Михаил Турецкий: Мы можем исполнить любую музыку, которая есть в природе

Ɔ. В этом году вы отмечаете 30-летие арт-группы «Хор Турецкого» — так звучит его официальное название. Почему «Хор Турецкого», в общем-то понятно, но почему арт-группа?

В любом словаре музыкальных терминов хор — это собрание поющих людей под руководством дирижера. В нашем случае сама по себе субстанция хора стала видоизменяться: дирижер развернулся к публике, коллектив перестал петь по нотам, артисты взяли в руки микрофоны, стали двигаться и даже, не побоюсь этого слова, танцевать. Люди разыгрывают мизансцены внутри номера. До нас хор никогда так не делал. Далее, у нас, в отличие от традиционных хоров, ансамбль солистов работает на сцене вместе с музыкантами. Поэтому пришлось искать какое-то другое название — отсюда и арт-группа. На момент основания это был единственный в своем роде коллектив, который вышел на эстраду и не только: на площадь города, на стадион, в любое место, где только можно было тогда собрать публику. А на том же стадионе без инструментов его просто никто не услышит.

Ɔ. На рубеже 80–90-х люди собирались на площадях и стадионах совсем с другими целями, это было время жесткой политической борьбы. И тут вдруг хор. Как вам вообще пришла в голову идея создать этот коллектив, ведь хоров на излете Советского Союза было предостаточно? Все, кто жил тогда, помнят хоры Пятницкого или Юрлова, к примеру. Вы изучили рынок и поняли, что именно это будет востребовано?

Никто тогда никакой рынок не изучал, все было иначе. В конце 1989 года ко мне обратилась еврейская благотворительная организация Joint из США и предложила восстановить иудейскую храмовую музыку в России. Еще в конце XIX — начале XX веков в московской хоральной синагоге такая традиция существовала, причем высочайшего уровня, эта музыка сопровождала религиозные службы. В то время был богатейший пласт такой музыки, она развивалась по всему миру. Я начал работать, нашел певцов с высшим музыкальным образованием, и эту традицию мы восстановили, причем на очень высоком уровне: когда спели в Большой хоральной синагоге Иерусалима в 91-м, то даже столкнулись с определенной ревностью. Местный хор, который спонсировался из Америки и считался лучшим в мире, на фоне нашего выступления выглядел как самодеятельность. Это выступление напугало и нашего главного спонсора — Joint. Там-то рассчитывали, что будут собирать под нас благотворительные взносы в помощь евреям Восточной Европы, показывая, какие они несчастные в России, Украине. А на сцену выходили молодые поющие профессионалы, которые сами могут помочь кому угодно. Наши выступления не бились с их политикой, там поняли, что Турецкий — молодой, рьяный и энергичный — может быть для них в чем-то опасным, поэтому лучше взять на его место более слабого и сговорчивого человека, который не станет конкурировать с хором иерусалимской синагоги. И в ходе американских гастролей я остался без спонсора, денег и даже обратного билета. Нашлись, конечно, люди, которые нас поддержали, но, вернувшись в Москву, я стал думать о том, как работать дальше без спонсоров и инвесторов.

Ɔ. Выход, конечно, нашелся?

Разумеется. Я решил ввести в репертуар, помимо еврейской музыки, французский шансон, итальянскую канцону, русские народные песни, джазовые композиции. Пели везде, даже в аэропортах во время перелетов. И начали мало-помалу набирать обороты. Была определенная сложность с названием. «Мужской камерный еврейский хор» или «Еврейский хор Михаила Турецкого» — это в 90-е было абсолютной антирекламой, мы не были избалованы вниманием СМИ.

Фото: Пресс-служба

Ɔ. Вы тогда работали в основном для какой публики — российской или зарубежной?

Тогда основные деньги мы могли заработать только на гастролях: Европа, США, Канада. И немного — в больших городах бывшего СССР: Киев, Одесса, Львов, Минск, Кишинев. Поначалу без спонсора было очень тяжело. Одно время нам помогал Борис Березовский: он услышал нас в Московской хоральной синагоге и чуть меньше года давал нам по 5 тысяч долларов ежемесячно. Но это длилось недолго. В какой-то момент я осознал, что еще полгода — и коллектив просто развалится. Я разбил группу: часть выступала в Америке, часть осталась в России, но здесь были в основном благотворительные концерты. Именно тогда я окончательно понял, что только а капелла и одной лишь классикой публику уже не возьмешь. Именно так и закладывалась арт-группа. В Штатах мы закупили звуковой пульт, синтезатор, начали играть на инструментах. Постоянно ездили в Лас-Вегас и на Бродвей, смотрели, чем дышит мировой шоу-бизнес, и многим напитались там.

Следующий шаг связан с Иосифом Давыдовичем Кобзоном. Сначала он побывал на нашем концерте в Большом зале консерватории при полном аншлаге и очень сильно удивился, подарил огромный букет и сказал, что очень вдохновился этой музыкой. А потом с большим трудом я напросился на встречу в его офисе и буквально умолил взять меня с небольшой группой, человек восемь-девять, на три концерта в столицы Балтии. И договорился, что если ему понравится, то он пригласит нас в свой юбилейный тур 97-го года. И я помню Таллин, первый концерт, мы начали первую песню петь — и вдруг выключились свет и звук. Иосиф Давыдович объявил: «Еврейский хор Михаила Турецкого — ну, как обычно говорят, на евреях заканчиваются чернила». Мы начинали петь без света и звука. И все офигели — такой у нас заряд. Зал встал. А потом подошла женщина, с виду эстонка, подарила и Кобзону, и мне по букету ландышей и на русском языке говорит: «С вас начинается наша религия, а не заканчиваются чернила». И я про себя подумал: «Ничего себе, вот оно — признание». Вильнюс и Рига прошли на ура, Кобзон предложил мне контракт, и мы дали вместе с ним более 100 концертов, на которых я учился у него, как общаться с публикой, как держать микрофон и так далее. Вот так великий певец стал моим учителем, наставником, маэстро. И с этих гастролей началась наша большая российская история.

Фото: Пресс-служба

Ɔ. Что вы можете сказать о сегодняшнем репертуаре вашей группы?

В 2001 году мы поменяли имя и стали называться так, как называемся сегодня, и сразу кардинально изменился наш репертуар. Помимо нашего фирменного блюда — еврейских песен — мы поем на 17 языках. И с такими артистами, какими располагает хор, у нас сегодня нет вообще никаких ограничений: мы можем исполнить любую музыку, которая есть в природе. У нас есть два мужских голоса, которые поют сопрано, например, арию «Царицы ночи» из «Волшебной флейты» Моцарта. Есть контратенор, которому под силу исполнение на самой «верхотуре», где прославились Фредди Меркьюри или Майкл Джексон. Есть на самых «низах» бас-профундо, парень из Челябинска. Таких басов один на два миллиона поющих мужчин. Драматические теноры, баритоны всех мастей, то есть и классические, и эстрадные, и роковые. Любые голоса. И из всего этого мы делаем уникальную музыкальную комбинацию. Люди очень ценят, когда мы условно за пять минут поем оперные попурри — лучшие фрагменты мировой оперы или за семь минут — лучшие моменты музыки Джузеппе Верди. Многие вообще никогда не услышали бы эту музыку, а мы им доставляем это прямо на стадион или в театр.

Ɔ. Несмотря на уникальность голосов, которым доступна любая музыка, вы создали чисто женский коллектив SOPRANO, у которого в этом году тоже юбилей — 10 лет. Почему вы пошли на этот шаг?

Есть песни, которые при всем желании невозможно исполнить мужским коллективом: «Ромашки спрятались, поникли лютики» или «Сняла решительно пиджак наброшенный». И настал момент, когда я осознал, что есть Инь, а нужно еще и Янь, есть братство, а необходимо еще и сестринство, поскольку успех имеет именно однородный коллектив. Я начал проводить профессиональный кастинг. На прослушивание пришло 150 девушек. Сначала комиссия отобрала 40, разделила их на две группы, и они репетировали четыре месяца. В итоге осталось семь, все вокальные бриллианты, четыре работают в группе все десять лет. У них там есть внутренние правила, можно из этого коллектива уйти в академический отпуск и вернуться, есть взаимозаменяемость. У каждой из них есть свое музыкальное направление, причем голоса просто феноменальны: одна в фольклоре звезда, другая в опере, третья в роке, четвертая в джазе, пятая в эстраде. И главное — за это время у них появился колоссальный сценический опыт, они реально дают по 70–90 кассовых концертов в год живым звуком в разных и непростых условиях, без всякой фонограммы. Как и записано в контракте.

Фото: Пресс-служба

Ɔ. Они выступают вместе с мужским хором?

У нас есть несколько совместных номеров. Я не люблю огромную толпу на сцене, но когда аудитория большая (к примеру, 100 тысяч человек в Ростове или 75 тысяч в Тюмени), там двумя коллективами работать очень удобно. Поработали парни, попели там минут сорок — вышли девчонки. Другая энергия, другой артист, другая эмоциональная волна. И когда есть большой проект типа «Песен Победы» или «Народного караоке», мы обязательно объединяемся двумя коллективами. Это очень большая сила.

Ɔ. Давайте подробнее остановимся на «Песнях Победы». Что это за проект, как он проходит, кому вы его представляете?

Я сын фронтовика, моему отцу было 50, когда я родился. И мы мало говорили о войне, но когда мне было 28, а ему под 80 уже, я ему говорю: «Ты за 28 лет сказал мне 28 слов, давай поговорим о той поре». И папа начал рассказывать. О том, что такое есть муку с водой в окопах, служить в батальоне химзащиты, закончить войну в Берлине. И как терять фронтовых друзей, когда можно отвернуться на мгновение, чтобы прикурить, а в друга в это время попадает пуля. Когда ему исполнилось 95, я пообещал ему отметить его вековой юбилей на сцене Государственного Кремлевского дворца концертом и провести проект «Песни Победы» в Берлине. Он, помнится, даже у виска покрутил, дескать, какие еще песни Победы в Германии? До 100 лет папа, к сожалению, не дожил три года, но мечта осталась. И я добивался этого, мечтал об этом, молился о возможности посвятить песни Победы нашим фронтовикам, нашим ветеранам.

Ɔ. И спеть в Берлине обязательно.

Конечно. В 2015 году в Москве я выбрал классные песни, сделал новые аранжировки, чтобы звучало более современно и можно было какие-то куплеты переводить на другие языки, чтобы проект получился международным. И дальше мы это спели на Поклонной горе, на 70-летие Победы. Там собралось тысяч сто слушателей, и мы поняли, что это вот прямо здорово идет: все поют и песни находят большой отклик. Стало понятно, что это актуально. И дальше произошло чудо: бургомистр Берлина Михаэль Мюллер за две недели до майских праздников 2017 года вдруг дал разрешение. Мы сделали концерт за свой счет. 20 тысяч человек пришли на площадь Жандарменмаркт, это историческая площадь в километре от Рейхстага, очень красивая, звучащая, мощная. И 8 миллионов онлайн-просмотров. И невероятная какая-то реакция, нас показывали центральные новостные каналы. Мы поняли, что проект может стать международным, и тут на нас обратили внимание и правительство Москвы и МИД. В 2018-м мы уже поехали с этим в Америку, во Францию, Австрию, Италию, Германию, Прагу. 2019-й год еще больше расширил географию: мы спели Песни Победы в ООН на Генеральной ассамблее, поставили сцену в Беттери-парк, за нами статуя Свободы стояла, в Вашингтоне на Национальной аллее, в Пекине, а сам проект назвали проект Unity Songs, чтобы привлечь к нему людей, не говорящих по-русски. Для них мы переводим тексты на больших экранах, нам очень важно, чтобы каждое слово было понятно в таких песнях, как «Хотят ли русские войны», например. В итоге проект превратился в настоящий исторический марафон, который собирает людей и растапливает лед недоверия.

Фото: Пресс-служба

Ɔ. Когда вы едете в другую страну, вы исполняете там только русские песни, пусть даже переведенные на другой язык, или песни этой страны о той самой Победе вы тоже берете?

У нас мощная комбинированная программа, музыка, которая объединяет все народы. Если петь только русские песни Победы, мы получим аудиторию только из наших соотечественников, а мы должны еще заманить к себе людей, не говорящих по-русски. И поэтому у нас появляется «Тореадор» или песни Эдит Пиаф на французском, итальянские ария Турандот или принца Калафа в совершенно новой трактовке, когда там эстрадный, роковый и оперный тенор соревнуются. Людей это привлекает, а далее им рассказывают, что такое праздник Победы, и звучат и «Темная ночь», «Смуглянка» и «Бухенвальдский набат» с переводами. Под «Бухенвальдский набат» все встают, потому что в Германии все знаю эту песню, оказывается. И возникает это самое доверие, о котором говорят лидеры наших государств — и французы, и немцы, и Владимир Путин. Многие люди разных национальностей говорят: «Мы по-другому сегодня увидели Россию вот на этом концерте, хочу привезти туда детей». Таких интервью иностранцев, которые рассказывают о своих чувствах в Вашингтоне, в Праге, во многих городах и странах, наша съемочная группа записала не менее 300.

Ɔ. Это то, что называют народной дипломатией. И это, собственно, вы и делаете. А что за проект «Народное караоке»?

Это история, которая объединяет людей. С одной стороны, она создает отличное настроение, когда люди собираются на центральной площади города и поют любимые песни нескольких поколений, в основном на русском языке. Но мы понимаем, что приходят люди с детьми, и они хотят культурной акции, и мы, конечно, поем пять-семь композиций из нашего репертуара, которые невозможно подпеть, потому что нужен высокопрофессиональный вокал. И звучит там романс о соловье, который мужчина поет женским голосом — для них это, конечно, фантастика. Вообще говоря, «Народное караоке» — уникальное изобретение, потому что оно собирает людей, формирует чувство патриотизма, локтя, люди поют вместе. И, понимаете, что-то там происходит. После такого праздника на площади никогда нет мусора, всегда идеально чисто, люди уходят с отличным настроением, влюбленные в свой город. Я всегда говорю своим слушателям: «Не придет дядя и не изменит нашу жизнь к лучшему». Ни губернатор, ни президент ничего не изменят. Потому что надо начинать с себя.

Фото: Пресс-служба

Ɔ. Что изменилось в жизни вашего коллектива с пандемией коронавируса?

Ситуация в мире совершенно непредсказуемая и непонятная, но за счет упорства команды, веры, огромного старания и большой работы нам в сентябре удалось провести проект «Песни Победы» в восьми городах и шести европейских странах: в Австрии, Словении, Словакии, Венгрии, Италии и Германии. Мы впервые побывали в Дрездене, и у нас опять был концерт на центральной площади Берлина. Сегодня мы планируем следующий, послековидный тур. Нам нужна новая победа — над этой напастью, которая поразила все человечество. И мы планируем, конечно, расширять аудиторию: у нас сейчас процентов двадцать не русскоговорящих, мы думаем, что эта цифра должна превратиться в 50. В связи с ограничениями массовых мероприятий, мне кажется, будет очень серьезное сокращение концертной деятельности, но я простаивать не буду, буду искать новые формы, развивать их и думать дальше. Сейчас мы готовимся к юбилейному концерту SOPRANO, который пройдет 8 ноября в «Крокус Сити Холле». Он должен был состояться в марте, но тогда его перенесли из-за карантина. Билеты почти никто не сдал, так что мы ожидаем аншлаг, насколько это возможно в нынешних непростых условиях.

Ɔ. С таким напряженным рабочим графиком, как у вас, остается время на отдых или хобби? Какие-то увлечения, помимо музыки, у вас есть?

Когда мне говорят об отдыхе, я вспоминаю своих родителей. Отец, когда ему было 94, на мои просьбы особо не утруждаться неизменно отвечал: «А перед чем мне отдыхать-то?» А мама всегда говорила: «Деревья умирают стоя». Что до хобби, то в моей жизни всегда присутствуют живопись и спорт. Сейчас вот были в Дрездене — так я нашел время на Дрезденскую галерею, а в Вене — на Бельведер. Это и есть счастье. Очень люблю горные лыжи и вообще лазить по горам. Но мой проект, конечно, занимает львиную долю времени. И даже, наверное, семья моя страдает из-за этого, они уже научились как-то жить без меня.

Беседовал Сергей Цехмистренко

Полную видеоверсию беседы с Михаилом Турецким смотрите в социальной сети «Одноклассники»