Дмитрий Михайлов: Почему тема Великой Отечественной войны стала главной в культурной политике государства
Как уже не раз отмечалось, деполитизация стала основным содержанием деятельности Владимира Путина с момента прихода к власти. Известный политолог Дженни Эдкинс под деполитизацией понимает лишение ситуации «момента открытости и неразрешимости», которое дает возможность трактовать границы политического сообщества. В результате институционализации власть постепенно приобретает механический характер, и ее действия фактически начинают сводиться к простой калькуляции. Политическое, таким образом, характерно не для всех процессов, связанных с реализацией власти, оно актуализируется в моменты, подразумевающие ситуацию альтернативы.
Именно кардинальное изменение стратегии деполитизации после кризиса 2011 года привело к тому, что мемориализация Великой Отечественной войны приобрела гипертрофированные, порою гротескные формы.
В нулевые годы политическая стабильность обеспечивалась ростом доходов и «момент открытости и неразрешимости» купировался идеей эффективного администрирования. Российская власть реализовывалась по принципу бизнес-корпорации, в основе принципов принятия решений которой лежит экономическая целесообразность: «Политика мешает росту доходов, не лезьте в нее, и мы обеспечим процветание». Под этим лозунгом постепенно из политического выводилось все больше областей общественной жизни, шел активный процесс сокращения реального числа политических акторов.
После мирового финансового кризиса 2008–2011 годов социально-экономические основы стабильности пошатнулись, что не замедлило проявиться в виде беспрецедентно массовых акций протеста, сопровождавших выборы 2011–2012 годов.
Оценив масштаб оппозиционных волнений, власть начинает применять меры, направленные на выведение оппозиции за скобки общественной дискуссии. Теперь важные вопросы жизни перестают соответствовать «моменту открытости и неразрешимости» не потому, что это экономически выгодно, а потому что любые альтернативы трактуются как угроза безопасности, т. е. секьюритизируются. Если какая-то проблема угрожает существованию, она должна быть выведена за пределы обсуждений, относительно нее не может быть различных точек зрения.
Начиная с 2012 года секьюритизации подверглись различные области общественной жизни: религиозные чувства, посты в социальных сетях, публичные общественные мероприятия. Но апофеозом стала дискуссия вокруг принятия федерального закона об «иностранных агентах». Стоит отметить, что включение проблемы «иностранных агентов» в правовое поле само по себе является реифицирующим актом, поскольку, как отмечает Славой Жижек, предписания закона отсылают к существованию объекта, который потенциально связан с воплощением наших желаний. Закон об «иностранных агентах» проводит новую границу в определении нации и объективирует противопоставление, которое исключает из политического пространства часть населения.
Существенным инструментом секьюритизации стала масштабная информационная кампания, ключевой идеологемой которой стала «пятая колонна». Мысль о внешних хозяевах российской оппозиции и оплаченных Госдепом митингах стала ключевой в телевизионных проектах «Анатомия протеста», «Биохимия предательства», «Эхо Госдепа», нацеленных на дискредитацию деятельности оппозиционеров, принимавших активное участие в протестном движении 2011–2013 годов. Важным событием в этом процессе стала «крымская речь» В. В. Путина, в которой он предупреждает народ о возможном внешнем противодействии российской внешнеполитической деятельности со стороны Запада посредством «национал-предателей».
Речь в обращении президента шла не только об оппозиционных лидерах, но и о широкой социальной группе, которая ведет чуждый образ жизни, так называемом креативном классе или «креаклах». В общественном дискурсе современной России данный термин приобрел негативную смысловую нагрузку. В выступлении патриарха Кирилла «креаклы» фактически противопоставляются нации и характеризуются как группа, «которая пренебрежительно относится к народу, считая его неспособным к творческой деятельности».
К концу третьего президентского срока тема предательства пятой колонны прочно утвердилась в официальной риторике. Обращение к теме государственной безопасности приобрело обыденный характер. Например, премьер Дмитрий Рогозин на обвинения в живодерстве (случай с «дышащей» в жидкости таксой) смог ответить: «Не секрет, что в России существует пятая колонна, которая живет на деньги наших врагов, которая выполняет заказы врага. Это чистая вражеская агентура».
Тема предательства активно рутинизируется посредством новых медиа. При этом в материалах пропагандистских групп в социальной сети «ВКонтакте» демонизация «пятой колонны» проявляется особенно откровенно. Заметным событием российского телевидения стал сериал «Спящие», в котором под «спящими» подразумеваются завербованные Западом агенты. Еще один пример — постоянно действующая в крупных городах выставка «Россия — моя история», где, как отмечает Вольное историческое общество, изречения «врагов России» являются псевдоцитатами, а идея «предательства» служит объяснительным механизмом.
Сужение политического пространства приводит к усилению милитаризированной риторики, которая подхватывается российской оппозицией. В попытках реполитизироваться противники власти вынуждены воспроизводить навязываемую государством повестку, разворачивая ее в противоположную сторону. Таким образом, реализуется ответная стратегия секьюритизации — вывод власти за пределы добра и зла путем «разоблачения» ее «антинациональной» сущности.
Характерно, что реакцию общественных деятелей, оказавшихся за границами официальной политической жизни страны, на идеологическую кампанию власти лучше всего иллюстрирует концепт «оккупация». Понятие «оккупант» начинает широко использоваться всем спектром политических сил несистемной оппозиции, хотя его содержание определяется идеологическими установками и контекстом использования.
Формы, которые приобретает политическая конъюнктура в современной России, оказываются связаны с мемориальными практиками в той степени, в которой они милитаризированы. В силу особенностей советской культурной политики второй половины XX века, образ Великой Отечественной войны для россиян остается образом войны вообще. В частности, понятия «оккупант» и «предатель» в российском общественном сознании прежде всего отождествляются с образами гитлеровского фашизма. В этих условиях никакое высказывание о войне не может быть нейтральным, оно само по себе является политическим, мобилизующим актом, который соответствует используемой с 2012 года властью идеологической стратегии. Упоминание войны в любом контексте активирует дискурс деполитизации: подспудно помещает политическое воображение в ситуацию экзистенциального противостояния.
При этом апелляция к образам Великой Отечественной войны проявляется в политической риторике непосредственно. Показательно, например, что в упомянутом в документальном фильме Константина Семина «Биохимия предательства» современная либеральная оппозиция отождествляется с генералом Власовым, которому посвящена большая часть фильма. Прямое отождествление с образами Великой Отечественной войны свойственно и оппозиционно настроенным общественным деятелям, которые используют для описания политики государства понятия «полицай», «гестапо» и т. п.
Главной целью обращения к теме войны является достижение определенной степени эмоционального накала, который в новой социальной ситуации определяет демаркацию политического пространства. В контексте Великой Отечественной войны тропы «предательства» и «оккупации» являются носителями предельно негативных коннотаций, что позволяет эффективно формировать политические исключения.
Характер деполитизации, основанной на переводе общественных проблем в область национальной безопасности, подразумевает постоянный контроль над общественным сознанием. Эта стратегия переопределяет границы политики с помощью радикальной милитаризации общественно-политического дискурса — крайнего способа легитимации, исключающего консенсус, издержки которого — состояние мобилизованности, соответствующее открытому гражданскому противостоянию.
Есть у такой стратегии и значительные издержки. С одной стороны, государству необходимо все время поддерживать необходимую степень вовлеченности граждан в политический процесс, повышая их эмоциональный заряд посредством секьюритизации все новых и новых сфер общественной жизни. Легко заметить, что изменение принципов стратегии деполитизации привели к усилению общественно-политической активности, что в мемориальной составляющей проявилось в акции «Бессмертный полк». Она мобилизует миллионы человек по всей стране, что было невозможно представить в нулевые годы. С другой стороны, политическую активность населения необходимо постоянно удерживать в нужном русле. Как мы видим, крайне негативные образы могут быть использованы и оппозицией. Очевидно, что «секьюритизированный» электорат требует значительных информационных, материальных и идеологических ресурсов и в конечном счете оказывается менее стабильной опорой власти, чем условные 40% поддержки в условиях административной деполитизации, когда граждане не интересуются политикой вовсе.