1977; Godelier, Maurice. The Concept of the «Asiatic Mode of Production» and Marxist Models of Social Evolution. In Relations of Production: Marxist Approaches to Economic Anthropology, ed. David Seddon, London: Frank Cass, 1978, 209-257; Dunn, Stephen P. The Fall and Rise of the Asiatic Mode of Production. London: Routledge and Kegan Paul, 1982; Качановский Ю. В. Рабовладение, феодализм или азиатский способ производства? M., Наука, 1971. С немарксистских позиций в СССР первым об этом написал И. Р. Шафаревич в своей книге «Социализм как явление мировой истории» (Париж: YMCA-Press, 1977).
[7] https://www.e-reading.club/chapter.php/37535/2/Engel%27s%2C_Marks
[8] Глава «Высшая фаза коммунистического общества». https://www.marxists.org/russkij/lenin/works/lenin007.htm