Владимир Сорокин живет в дачном кооперативе «Московский писатель» неподалеку от аэропорта Внуково уже четыре года. Он шутит, что попал в поселок с таким названием «мистическим образом, но, наверное, не случайно». А вот насколько Сорокин ощущает себя московским писателем, это действительно вопрос.

«Я живу, как и раньше, достаточно уединенной и вполне деревенской жизнью. Работаю по утрам. Потом общаюсь или не общаюсь», — рассказывает Сорокин. Призрак «депрессивной Москвы» его не очень тревожит: «Знаете, достаточно шагнуть на десять метров от окружной автодороги, чтобы оказаться уже не в Москве, а в России. Я, собственно, и живу в России».

Там, в России, примет потепления политического климата, о котором очень много говорят последнее время, приводя в доказательство освобождение Светланы Бахминой и некоторые другие знаки, писатель не видит. Не надо верить в знаки, считает он.

Большой двухэтажный дом Сорокина изнутри абсолютно белый. Деревянные доски покрашены белой краской. В большую комнату на втором этаже ведет белая лестница с белыми перилами. В комнате повсюду стоят шахматные часы, на маленьком столе — электронная шахматная доска. На полке лежат «Лучшие партии Бобби Фишера» и «Энциклопедия гамбитов». Еще в комнате есть стол для пинг-понга, электрическое пианино, висит большая боксерская груша. Сорокин говорит, что на пианино играют все, но чаще всего его дочери, а по груше молотит он сам. Традиционный образ русского писателя не очень вписывается в столь устроенный и уютный быт. Сорокина это не смущает, коль скоро книги пишутся не для комфорта.

Вообще писать в стол — вредно. Это, как ни парадоксально, ограничивает писательскую свободу. В пример Сорокин приводит исковерканную жизнь Михаила Булгакова — толстый том различных версий знаменитого романа под названием «Мой бедный, бедный мастер» лежит на его столе. «Мне важно это как писателю, — говорит Сорокин. — Я просто вижу его кухню изнутри. Да и любому литератору это полезно. И вообще я люблю Булгакова». 

 

Искусство — это место, где можно быть по-настоящему свободным, как бы это ни шокировало кого бы то ни было. А о внутренней цензуре он говорит так: «Она носит чисто технический характер. Я просто правлю текст, чтобы он мне понравился. Это и есть моя самоцензура».

Сорокин не считает, что он много думает и пишет о политике, зато многие его читатели горячо обсуждают именно политические мотивы его последних книг.

 

Созданная Иваном Грозным в XVI веке модель государства жива до сих пор, говорит Сорокин, комментируя свою книгу «День опричника»: «Грозный, будучи шизофреником параноидного типа, впервые разделил русское общество на опричных и остальных. Это разделение преследует нас с тех пор века. Его постоянно использовали большевики, например. Общество боится этой темы. Общество, культура и люди об этом не очень-то говорят. И я понимаю почему. Потому что опричнина жива до сих пор. И каждый гаишник, стоящий в кустах и ловящий вас, чувствует себя опричником. А вы чувствуете себя остатком общества. И так на всех уровнях. А нынешняя власть, вот эта питерская бригада, которая правит Россией, она подняла опричнину на новый, высокотехнологический уровень. И теперь опричники ездят в черных "меринах" с мигалками, носятся по средней полосе, пользуются iPhonaми, но их ментальность абсолютно та же. Все то же родное Средневековье. Об этом мне и захотелось написать».

 

Читатели наперебой утверждают, что «День опричника» и «Сахарный Кремль» — книги-предсказания, что все развивается в точности по написанному. «В принципе я всю жизнь описывал то, чего не существует, — говорит Владимир Сорокин. — Наверное, я все-таки в большей степени писатель-фантаст. Тем не менее книги мои попадают в нервные узлы общества, заставляя его вздрагивать. Такое пробуждающее иглоукалывание полезно, на мой взгляд».

Текст пьесы «Занос» можно найти в блоге Владимира Сорокина.