Кирюша и Илюша познакомились и подружились в детском саду. Причем, как это часто бывает у мальчишек, сначала они жестоко подрались между собой. Причина для драки была веской: «старожил» группы Кирюша и новичок Илья не сумели мирно разрешить возникший спор о том, как именно можно отличить по звуку мессершмидт от фоке-вульфа. Долго бегали по группе, раскинув руки и стуча сандаликами, завывали на разные голоса, изображая, как приближаются к своим целям, бомбят, уходят в пике и взрываются разные фашистские самолеты, а потом, так и не сумев переубедить оппонента, покатились по полу, сцепившись. Воспитательница с помощью нянечки растащила их, пристыдила и усадила на стульчики в разных концах группы.

— Что вы деретесь, как будто враги? — сказала она им. — Вы же советские дети, ходите в одну группу и должны быть друзьями. А враг у нас у всех общий — это фашисты, которых мы победили.

Илья помнит эти слова так, как будто они были сказаны сегодня.

Воспитательница оказалась права: спустя короткое время Кирюша Опанасенко и Илюша Штемлер уже не могли жить друг без друга. У них оказались совершенно одинаковые взгляды, вкусы, увлечения. Оба хотели быть летчиками и одинаково плохо, но бесконечно рисовали воздушные сражения, в которых наши самолеты (с красными звездами) всегда побеждали. Оба больше всего на свете любили мороженое, Новый год и День Победы. У обоих деды погибли на фронте. Оба жили в огромных коммуналках на Петроградской стороне. Более склонный к анализу Илья однажды даже озаботился вопросом: а чем же мы с тобой, Кирюша, отличаемся? Не сразу, но все же различие было найдено: Кирюша ненавидел рыбий жир (им пичкали всех ленинградских детей — недостаток инсоляции, источник витамина Д), а Илюше он казался даже вкусным. Он и сегодня хорошо помнит этот семейный ритуал: всегда в полутемном общем коридоре (там стоял холодильник), темная бутылочка из толстого стекла (чтобы жир не окислялся), ложка с сероватым жиром, маленький кусочек черного хлеба и желто-зеленый кружок соленого огурца — на закуску. Мама или бабушка слегка заискивающе улыбались (кажется, они сами любили рыбий жир не больше Кирюши), Илюша закрывал глаза, открывал рот… Ему было вкусно и как-то очень спокойно в эти сугубо детские минуты.

Шел 1954 год.

Потом было взросление. Школа, где Кирилл и Илья по-прежнему дружили и, когда приходилось, дрались спина к спине. Влюблялись в одних и тех же девчонок, ломали ветви черемухи в саду 1-го медицинского института, до изнеможения гуляли по берегу Карповки белыми ночами, споря о вечном… В летное училище Илья не проходил по здоровью. А Кирилл сам решил поступать в строительный институт, но уже в Одессе — туда после развода с отцом спешила вернуться мать, там была ее родина и все родственники, друзья юности, те, кого не разметала и пощадила война. Расставаясь на перроне, мальчики поклялись писать и не забывать друг друга…

***

Она сидела в кресле и плакала. Ей 15 лет, ее зовут Оля. Я не знаю, как ее утешить.

Я давно знаю всю семью Штемлеров, они приходили ко мне не раз и не два. Оля заикалась в раннем детстве и чуть позже боялась мух и собак. Потом она почти год непрерывно играла в одну компьютерную игру, и семью это очень тревожило. Младший мальчик долго писался по ночам и стеснялся выступать в детских спектаклях. И, кажется, у него же была тяжелая нейроинфекция с изменением поведения.

— Говори, — прошу я. — Говори все подряд, может быть, мы найдем, за что зацепиться…

— Она ничего у меня не спросила, понимаете, ничего!.. — всхлипнула Оля. — И ничего не объяснила. Мы с ней не спорили, не ссорились, вообще об этом не говорили. А она просто взяла и удалила меня из френдов! И из скайпа! Везде! Нельзя же так!

— Только тебя удалила? Лично тебя?

— Нет, всех, кто из России. Но почему? Что я-то ей сделала?! Почему она со мной так? Мы же к ним с дедушкой в гости туда ездили, жили у них, и она к нам два раза приезжала, и в Турции еще все вместе отдыхали…

— Ну, может быть, это как бы и не имеет отношения к тебе лично? Сейчас, видишь, какая сложная политическая обстановка между нашими странами… даже взрослые люди не всегда могут разобраться…

— Ну как же не имеет? — Оля перестала плакать и длинно вздохнула. — Есть политическая обстановка и есть мы с Мариной, отдельные люди. Разве не так? Мы же с ней почти каждый день по скайпу разговаривали. Мне казалось: мы друг друга понимаем, как никто. У нас же еще дедушки дружили, вы помните? И вот, нам с ней это очень нравилось — такая, понимаете, дружба по наследству, мы даже гордились. Я Марине такое рассказывала, что не могу подруге из класса рассказать, и она мне — тоже. Когда она к нам приезжала, она в моей комнате жила и мы вместе в одной кровати спали… до утра могли проболтать. А дедушки наши — на кухне, тоже до утра… А вы говорите: не имеет…

Мы долго молчали, думая каждый о своем. Или об одном и том же? Потом я спросила:

— Оля, а что же ваши дедушки? Илья и Кирилл? Что они теперь говорят?

— Они долго пытались переубедить друг друга, — Оля опустила голову. — Я честно не поняла в чем. Кто больше врет — мы или они? Вроде так. И еще: «Как ты не можешь понять — это стечение обстоятельств?!» «Нет, это все было заранее спланировано, еще до вашей Олимпиады!» «Кто отдаст приказ армии стрелять в неармию — тот и преступник!» «Вот и целуйте теперь в задницу Януковича, раз он до всего этого довел, а потом еще и приказ не отдал!» Дедушка в другую комнату к компьютеру уходил, но они так орали, что мы все равно слышали. Но я все-таки мало что поняла… Теперь они, кажется, тоже раздружились. Дедушка все время на кухне курит и корвалол пьет.

Катающиеся по полу мальчики в коротких штанишках. Мудрая воспитательница: не надо драться между собой, надо сплотиться перед лицом общего врага. Тогда победим. 60 лет назад. Сегодня.

— Сейчас вы с Мариной — жертвы, — сказала я. — Но ты можешь перестать ею быть.

— Как? — девочка подняла заплаканные, но все равно красивые глаза. — Я все сделаю, я чувствую, что это все неправильно!

— Ты ведь не видишь, почему это вы должны поссориться с Мариной?

—  Не вижу, конечно! — Оля энергично замотала головой, потом так же энергично закивала.

— Ну вот прямо так и напиши ей, на доске или как там у вас это называется… — я помолчала, с усилием пытаясь вызвать своего «внутреннего подростка» и подобрать нужные слова. — Я не вижу, почему лично я лично с тобой должна теперь ссориться. Я, Ольга Штемлер, здесь и сейчас во всеуслышание заявляю: я сохраняю мир, я назначаю себя одним из его хранителей. И я сегодня, здесь и сейчас клянусь, что не забуду тебя, Марина, что бы ни случилось. Не забуду и не предам нашей дружбы и нашего доверия. В память всего хорошего для нас и в память тех мальчиков на перроне, наших ровесников, которые тоже клялись когда-то. Ради нас всех, ради мира, ради наших дедов, которые сегодня не сумели удержать, я принимаю на себя эту клятву. Пусть я не очень сильна и голос мой негромок, но я буду стараться изо всех сил, которые у меня сегодня есть. Я, Ольга Штемлер, сохраняю мир, и призываю тебя, Марина Опанасенко, и всех, кто это читает сейчас и еще прочтет, присоединиться ко мне!

— Ой… да, я сделаю, — тихо и твердо сказала Оля. — Но можно, я сейчас запишу, чтобы не забыть?

— Не надо, — ответила я. — Ты поняла как, но у тебя самой получится лучше…