Екатерина Сошникова: Лилечка

Всякий раз, когда я вспоминаю и рассказываю кому-нибудь эту историю, мне говорят, что я что-то насочиняла для красоты сюжета и что так не бывает. Особо дотошные пытаются искать подтверждение или опровержение в интернете… Но все, что я сейчас расскажу, чистая правда.

История эта, в принципе совершенно бытовая, лишена каких-то деталей, требующих проверки. Просто, похоже, людям вообще свойственна некая подозрительность, которая мешает поверить в такую простую вещь, как счастье…

В общем, конец прошлого века. Год, по-моему, девяностый. Действующие лица – студенты треть­его или четвертого курса института. Институт, замечу, художественный. Богема, черт побери! По-честному – плачу до сих пор, когда слушаю Азнавура: La boheme, la boheme / Ca voulait dire on est heureux / La boheme, la boheme / Nous ne mangions qu’un jour sur deux. Честное слово, мы были счастливы абсолютно. Ели по случаю, выпивали, понятно, перманентно.

Действие происходило в однокомнатной квартире в Строгине – мы снимали ее с любимой подругой Галей. Веселое убожество нашей тогдашней жизни даже сложно описать. Если бы какой-нибудь безумец решил вдруг провести инвентаризацию мебели в нашей квартире, то номеров было бы ровно три: диван сломанный – раз, стол круг­лый колченогий – два, буфет типа «обветшалая “Хельга”» – три. Первый этаж. До тех пор пока мы не повесили на окна простыни, штор не было.

Для того чтобы вкратце описать ситуацию на кухне, я отвлекусь ненадолго и по-быстрому расскажу один эпизод.

Дело в том, что родители моей подруги Гали готовились к репатриации семьи в Израиль. Дочь они поставили перед фактом за полгода до отъезда. И вот ошеломленная этой новостью Галя взялась сосредоточенно искать в себе ощущение еврейства. Давалось ей все это непросто. По пятницам к нам домой стал приходить преподаватель иврита. Я прислушивалась к их занятиям, и мне казалось, что они дурачатся. Я тоже выучила наш номер телефона на иврите… Миспар телефон шели: теша, арба, арба, арба, шева, шалош, штаим. Девятьсот сорок четыре, сорок семь, тридцать два. Мы купили книгу «Секреты еврейской кухни», оказавшуюся кулинарной книгой для шпионов, все рецепты были зашифрованы. Ни один секрет не открылся нам. «Гефиште фиш» так и остался в списке несбывшихся желаний. Стало ясно, что непростая это вещь – принудительная национальная самоидентификация.

Как писал Венечка Ерофеев, в «поисках собственного я» зайти можно далеко. Вот и Галя моя отправилась однажды в синагогу на улице Архипова. Поначалу все шло прекрасно. Оказалось, что в канун Пейсаха в синагоге совершенно бесплатно раздают коробки с благотворительной канадской мацой. Две коробки в одни руки. Поскольку денег у нас не было никогда, а тут обнаружился такой фантастический продовольственный фарт, Галя мгновенно стала постоянной прихожанкой. Через две недели религиозного рвения у нас появил­ся стратегический запас мацы. Сначала мы ее грызли просто так, а потом изобрели дивное и питательное блюдо – наш ответ «Секретам еврейской кухни». Сухие бестелесные листики мацы надо было сначала размочить, а потом смешать с яйцом, посолить и изжарить. Это пропитанное глубоким чувством национального самосознания блюдо не имело названия и равных себе в соотношении «цена–качество».

А еще оказалось, что в синагоге можно встретить какую-нибудь прекрасную женщину, которая тоже по какому-нибудь важному поводу пришла. Тоже в поиске. Например, невесты для сына. Хорошей еврейской девочки из хорошей семьи. Короче, они познакомились – прекрасная женщина и Галя. Моя подруга, имея на руках билет в один конец на самолет авиакомпании «Эль Аль» и папу – замдиректора коксохимического завода, показалась этой даме исключительно привлекательной и перспективной партией. К тому же за ней уже закрепилась репутация девушки исключительно благочестивой – дали себя знать ежедневные посещения (т-с-с, ни слова про мацу!). И вот состоялось подписание договора о намерениях. Точнее – о знакомстве Гали с сыном прекрасной женщины. И в назначенный день он пришел. Что сказать… Принц! Чистый принц!

Квадратный такой парень с бакенбардами. В костюме. С гвоздиками (что может быть страшнее?). С бутылкой сладкого советского шампанского. Утром (поскольку знакомство спродюсировано мамой). Мы, естественно, проспали – ну и, понятно, суета в пижамах, быстро-быстро в душ, сломанный диван застелили половичком, предложили гостю сесть. Гость ошеломлен. В глазах – ужас (похоже, его интерьер подкосил). На пустом столе – бутылка. Я у Гали спрашиваю: из чего же мы будем пить шампанское? Принц (недоуменно): как из чего, конечно, из бокалов! В этот момент Галя ставит на стол три пустые майонезные банки. Занавес.

Но, понимаете, нам было невероятно хорошо жить! Когда тебе двадцать лет, ты живешь вдали от родителей, а висящий на плече этюдник вызывает заинтересованные взгляды прохожих и отгораживает тебя от прочего, «нехудожественного» мира – согласитесь, совершенно неважно, что ты ешь и есть ли у тебя дома стулья.

Et nous avions tous du gеnie…

Вот в таких декорациях и в такое вот время и началась эта незамысловатая история.

В моей группе учился молодой человек по имени Антон. Красавец, умница, старательный циник, потомственный керамист, хронический алкоголик – он был старше всех нас, вернулся из армии. В нем было такое трагическое обаяние сильно пьющего талантливого человека. Пользовался, понятно, бешеным успехом у девочек. Но пил он так самозабвенно, что, так сказать, в прикладном смысле было ему не до девочек вовсе. Мы с ним жили неподалеку друг от друга, он часто приезжал к нам на велосипеде есть омлет и пить порт­вейн. В те дикие времена пустых магазинов можно было купить почти без проблем странную субстанцию под названием «яичный порошок», а липкий разливной портвейн продавали из желтой бочки на колесах, как в детстве – молоко.

У Антона были друзья – состоятельные кузнецы. В нашем институте была кафедра декоративно-прикладного искусства. И при этой вот кафедре была кузница. Народ там собирался брутальный и строгий. Держались кузнецы особняком. Это ведь вам не шутки – за десять минут выковать розу – был у них такой тест на уровень мастерства. Время было суровое, страна ломалась. О каминных наборах никто тогда и не помышлял, а вот оградки на кладбище пользовались устойчивым спросом. Кузнецы были самым респектабельным народом в институте. Деньги у них водились всегда, многие даже приезжали в институт на собственных (!) машинах.

В общем, пили как-то раз кузнецы в ресторане «Закарпатские узоры». Кутили этак по-купечески. И встретили они в ресторане Лилечку. И полюбили ее всем сердцем, и позвали с собой. Лилечка была проститутка из Башкирии. И веселые богатые студенты ей очень понравились (вот ведь какой-то Куприн получается), и она с радостью согласилась с ними поехать. Но, когда все вышли из полутемного ресторана на свет, Лилечку стало хорошо видно. Веселые студенты скапустились, и стало как-то очень понятно, что не надо никуда ехать вместе. Ситуация получалась неловкая, выходило вроде бы не по-пацански. Но тут кто-то из них вспомнил с облегчением, что Антон сейчас один дома в тяжелейшем похмелье, а мама его в доме отдыха, и что надо помогать ближнему. План сложился сразу. Они поймали такси, сунули Лилечке в руки бутылку портвейна, бумажку с адресом и отправили… Не имей сто рублей…

Когда измученный абстиненцией Антон открыл дверь и увидел Лилечку с бутылкой, он решил, что видит ангела. Он пил портвейн из горла, и хотя в квартире было достаточно светло, она ему очень нравилась. Нравилась все больше и больше. Но дальше – как в плохом кино с банальным сюжетом – некстати вернулась мама. Даже в сгустившихся сумерках маме хватило одного взгляда на Лилечку, чтобы понять, что ЕЙ Лилечка не нравится.

И мама сказала: вон! Но Антон уже был практически влюблен. И они ушли вместе. Униженные и оскорбленные. И пришли к нам. По дороге Лилечка купила еще бутылку. На свои.

Антон сиял. Еще бы – с ним случилось настоящее чудо! Он увидел ангела! Лилечка смущалась, не спускала с колен спортивную сумку. Такую известную сумку – белую, с одной стороны написано было красным СССР, а с другой – синим USSR. Помните такие? Коленки большие и круглые, юбка из жатого дерматина, волосы – неуютным гнездом. А потом она отвела меня в сторонку и тихонько попросилась переночевать…

Как бы это сказать – общий градус безумия нашей жизни был, понятное дело, высоким. Мне даже в голову не пришло отказать. Она переночевала. А вечером следующего дня вернулась. Просто так, без звонка. Так она и стала у нас жить. На полу. Мы почти не пересекались. Когда утром мы собирались в институт, она возвращалась со своей трудной работы. От автобусной остановки шла она сначала в гастроном, где с раннего утра шли кровопролитные бои за что-нибудь съедобное. Лилечка непременно что-нибудь урывала и шла с авоськой – гордая и довольная. Когда мы возвращались вечером, дома было чисто, пахло едой, а нарядная Лилечка красилась и уходила в свой ночной рейд.

Надо сказать, девка она была невероятно добрая. Она не всегда работала за деньги и иногда приносила какие-то ужасно наивные и нелепые трофеи, типа бусиков из малахитовой крошки. Иногда она ходила к таксистам за водкой. Ходила без денег. Водку приносила. Вообще она изо всех сил старалась быть полезной, как-то оправдать свое проживание у нас. Старалась, как теперь говорят, встроиться в нашу жизнь. Бывали дни, когда мы сидели совсем на мели, и тогда Лилечка от всего сердца предлагала нам своих клиентов. Она говорила: я вам дам самых легких! О Господи…

Ну, конечно, мы ее расспрашивали. Конечно, она рассказывала. Она очень быстро говорила, у нее слова сливались, как завалившийся забор. Нормальная, говорила, семья, но скучно очень. Уехала по большой любви в Москву, но не вышло. Ну не возвращаться же, правда? Замуж, говорила она, хочу. И дочку родить. И назвать Миленочкой.

Мы ржали – что за имя такое? Почему не Милочка, не Леночка, в конце концов?

Она прожила у нас месяца три. Мы привыкли и к ней, и к кальмарам в сметане, которых она нам виртуозно готовила, и к чистоте в нашей странной квартире. Но она вдруг (опять-таки совсем по Куприну) встретила мужчину, который тоже разглядел в ней ангела и решил вытащить из ее специфической профессии, позвал замуж и сулил безмятежную жизнь. Мы устроили прощальный вечер, подарили на память по кофточке, и она уехала от нас. Честное слово – мы скучали… Какое-то время от нее совсем не было вестей, потом она позвонила, рассказала грустно, что рассталась со своим несостоявшимся женихом, что снова так же работает, что сняла квартиру на другом конце Москвы, а потом она пропала совсем.

Прошло около двух лет. Галка уехала в свой Израиль, я осталась одна. Было одиноко и трудно. Плата за квартиру росла ежемесячно. Когда у художника-оформителя из кинотеатра через дорогу случался запой, я ходила его подменять – писала афиши (их в те времена еще делали вручную). По ночам расписывала опостылевших матрешек и забавные бусы из прищепок на бельевой веревке и отдавала знакомому лоточнику на Арбат. Пятый курс, диплом, несчастная любовь, жизнь. И вдруг позвонила Лилечка. Сообщила, что хочет познакомить меня с женихом.

– Это очень серьезно, – сказала она мне.

Я обрадовалась.

Короче, пришли они. Оба такие прекрасные – не рассказать! Она в шубе из песцовых хвостов, гордая, статная – чистая королевна. Голубые тени до бровей, все блестит, переливается. Он – ростом мне по плечо. В руках – желтый, дерматиновый, совершенно школьного вида портфель. На голове – огромная меховая шапка. И сияет так же, как когда-то сиял Антон, когда впервые привел к нам Лилечку.

Когда мужчина снял шапку, из нее выпала газета – она была вложена в шапку по кругу, шапка была ему сильно велика. Я до этого никогда не видела, чтобы из шапок выпадали газеты, поэтому как-то неприлично заржала. Он же совершенно невозмутимо газету поднял, аккуратно вставил ее обратно в шапку, как выпавшую деталь, и закинул шапку на вешалку.

После этого он очень церемонно со мной поздоровался и протянул мне ВИЗИТКУ! Я вам честно скажу – это была первая визитка в моей жизни. Но не это было главным потрясением. Главным потрясением было то, что написано на визитке. А написано было вот что:

Иван Иванов (я точно не помню), автор авантюрных романов и киносценариев.

Автор романа «Приключения космической прости­тутки».

Занесен в Книгу рекордов Гиннесса как самый продуктивный автор России.

А дальше – адрес: город Тотьма Вологодской области…

Я потеряла дар речи. Из портфеля мужчина достал бутылку водки, а Лилька по-хозяйски пошла на кухню. За ужином они мне сообщили о том, что уезжают в эту самую Тотьму к его родителям, что там они распишутся и что там, как им кажется, будет хорошо и привольно жить их будущим детям. У меня не было выбора – я их благословила.

Прошло лет пять, наверное. Понятно, что даже на периферии моего сознания ни Лилечка, ни ее фантастический жених не всплывали. У меня самой много случилось всего в жизни. Я вышла замуж, мы на какое-то время с мужем уехали в Париж, откуда он был родом, потом вернулись в Москву. Сняли у бойкой вдовы видного физика огромную квартиру на Соколе.

Приближался Новый год. Квартира наша была такая большая, что было понятно, где соберется народ. И вот праздник, и елка, и толпа, и оливье, и серпантин. Кто-то из гостей привел с собой приятеля – огромного негра по имени Манюэль в маске зайчика… Наконец – тишина. Часов семь утра. Ходячие разъехались, лежачие разлеглись, посуду стащили на кухню. Я упала перед телевизором. Как правило, в постновогоднее утро в теле­эфи­ре наступает такое программное безвременье, когда показывают что-то такое нейтрально-необя­за­тель­ное. Чтобы просто бубнило для облегчения похмелья. В то утро шел документальный фильм о россиянах, занесенных в Книгу рекордов Гиннесса. Какой-то огромный мужик, зажав в зубах цепь, вздувался канатными жилами и тянул за собой вагон. Лениво подумалось о том, как от него должно пахнуть в этот драматический момент. Тетка какая-то складывалась, потрескивая суставами, до размеров обувной коробки. Во всем этом была неприятная, отталкивающая физиология. Как вдруг – на экране тягучий зимний пейзаж, плавность линий, медленный наплыв камеры, забор, за забором – дом, дым из трубы, люди перед забором… Стоят шеренгой, улыбаются. В центре – полная молодая женщина с ребенком на руках, рядом мужичонка такой невысокий. Голос за кадром: мы с вами в Вологодской области, в городе Тотьма. Мы приехали к Ивану Иванову. Этот человек занесен в Книгу рекордов Гиннесса как самый продуктивный автор России… У меня вспотели ладони.

А Иван Иванов взволнованно говорил в протянутый микрофон: это – моя муза, моя жена Лилечка, а это – наша дочка. У нее очень редкое имя. Ее зовут Миленочка.С