Светлая память

Около месяца назад мне позвонил мой друг К. Мы не общались с ноября, и его неожиданный звонок заставил меня заволноваться.

– У тебя все в порядке? – спросила я.

– Вроде да, – сказал К.

Я растерялась. Я не люблю разговаривать с людьми, когда у них все в порядке. Может быть, это происходит потому, что важные вещи, которые постоянно интересуют меня, не интересуют никого другого. Меня интересуют холодные товарные вагоны и картофельные очистки, повседневное устройство ада, последние пять минут перед началом Сталинградской битвы, дети четы Геббельсов, а также идея, что души умерших животных переправляются через Лету вплавь, держась одной лапкой за борт хароновой лодки, заполненной душами людей. Всех остальных интересует все остальное. К. хорошо меня знает и, я не сомневаюсь, искренне любит, поэтому он, конечно, не стал бы мне звонить, когда у него все хорошо, если бы в этом не было крайней необходимости.

Я молчала.

– У меня секретарь ногу сломал, – сказал К. понимающе. Он всегда был отличным другом.

– Спасибо, милый, – сказала я растроганно. – Давай я приеду? Ты мне все расскажешь, поплачешь, я тебе помогу свозить его к врачу.

– Да нет, – сказал К. виновато, – это два месяца назад было, все уже зажило.

– Ну что же ты не позвонил, – сказала я расстроенно. – Вот все хорошее проходит мимо меня.

– А вот и нет, – сказал К. – Я тебе поэтому звоню. У меня есть для тебя хорошее. Понимаешь, один мой знакомый скоро умрет, и у него есть деловое предложение по твоему профилю.

– Я не пишу элегии на заказ, – сказала я оскорбленно. – Я вам не Гете.

– Это мы в курсе, – сказал К. до обидного легкомысленно. – Но и он, слава Богу, не Фауст. Ты поговори с ним, тебе понравится.

 

Человека звали Евгений. Евгений был светел и тих.

– Я собираюсь умереть, – светло и тихо сказал Евгений.

Евгения можно было понять: он был инвестиционным банкиром. В эти дни они все собирались умереть.

– И мне хотелось бы, – сказал Евгений, – сделать это со вкусом.

 

Дело в том, что в последнее время человеку со вкусом стало не так-то просто умереть. Вернее, умереть-то всегда просто – подумаешь, проглотил собственный язык и умер. Но в последнее время человеку со вкусом стало не так-то просто похорониться. Когда-то перед умирающим стояла одна простая задача: загнуться быстро, тихо и аккуратно, желательно до того, как придет врач с тазами для кровопускания, клистирными трубками и ручным сверлом для трепанации черепа. Если тебе это удавалось, все остальные задачи ложились на плечи родни: спровадить врача, пока он не напал на других членов семьи, привести священника в сравнительно трезвое состояние и дотащить гроб до кладбища. Позже прибавилась дилемма кремации, и кое-где завелась мода спрашивать самого умирающего, чем бы ему хотелось побывать: ростбифом или рокфором? А потом наступил XXI век, и потихоньку в лучший мир начали переходить представители поколения бэби-бумеров. Костюмированные похороны, дикарские похороны, викторианские похороны, похороны эллинские, ковбойские, русские, цирковые, похороны, на которых меняются костюмами, полуголые похороны в Сент-Джонс Вуд... Мой знакомый кладбищенский сторож рассказывал про недавние похороны, на которых все провожавшие были одеты ангелами и пели псалмы: видимо, покойный надеялся, что святой Петр обманется этим зрелищем и сочтет вопрос о распределении заранее решенным. Постепенно самодеятельность сменилась множеством коммерческих сервисов, способных подогнать на кладбище к положенному времени группу космонавтов в скафандрах или, скажем, духовой оркестр, целиком состоящий из бывших инвестиционных банкиров. Похороны могут соответствовать любой фантазии, любому образу жизни, любому бюджету. Словом, если раньше «универсальными уравнителями» были смерть и автомат Калашникова, то теперь – только автомат Калашникова.

Обо всем этом я знаю совершенно случайно: тема похорон не относится к области моих основных интересов. Конечно, я подписана на три-четыре похоронных блога и делаю небольшие выписки, если в прессе появится что-нибудь интересное, – вот, пожалуй, и все. С кладбищенскими сторожами я беседую от силы два-три раза в месяц, когда прихожу в их угодья прогуляться, а журнал Funeral Director читаю небрежно и нерегулярно, как любой человек с совершенно любительским подходом к вопросу. Все это я объяснила Евгению, добавив, что в качестве похоронного консультанта могу не оправдать его надежд.

– Мне не нужен консультант, – светло и тихо сказал Евгений. – Мне нужен персональный шопер. Мне нужен человек, который подберет для меня по-настоящему хорошие похороны.

Я спросила Евгения, когда именно он собирается умереть.

– О, в некоторый момент, – сказал Евгений рассеянно и махнул рукой. – В любом случае не раньше вторника. Раньше вторника он не явится.

– Если вы имеете в виду Мессию, – сказала я осторожно, – то сомневаюсь, что после его явления – ну, скажем, во вторник – рынок похоронных услуг все еще...

– Кот, – сказал Евгений. – Во вторник явится кот.

 

Выяснилось, что жена Евгения недавно ­купила кота. Этот похожий на микролеопарда, генетически модифицированный гипоаллергенный кот породы ашера обошелся Евгению в тридцать тысяч долларов. На следующий день после оплаты кота банк, в котором работал Евгений, лопнул. Евгений остался без работы. Он ни на секунду не сомневался, что при виде кота стоимостью тридцать тысяч долларов получит разрыв ­сердца. Жена Евгения тоже в этом не сомневалась. Это был первый раз за последние пять лет супружеской жизни, когда Евгений и его жена были полностью согласны друг с другом. Кота должны были привезти из питомника во вторник.

Так я стала первым в мире death-шопером.

На следующее утро я спросила Евгения, готов ли он продать свои почки. Евгений посмотрел на меня с интересом.

– Вы, я вижу, девушка предприимчивая, – сказал он. – Прибыль пятьдесят на пятьдесят? Только я не понимаю, зачем мне после смерти мои пятьдесят. Хотя, с другой стороны, моя доля будет равна примерно половине кота. Слушайте, – сказал Евгений воодушевленно, – хотите половину кота?

Я объяснила Евгению, что моя идея заключалась совсем в другом: я придумала вариант, при котором Евгений может как бы вообще не умирать, но при этом успешно предупредить смертельную встречу с котом. Если бы Евгений согласился на криогенную заморозку, он мог бы заморозиться в понедельник, а разморозиться через двадцать пять лет (коты породы ашера примерно столько и живут). Правда, компании, занимающиеся криогенной заморозкой тел, обычно отказываются иметь дело с живыми: они предпочитают клиентов, у которых умерло все, кроме мозга (мои друзья иногда ласково говорят, что меня бы, например, туда не взяли). Но Евгений сказал, что при одной мысли о грядущем появлении кота он весь обмирает, так что если интенсивно подумать о коте...

 

При криогенной заморозке компания, с которой вы заранее подписали соответствующий договор, забирает вас из больницы, сует в космического вида капсулу и держит там до момента, когда болезнь, от которой вы почти умерли (например, смертельная реакция на котов стоимостью полпочки), научатся лечить. В случае Евгения ему достаточно было просто пережить кота. Проблема заключалась в том, что криогенная заморозка стоит очень дорого, примерно как два кота. Но если бы Евгений согласился продать почки...

– ...и проснуться через двадцать пять лет без почек, – язвительно сказал Евгений.

Об этом я как-то не подумала.

– Но зато без кота! – растерянно сказала я.

– Слушайте, – вдруг оживился Евгений. – Слушайте, у меня мысль! Это же отличный бизнес, это же... Слушайте! – воскликнул Евгений. – Это же мы прямо открыли сейчас метод путешествия во времени! Причем доступного кому угодно! Смотрите: продаешь почки, чтобы заморозиться, и велишь разморозить тебя, когда люди научатся отращивать себе новые почки!

Я растерялась.

– Мне кажется, – осторожно сказал Евгений, – это мысль. Я сейчас прикину начальную инвестицию... – Тут он принялся быстро считать что-то на салфетке. – Слушайте, – сказал Евгений и посмотрел на меня влажными глазами. – Мне, кажется, даже не придется умирать.

Это привело меня в ужас. Я только начала осваивать профессию death-шопера, а мой самый первый клиент буквально в ходе первой же нашей рабочей встречи расхотел умирать! Это было совершенно непозволительно.

– Евгений, – строго сказала я, – немедленно прекратите. Вы помните, какой год на дворе? Вы с ума сошли, откуда инвестиция? Кто вам даст инвестицию для путешествий во времени? А если и даст, когда это будет? Возьмите себя в руки немедленно.

Вечером я позвонила своему другу К. и спросила, нет ли у него покупателя на неплохие человеческие почки. Примерная цена – полтора-два кота.

– Мне надо чаще с тобой общаться, – сказал К. – Когда я с тобой общаюсь, сразу вспоминаю, как у меня все хорошо.

 

На следующее утро я связалась с компанией, занимающейся мумификацией тел.

– Мне надо будет мумифицировать покойника, – сказала я. – Он, правда, еще не мертв, но у него во вторник будет кот.

Нежный женский голос на другом конце провода спросил меня, правильно ли его обладательница понимает: мне нужно мумифицировать кота?

– Нет, – сказала я, – мне нужно мумифицировать человека, но у него есть кот.

– Вместе с котом? – терпеливо спросил голос на другом конце провода.

– Сомневаюсь, – сказала я, хотя у меня мелькнула мысль, что Евгения это развеселило бы.

– О'кей, – сказал нежный голос на другом конце провода. – Расскажите, пожалуйста, от чего умер ваш покойник?

– Пока ни от чего, – сказала я.

– А придется, – назидательно сказал голос.

Я почувствовала, что на том конце провода находится духовно близкое мне существо.

– Есть ли в вашем покойнике отверстия? – нежно спросило духовно близкое существо. – Пу­ле­вые, колотые, резаные... Оторванные конечности, выколотые глаза, отрезанные уши, отрубленный нос... Расчленение в результате взрыва, распад тканей в результате ожога...

– Пока нет, – сказала я. – А что?

– Затрудняет работу бальзамировщика.

Я сказала, что мы это учтем.

– Теперь вопрос о презентации покойного, – сказал нежный женский голос. – Можно такую, знаете, капсулу в стиле техно, но мы это не рекомендуем, весь эффект теряется. Мы рекомендуем бронзовый саркофаг с портретным эмалевым нанесением в область лица. Вы себе не представляете, как этот саркофаг преображает гостиную.

– Гостиную? – переспросила я.

Голос спохватился.

– Простите, я не сказала, что если вы предпочитаете не выставлять саркофаг в гостиной, а построить небольшую пирамиду или там мавзолей, то наша партнерская компания...

– Мы это учтем, – перебила я. Мне ­подумалось, что у Евгения в конце концов всего две ­почки, а эта история явно тянет на три-четыре кота. С дру­гой стороны, нужна ли мумии, например, печень?

– Скажите, пожалуйста, мумии нужна печень? – спросила я.

– Пьет? – понимающе спросил нежный женский голос. – Нет-нет, печень роли не играет. Мы все внутренности удаляем перед бальзамированием: печень, легкие, кишочки всякие, сердечко, почечки...

Я почувствовала, что человек говорит о любимом предмете.

– Мы работаем только по традиционным рецептам, – продолжал голос. – Уда­ля­ем почечки, печеночки, железочки, а ­потом бальзамируем всякими травками, составчиками всякими, настоечками. Сухими фекалиями мышей.

– Чьими? – переспросила я.

– Мышей, – сказал голос. – Знаете, это только звучит не очень хорошо, зато котики от наших мумий просто в восторге. Если в доме есть котик, вы его от нашей мумии прямо веником не отгоните.

– Спасибо, – сказала я. – Кажется, мы обратимся к вам с каким-нибудь другим покойником.

Ночью Евгений постучался в мою дверь в невменяемом состоянии. Из питомника сообщили, что кот успешно пережил заказанную женой дополнительную вакцинацию. Теперь коту не грозили геморрагическая лихорадка Марбурга, синдром сестер Филдс, анемия Блекфена-Даймонда и болезнь фон Хиппеля-Линдау. Вакцинация обошлась Евгению в одну шестую кота (по старому курсу).

– Теперь он неуязвим, – сказал Евгений и всхлипнул. – Теперь он практически бессмертен. Я только что заплатил пять тысяч долларов за то, что сделал бессмертным одного отдельно взятого кота.

Из разговора с мумификаторами мы с Евгением вынесли полезную идею о возможности постоянного посмертного присутствия. Евгений сказал, что мысль о том, чтобы и после смерти продолжать торчать в собственной гостиной, утешает его.

– Какая поза особенно раздражает котов? – спросил Евгений.

Я позвонила своему другу К.

– Какая поза особенно раздражает котов? – спросила я.

– Мне надо чаще с тобой общаться, – сказал К. – Когда я с тобой общаюсь, сразу вспоминаю, что моя жизнь восхитительно проста и понятна.

Я очень удивилась. Мне показалось, что я задала очень простой и понятный вопрос. Каждому человеку в некоторый момент жизни может понадобиться информация о том, какая поза особенно раздражает котов.

– Наверное, – сказал К., – та поза, в которой человек с наслаждением кладет себе в рот кусочек сыра.

 

Из всех способов посмертного присутствия наибольшее впечатление на зрителя, конечно, производит пластификация тела. При пластификации тело не пахнет, не разлагается, не портится от частых прикосновений и не содержит высушенного мышиного помета. Смысл процедуры в том, что присутствующие в теле вода и жир заменяются жидким пластиком, пластик высушивается, – и вот вы уже выглядите как живой. Один мой знакомый кладбищенский сторож рассказывал про человека, который велел зафиксировать себя в такой позе: брови насуплены, лоб набычен, указательный палец левой руки нацелен потенциальному зрителю в грудь и рот округлен, как во время произнесения фразы «Не спорь со мной, дура!» Боялся, что жена после его смерти будет страдать от недостатка общения. Увы, на коммерческой основе пластификацию никто пока не предоставляет – дорого очень. Евгений, правда, жалобно на меня смотрел, вздыхал и говорил, что у него дядя на пластиковой фабрике работает, но я наотрез отказалась пластифицировать его тело у себя в ванной, а потом придавать телу позу «инвестиционный банкир, кладущий себе в рот кусочек сыра».

Последней нашей надеждой на прямое посмертное соперничество с котом за территорию квартиры были таксидермисты. В следующие тридцать минут тотальный обзвон показал, что ни один таксидермист не соглашается создать чучело Евгения, застывшего в интересующей нас позе. Они вообще не соглашались создать чучело Евгения. Они оскорблялись самой идеей создать человеческое чучело.

– Может, послать им мою фотографию? – спросил Евгений обиженно. – Я хорошенький.

– Он хорошенький, – сказала я в телефонную трубку.

– Да уж, небось, – издевательски сказала трубка.

Совет начинающим death-шоперам: никогда не говорите таксидермисту, что ваш клиент хорошенький. Они сразу о вас бог весть что думают.

 

Евгения не покидала надежда найти такой способ поминальной услуги, при котором он будет присутствовать в жизни кота после собственной смерти. Отказ таксидермистов сотрудничать с нами подействовал на Евгения странно: он стал тих, сентиментален и склонен к самоуничижению.

– Я ведь есть? – спрашивал Евгений, вопросительно заглядывая мне в глаза.

– Вроде есть, – говорила я осторожно (я никогда не была большой поклонницей Декарта).

– Пусть меня будет и дальше хоть немножко, а? – говорил Евгений ­робко.

К счастью для Евгения, способов «немножко быть» сегодняшний похоронный мир предоставляет огромное количество. До того как я стала death-шопером, люди, прибегающие к этим способам посмертного бытия, казались мне своего рода титанами ­духа. «Какое же надо иметь чувство собственного достоинства, собственной значимости и собственной необходимости, – наивно думала я, – чтобы иметь желание даже после кончины постоянно незримо присутствовать в жизни близких! Какую же надо ощущать потребность в своем благотворном влиянии, чтобы статуэтка, в соответствии с твоим завещанием сработанная скульптором из глины, куда был ­подмешан твой прах, или картина, написанная красками с твоим пеп­лом, постоянно и неотступно попадалась на глаза живым!» Но благодаря своему знакомству с Евгением я поняла, что дела обстоят совсем иначе: эти люди просто хотят тихо и незаметно наблюдать счастливую жизнь ­одного отдельно взятого кота в свое отсутствие.

Идею картины или статуэтки Ев­ге­ний отклонил – он не любил искусства. Идея превратиться после смерти в искусственный бриллиант ­тоже не слишком его привлекла. Он заставил меня несколько раз описать ему процесс: берут щепотку кремационного пепла, помещают в специальную камеру, подвергают высокому давлению при высокой же температуре в течение примерно восемнадцати недель, гранят, а потом делают, что велишь: хочешь – вставляют в кольцо, хочешь – в раму семейного портрета, хочешь – в кошачий ошейник. Евгений поинтересовался у меня размером камня (по желанию покойного – чем дольше пепел держат под давлением, тем крупнее бриллиант), чистотой (тоже регулируется, были бы деньги), цветом полученной драгоценности (желтые – самые дешевые, голубые – самые дорогие), а потом вдруг застыл, как мент при виде президентского кортежа.

– На один камень – одна щепотка праха? – уточнил он.

– Да, – сказала я.

– То есть меня хватит штук на двадцать бриллиантов? – спросил Евгений.

– Наверняка, – сказала я уверенно. В конце концов, этот человек у меня на глазах доедал третью тарелку спагетти. С момента, когда тень кота нависла над его жизнью, Евгений стал находить в спагетти особое утешение.

– И скока стоит? – вкрадчиво спросил Евгений.

– Один бриллиант – от одной десятой старого кота, – сказала я, все еще не понимая, к чему Евгений клонит.

Тогда Евгений зашелся истеричес­ким смехом.

– Ошейник! – взвизгнул он. – Ошей­ничек! Десять бриллиантов! Нет, пятнадцать бриллиантов! Я завещаю сделать из себя пятнадцать бриллиантов и впаять их коту в ошейник.

Внезапно Евгений перестал смеяться и посмотрел на меня холодным взглядом. Надо сказать, что в этот момент я успела испытать серьезные опасения за его рассудок.

– Вы что, не понимаете? – тихо сказал Евгений. – Чтобы оплатить этот ошейник для кота, моей жене придется продать самого кота.

Я напомнила себе, что Евгений – клиент, а не приятель. Как death-шо­пер, я должна заботиться не о его душевном состоянии, а о том, чтобы предложить поминальную процедуру, которая придется ему по вкусу.

Я позвонила своему другу К. и спросила, не хочет ли он купить за тридцать тысяч долларов кота породы ашера.

– Всего за тридцать тысяч? – задумчиво спросил К.

– Соглашайся, – сказала я. – Этот кот что ни день прирастает в цене. Рань­ше он стоил тридцать тысяч, а теперь – тридцать две тысячи. А бессмертие ему уже обеспечено. Ты только прикинь, сколько он будет стоить ко второму пришествию, например!

– Мне надо чаще с тобой общаться, – сказал К. – Когда я с тобой общаюсь, сразу вспоминаю, что мне надо сходить исповедаться.

В четверг выяснилось, что жена Ев­гения заказала коту специальные виниловые насадки на когти, чтобы кот не драл мебель и не цокал по паркету. В общей сумме кот стал стоить как полтора кота. Ночью Евгений позвонил мне и с диким хохотом сообщил, что привязал к ногам две расчески и цокает ими по паркету.

После истории с когтями ­фантазии Евгения приняли иное ­направление. Он окончательно внутренне обмяк, стал сентиментален и часто во время наших встреч брался за сердце и прикрывал глаза – представлял себе, как оно разрывается при виде кота. Вариант, на котором мы уже ­почти остановились, – специальный плюшевый мишка, у которого на спине есть карман для полиэтиленового пакетика с прахом покойного и разной памятной мелочи («Например, пяти рублей», – мрачно сказал Евгений), – был отвергнут, хотя я успела созвониться с фирмой-производителем и оформить заказ. По требованию Ев­гения мишку (производители называли его урной-«обнимашкой» – с сентиментальным цинизмом, какой обычно свойственен лишь школьницам, проституткам и представителям похоронного бизнеса) должны были сшить из рубашки, в которой Евгений был на собственной свадьбе. На груди у мишки планировалась вышитая надпись «У тебя был муж». Я часто представляла себе, как кот раздирает «обнимашку» когтями, и пепел Евгения вперемешку с набивочной ватой кружится в солнечных лучах осиротевшей супружеской спальни. Успокаивала меня только мысль о виниловых насадках. Впрочем, теперь Евгений отмел вариант с «обнимашкой». Более того, он отмел запасной вариант, совсем уж запредельно безжалостный: стать цветочком. От этой простой идеи даже мне, человеку, для которого дети Геббельса как родные, становилось несколько не по себе: компания получает пепел покойного, смешивает с насыщенным подкормками черноземом (я позвонила и проверила – нет, никакого мышиного кала), насыпает смесь в горшок, сажает цветочек и передает родственникам покойного. Компания предложила Евгению стать каким-нибудь многолетним растением, но у Евгения была своя идея.

– Кошачья мята, – строго сказал он.

Обнаружив кошачью мяту, коты, как известно, жадно ею нанюхиваются и немедленно делаются эйфорически счастливыми. Я насторожилась.

– Я всегда был алчным, ­ничтожным человеком, – тихо сказал Евгений и вздохнул. – И в последние дни я много думал. Ходил по квартире, ел спагетти и думал. (Цок-цок – живо представила себе я.) Вся история с котом раскрыла мне глаза на мою собственную ничтожность. Кот, какой-то простой генетически модифицированный гипоаллергенный дизайнерский кот приносит другим столько пользы, что его покупают за тридцать тысяч долларов и вживляют в шею микрочип, по которому его можно найти, если он погибнет, или убежит, или будет украден! А что я?

– Поняла, записываю, – сказала я и записала в свой death-шоперский файл: «Чип трупу в шею». Мне тоже никогда не казалось, что могила – такое уж безопасное место.

– Да нет же, – сказал Евгений, – я имею в виду: а я что? Кому я принес пользы на тридцать тысяч долларов?

– Своей жене, – немедленно сказала я. – Она на них себе кота купила.

Евгений посмотрел на меня с укоризной. Я испугалась, что сейчас он передумает умирать, а решит ­вместо этого, напротив, начать приносить другим пользу на крупные суммы денег. Но Евгений был не таким человеком, чтобы жить ради других. Вместо этого он принял решение умереть ради других.

– Так что, видимо, кошачья мята, – сказал он со вздохом.

Я сказала, что сегодня же проверю другие поминальные варианты, способные принести кому-нибудь пользу.

Больше всего мне понравилась идея, когда-то пришедшая в голову ­жителям шведского города Хель­синг­борга. У них какое-то время примерно десять процентов энергии, необходимой для обогрева жилищ, поставлялось местным крематорием. «Фтопку! Фтопку!» – радостно кричали умирающие и с удовольствием укладывались на противень вперед ногами (так мне это представляется). Увы, подавляющему большинству хельсингборжцев эта практика показалась настолько неаппетитной, что ее пришлось прекратить. Я позвонила Евгению и спросила, хочет ли он, например, растопить собой печь в избе каких-нибудь сельских сирот.

– Скольких сирот? – спросил Ев­ге­ний.

Я совершенно не представляла себе, сколько сельских сирот может поместиться в одной избе.

– Ну, скажем, штук сорока, – сказала я. Мне подумалось, что отдельно взятая деревенская сирота вряд ли занимает так уж много места.

– Мелко, – немедленно сказал Ев­ге­ний. – Не мой масштаб.

Я сказала Евгению, что даже если он немедленно перейдет на шесть тарелок спагетти в день, избу, в которую могут набиться шестьдесят сирот, он собою не отопит.

– Послушайте, – сказал Евгений, – у меня такое чувство, что вы очень мрачный и тяжелый человек, вы уж не обижайтесь. Мне кажется, что вы видите мир в каких-то очень печальных тонах. Понимаете? В каких-то мрачных, серых тонах. И вот с того самого момента, как мы с вами познакомились, я все время пытаюсь понять одну вещь: как так получилось, что я хочу умереть, а вы – нет?

Он меня, можно сказать, обидел.

– Ничего я не мрачный и не тяжелый, – сказала я недовольно. – Смотрите, что я для вас нашла: ферма тел. Разлагаетесь в свое удовольствие и приносите пользу человечеству. И это ничего не стоит, ни хвоста кота.

– Понял, – сказал Евгений, – вы веселый и легкий человек. Я ошибался.

– Смотрите, ваше тело будет доставлено на так называемую криминоло­гическую ферму в штате Теннесси и подвергнуто какому-нибудь изощренному издевательству. Не думаю, что вы можете заказать прямо-таки конкретное издевательство, но эти ребята и сами не промах. Могут вас в цемент закатать. А могут, например, запереть в багажник и утопить в канализации вместе с багажником. Или скормить крокодилам! Полезным, тщательно обследованным крокодилам.

– Мог ли я, простой еврейский мальчик из бедной белорусской ­семьи, надеяться, что после смерти меня съедят полезные теннессийские крокодилы? – вопросил Евгений.

– Или закатать в большую консервную банку, – сказала я. – С соусом для спагетти.

Евгений несколько оживился.

– С этого момента вам будет уделяться бездна внимания, – сказала я. – Состояние ваших тканей и особенности процесса разложения будут постоянно исследоваться, подробно описываться и впоследствии использоваться для великих дел. Для поимки серийных убийц, душителей, маньяков. На­сильников. Мрачных, тяжелых людей.

– Крокодилов, – добавил Евгений.

Мне показалось, что Евгению понравилась такая перспектива. Я, правда, успела позвонить этим самым криминологам из Теннесси и спросить, можно ли прийти посмотреть на процесс, но мне сказали, что нет. Я сказала, что это нечестно и что я в силу своих профессиональных интересов могу поставлять им очень приличное количество тел, но должна же я, в конце концов, своими глазами убедиться, что мой покойный клиент доволен! Тут они как-то очень сильно мною заинтересовались, попросили не класть трубку и стали спрашивать мой домашний адрес. Я возмущенно сказала, что не надо за мной приезжать, – если я захочу лежать на их «ферме», я в положенный срок сама приползу.

– Народу там много лежит? – спросил Евгений.

– До фига, – сказала я вдохновенно. – И не только людей, там вообще прекрасная компания. Представьте себе, некоторые убийцы и собак не щадят. Да что собак – попугаев! Пред­ставьте себе, что насильник вас ­изнасиловал вместе с вашим попугаем. Потом убил. И скормил. Скажем, крокодилу. Это же важно – понимать, как попугай разлагается! Так что мертвые попугаи там тоже есть. Питоны, наверное, есть. Жи­ра­фы – не знаю. А вот коты там есть. Котов там прямо ужас сколько.

– До свидания, ферма, – сказал Ев­ге­ний.

Может, оно и к лучшему. Они показались мне прямо неприятно жадными и навязчивыми, эти криминологи.

Вечером я позвонила Евгению и спросила, не хочет ли он стать коралловым рифом из экологически чистого бетона: его пепел тогда подмешали бы в этот самый бетон и погрузили бы на дно морское, а родным выдали бы сертификат с указанием широты и долготы, и они могли бы погружаться к нему в гости с аквалангами. Людям пользы никакой, но рыбам! И кораллам тоже. И бетону, наверное. Увы, к этому моменту альтруистические настроения Евгения испарились: придя домой, он ­встретил в подъезде соседку, которая ­сказала, что тут были грузчики, принесли для котика пятьдесят килограммов ярко-зеленого органического ­песочка, очень смеялись. Евгений разлюбил людей.

Я позвонила своему другу К. и немножко помолчала в трубку.

– Мне надо чаще с тобой общаться, – сказал К. – Когда я с тобой общаюсь, сразу вспоминаю, что забыл пойти повеситься.

 

Время поджимало: наступил день, когда Евгению сообщили, что кот начал свой путь в Москву (в сертифицированном индивидуальном контейнере с электронной системой кли­мат-контроля стоимостью в одну восьмую кота). На следующий день я позвонила Евгению спросить, как он чувствует себя по этому поводу.

– Шовежшенно пшекжашно, – сказал Евгений.

– Что у вас с речью, Евгений? – спросила я встревоженно.

– У меня во жту палеш, – сказал Ев­ге­ний.

– Кто? – удивилась я.

– Мой большой палеш, – сказал Ев­ге­ний.

– Зачем? – спросила я растерянно.

– Не жнаю, – сказал Евгений. – Я лежу под живаном и у меня во жту палеш.

– Вылезайте, – сказала я строго.

– Не хошю, – сказал Евгений. – Шнаружи штрашно.

Два часа спустя я лежала на ковре в гостиной у Евгения. Мы с Евгением рассматривали два варианта ­особо альтруистического погребения – условно мы назвали их «ферма» и «риф». Евгений обещал, что к моменту моего приезда вынет палец изо рта, но когда я легла на ковер и заглянула под кровать, выяснилось, что Евгений не только не перестал сосать палец, лежа в позе эмбриона среди пылевых облаков, но еще и принялся жалобно причмокивать, плотно закрыв глаза.

– Евгений, – сказала я. – Мы должны принимать решение. У нас осталось два дня, а ведь вас еще надо кремировать.

Евгений понимающе посопел.

– Я отобрала три варианта, при которых вы окажетесь очень далеко от кота, – сказала я.

Евгений понимающе посопел.

– Первый – превращение вас в фейерверк. Много компаний, можно выбрать. Процесс простой: кремируем, распределяем по ракетам, выстреливаем. Можно очень красиво: зелененькое, красненькое. Можно самому дизайн заказать, гостей позвать. Прямо праздник жизни.

– Не хашю, – шепеляво сказал Ев­ге­ний, почмокав пальцем. – Не хашю желененькое. Хашю чорненькое.

Мне начало казаться, что профессия death-шопера требует куда больших усилий, чем представлялось.

– Хорошо, – сказала я терпеливо, – можно черненькое. Хотя рекомендуют цветное. В смысле цветные шарики. Но можно и черненькие. Процесс простой: кремируем, распределяем по шарикам, наполняем гелием, отпускаем в небо. Свежий воздух, пикник, пьяные люди. Праздник жизни.

– Не хашю праждник жижни, – шепеляво сказал Евгений, почмокав пальцем.

– Евгений, – сказала я в отчаянии. – Ну давайте вас в космос запустим. Никакого праздника, ад кромешный: полкота за то, чтобы засунуть вас в крошечную капсулу, и то не целиком, а щепоточку; запустят не когда вам захочется, а когда будет соответствующий полет; родных, скорее всего, посмотреть на запуск не пустят – так, выдадут поминальную табличку.

Евгений заинтересованно посопел.

– Природных красот тоже не ­будет никаких, – сказала я, – а только тоск­ливое болтание на земной орбите среди прочего космического мусора.

Евгений приоткрыл один глаз. Я почувствовала, что мы на правильном пути.

– Кромешный холод и ледяная тьма, – сказала я вдохновенно.

Евгений вынул изо рта палец и открыл второй глаз.

– И трупы обезьян в скафандрах! – загробным голосом сказала я.

И тогда Евгений улыбнулся. И открыл рот. И явно собрался сказать «да».

И тут раздался звонок в дверь.

 

Кота хоронили на опушке Серебряного Бора. Система климат-кон­тро­ля в сертифицированном индивидуальном контейнере с электронной системой климат-контроля оказалась защищена от ураганов, дураков, собак, бомб и ошибки-2010, но не ­защищена от кота, желающего поиграть с переключателем. В том, что кот умер от жары на границе с холодной ­Россией, был какой-то возвышенный намек. Наспех вырытая в еще не оттаявшей земле неглубокая могилка выглядела сиротливо: кроме Евгения и меня кота в последний путь никто не провожал. Жена Евгения не сумела заставить себя прийти. Я накануне позвонила своему другу К., чтобы позвать его хоронить кота, но он вспомнил, что у него именно на это время назначена важная деловая встреча.

Мы завернули кота в детскую пеленку, положили в коробку из-под самоката и опустили в землю. На крышку коробки положили пучок ко­шачь­ей мяты, маленького плюшевого мишку, кусочек сыра и виниловые насадки на когти. Забросав могилку землей, насыпали сверху простой холмик из ярко-зеленого органического песочка. Евгений воткнул в холмик палочку и привязал к ней красный воздушный шарик, жалобно затрепетавший на ветру. Темнело, показались звезды, орбитальный мусор медленно проплывал над могилой кота на совершенно невообразимой высоте. Это были самые трогательные похороны, на каких мне случалось бывать. У нас с Евгением щипало в носах.

Печально улыбнувшись друг другу, мы обменялись рукопожатиями. Евгений протянул мне конверт с моим death-шоперским гонораром, я благодарно приняла этот конверт и положила его в сумку.

– Знаете, Линор, – сказал Евгений, закуривая, – мне кажется, что моя жена не переживет смерти этого кота.

Мы понимающе переглянулись.С