Обзор: Париж

*

Май во Франции называют «большим мостом». Вообще «мостом» называют день между двумя выходными, который тоже объявляется нерабочим. А в мае нерабочих дней становится так много, что они превращаются в один «большой мост». Судите сами: в воскресенье работать запрещено законом. Президент Саркози пытался возмущаться, что тысячи туристов, приезжая в страну на выходные, наталкиваются на закрытые двери Louis Vuitton и Hermes. Ему тут же дали понять, что если он и впредь будет покушаться на отдых, то граждане парализуют страну всеобщей забастовкой. Президент ретировался. Другой полузаконный выходной – среда, потому что не работают школы. Следовательно, в этот день не бывает привычных во Франции манифестаций и шествий, так как не с кем оставить детей. Традиционно день глобальных забастовок – четверг. По пятницам и субботам не работают евреи, и это право никто не решается реформировать в принципе. Для работы остаются понедельник и вторник. Но и на них в мае обязательно выпадает какой-нибудь религиозный праздник. Так что в этом месяце из Парижа можно смело уезжать, что все и делают.

**   

Ближайший к Парижу курорт – Довиль. Перебросив мост с первого мая до первого июня (Троица) через восьмое (французский День Победы) и двадцать первое (Вознесение), я практически весь месяц провела в этом городе, издалека наблюдая за реакцией французов на мировые события. Французских телезрителей в мае поразило небывалое творческое состязание – «Евровидение». Уверенные, что Франция победит, телекомментаторы издевались буквально над всем. Над тем, что русские потратили три миллиона на никому не нужное представление, что ведущий шоу Иван Ургант в своей стране считается эталоном элегантности. Смеялись над датским лауреатом, который пел, широко расставив ноги. Говорили: скажите ему, что его конь уже давно убежал, можно ноги не расставлять. Покатывались над любительскими репортажами Ирены Понарошку... Они замолчали, только когда запела Патрисия Каас, которая вышла на сцену не как участник конкурса, а как приглашенная «звезда», за что и не получила ни от одной страны ни одной высшей оценки. Патрисию сами французы считают поющим гренадером, которая думает про себя, что она Марлен Дитрих. И именно поэтому они полагали, что она понравится всем этим безвкусным народам, которые голосуют на «Евровидении». А народы взяли и не проголосовали.

Вырвавшись «на выходные» из Довиля в Париж, я отправилась в Гран-Пале, где в мае прошла триеннале под названием «Сила искусства» – выставка произведений сорока двух молодых французских художников. Комиссары выставки много говорили о том, сколько физических и интеллектуальных сил они потратили на организацию пространства вокруг выставляемых произведений. Про сами произведения особенно никто не писал и не говорил. Зато я скажу. Даже если относиться к современному западному искусству как к аттракциону, то карусель моего воображения ржаво заскрипела и остановилась, а жизнь показалась чернее самого черного квадрата. Очень старался один из участников вернуть меня в сказочное детство, поставив посреди огромного зала куб, сложенный из картонных снежинок, в котором расположил такого же картонного снеговика с носом-морковкой (инсталляция «Триумф снега»). А мне все слышался голос художника Кабакова: «Стоит вынуть морковку из обычного контекста, выйдет что-то почти неприличное». Ничего неприличного в снеговике не было. Да, собственно, в этом, вероятно, и была главная художественная ошибка автора. Хрен вместо морковки был бы веселее, хоть я и не адепт юмора любой ценой. Как правило, за шуточками прячутся люди, которым нечего сказать по сути. Выставки последних двадцати лет часто были похожи на полублатной мирок прикольщиков и хохмачей. Видимо, не уверенные в том, что говорят, профессиональные творцы на всякий случай резервируют за собой право уйти от ответа: а я пошутил...

Наверное, о таком «серьезном» творчестве говорил Фрэнсис Коппола, когда, приехав на последний Каннский фестиваль, сообщил прессе, что не может позволить себе, неучу от кинематографа, встать в один ряд со всеми этими важными господами в смокингах и бабочках, которые приехали показать свои шедевры. Он скромно отдал свое творение в конкурс параллельного кино. Один из этих шедевров еще до объявления результатов фестиваля на все лады расхваливал Фредерик Бегбедер. Фильм Humpday Линн Шелтон рассказывает о жизни любителей-порнографов, то и дело задающих себе экзистенциальные вопросы. Например: если я один раз трахнул своего приятеля, пидор я или нет? Вполне в стиле Бегбедера вопрос. Фестиваль закрывался фильмом «Коко Шанель и Игорь Стравинский» Яна Кунена – поклонника все того же Бегбедера, сделавшего киноверсию его рассказа «99 франков». Чтобы пропитаться духом Стравинского, Кунен тридцать раз без перерыва слушал «Весну священную» в полной темноте. Что он сделал, чтобы пропитаться Шанель, можно только догадываться. Но в пресс-релизе фильма сказано, что №5 был революционным запахом, а «Весна священная» – революционным произведением. В результате слияния получился модный вариант «Весны Номер Пять». О русском присутствии на фестивале упоминаний практически не было. Кроме заметки в католической газете La Croix про лунгинского «Царя», я не нашла ничего. Правда, написано было не про режиссера, а про то, что у него оператор Клинта Иствуда, и еще про то, что об Иване Грозном в свое время снял шедевр Эйзенштейн.

 ***    

Бегбедер был не единственным писателем, отметившимся на фестивале. Действие последнего романа Пауло Коэльо происходит именно в Каннах, и от рекламной кампании сочинителю отвертеться не удалось. И это при том что Коэльо изображает Канны как мировой содом, где сильные издеваются над слабыми, женщины убивают себя ботоксом, манекенщицы – диетами. А чтобы мало не показалось, один русский бизнесмен, решив произвести зачистку, убивает подряд манекенщицу, стилиста, продюсера, актрису и еще пару человек. Весь этот незамысловатый сюжет приправлен глубокими мыслями типа «любить необходимо, потому что мы Богом любимы» или «внутренняя красота важнее внешней». Самое противное, что бразильский миллионер, продавший сто миллионов экземпляров своих творений, осуждает Лазурный Берег за то, что здесь правят бал деньги, за любовь к бриллиантам, лимузинам и всему тому, что, по его мнению, противоречит духовным ценностям.

Зато в Париже недостатка в духовных ценностях не наблюдалось, во всяком случае, в районе Сен-Жермен, где проходила акция открытых дверей всех галерей левого берега. В галерею «Минотавр» я забрела случайно, просто потому, что увидела в витрине работы Владимира Янкилевского. Они не вписывались в контекст того, что я регулярно вижу в Париже. Они были другими. Его главный образ – человек, зажатый в рамках системы, и сразу бросалось в глаза, что художник не обращает внимания на конъюнктуру. На следующий же день я сидела в мастерской, лопала шоколад с вишнями и беседовала с Владимиром и его женой Риммой Солод.

Владимир объяснял, что важным становится контекст, а не произведение (вот почему ломали голову кураторы «Силы искусства» над тем, как создать архитектуру вокруг произведений). Рассуждал о том, что останется от «Славы КПСС» на фоне неба (работы Эрика Булатова), когда умрут те, кто знал, что такое КПСС, и о том, что произведение только тогда по-настоящему художественное, когда оно действует на человека из другого этноса, который не в курсе контекста, в котором работал художник.

«А как вы объясняете взрыв интереса к русскому искусству в девяностых и вплоть до нынешнего дня?» – спросила я у Янкилевского. «Все это искусственно началось с банков. Банкирам стало скучно быть просто богатыми. Они захотели показать, что чем-то интересуются. У них появились дамочки, которые пооткрывали разные галереи. Но они настолько ничего не понимают, что в действительности не умеют продать ни одной картины. Поэтому их занятие – на деньги мужей поддерживать определенный стиль жизни. Это не имеет ничего общего с художественным процессом. Так "диктатура" художника замещается диктатурой мейнстрима, который, как в советские времена, решает по идеологическим или конъюнктурным соображениям, кто есть кто в искусстве».

Впрочем, парижане не очень пристально следят за тем, кто есть кто в искусстве. Главную премию Каннского фестиваля получил фильм, который до награждения пресса единогласно назвала самым скучным фильмом последнего десятилетия. Но там очень актуальный политический контекст. На следующий день все газеты единодушно признали его шедевром. Но горожанам некогда отслеживать такие несущественные подробности – после затяжных майских выходных настало время готовиться к долгожданному отпуску.С