Нина Агишева: Аспазия на Земле

Весь этот год Латвия отмечает стопятидесятилетие со дня рождения Райниса и Аспазии, блистательной пары, создателей современного литературного латышского языка. И снова она на шаг позади него: в Юрмале, которую оба нежно любили и где оба умерли, юбилейная экспозиция в городском музее посвящена только ему и называется «Пространство Райниса». Она необычна: вы входите в темную комнату, закрываете за собой дверь и оказываетесь… на берегу моря. Настоящий песок, шум волн. Только вместе с волнами с огромного экрана на вас наплывают строки стихов Райниса, написанные его витиеватым бисерным почерком. Надо сесть в кресло, надеть наушники и слушать – на латышском, английском или русском: «Гнал ветер по морю за валом вал, на дюне высокие сосны сломал…», «жизнь – скорлупа, и душа, созревая, ломает ее» (здесь и далее – переводы Райниса и Аспазии, сделанные Ольгой Петерсон).

Как это было принято в союзе «республик свободных», в каждой кто-то один назначался главным писателем. Для Латвии Горький выбрал Райниса, что, конечно, нисколько не умалило его достоинств как творца, но навсегда сделало одиноким олимпийцем. А между тем, когда они с Аспазией в 1894 году познакомились, он был еще только редактором газеты, а она – уже известным поэтом и драматургом: собственно, знакомство и произошло из-за того, что его газета напечатала не понравившуюся ей рецензию на спектакль по ее пьесе «Жрица» и она ворвалась в редакцию, меча громы и молнии...

Тогда Аспазия была на редкость хороша: тоненькая, миниатюрная (даже на высоких каблуках она потом всю жизнь еле доходила ему до плеча), с огромной копной светлых волос – друзья звали ее Золотой Эльзой. Эльза Розенберга родом из зажиточной крестьянской семьи в Земгале была, по сути, первой латышской феминисткой. Как это часто бывает, тому способствовали личные обстоятельства: отец и первый муж, выбранный родителями, чтобы «остепенить» своенравную дочку, были запойными пьяницами, а первая настоящая любовь – ею стал некий офицер русско-татарского происхождения – закончилась тем, что она застала возлюбленного с другой. Эльза никогда не думала быть просто женой и матерью, а всегда хотела учиться. В последнем преуспела: Цицерона читала на латыни, Гомера – на греческом, Пушкина – по-русски, а Канта – по-немецки. Взяла себе псевдоним Аспазия – по имени просвещенной и вольнолюбивой возлюбленной правителя Перикла. Еще до встречи с Райнисом работала в рижском Женском обществе, занималась благотворительностью, ходила на улицу Марияс возле вокзала, где экипажи со спящими возницами поджидали городских проституток. Потом она напишет: «Моя идея женского движения не заимствована у Бебеля, она выкристаллизовалась из страданий обманутой любви, она родилась во мне самой».

Убежав от мужа, она сначала за копейки работала репетитором в Елгаве, а потом приехала в Ригу с десятью рублями в кармане собственноручно сшитого платья. Быстро узнала славу: ее стихи охотно печатали и хвалили, в частности ими восхищался латышский Чехов – Рудольф Блауманис, а первые драматические произведения, призывавшие Латвию к свободе и интеграции в европейскую семью народов, вызывали восторг зрителей. Ее удачная карьера драматурга и связи с театром завершились тем, что в декабре 1905 года полиция ворвалась в театр, где играли ее пьесу «Серебряное покрывало», прервала представление прямо во время второго акта и опечатала здание.

Встреча с Райнисом дала Аспазии небывалое счастье (а также «большую боль и лестницу из преисподней в небо», как она напишет позже) и обусловила две ее главные трагедии: женскую (легко увлекающийся поэт часто изменял жене, заставляя ее глубоко страдать) и творческую (будучи ничуть не менее талантливой, чем он, а может, и более, она сознательно ставила его на первое место, всегда оставаясь в тени). Так или иначе, обвенчали их в тюрьме, потому что Райнис был арестован за связь с социал-демократами. Паневежская, Либавская и Рижская тюрьмы, потом ссылка на русский Север: она исправно носит передачи, принимая взамен его стихи, побуждает его переводить «Фауста», чтобы не сойти с ума от тоски, сама работает над текстом Гете денно и нощно, в итоге «Фауст» переведен на латышский, но до сих пор в половине изданий значится только один переводчик – Райнис. Вот фрагмент их переписки того времени. Он – ей: «Ты невольно пишешь на мои темы, моим языком, моим стилем. К тому же все, что подписано мной, искалечит цензура, в то время как твои стихи они не трогают. В литературе мы с тобой противники и конкуренты». Она – ему: «Меня крылья несут, в моих руках сила, я все сокрушаю – и мир дает трещину. Твое вчерашнее письмо так холодно…» И потом: «Ты сам и есть слово».

Одно из самых известных стихотворений Райниса – «Сломанные сосны». Буря сломала их, но «восстали они кораблем из вод» и – «недруг неистовый, пену швыряй, туда мы плывем, где счастливый край!» Речь, конечно, о родной земле, которую не остановить в ее стремлении к свободе. В Пумпури на берегу моря есть даже памятник этим соснам. Образ понятен, но интересно, что именно Аспазия в этой паре представляла собой национальный характер как он есть: внешне спокойный, внутренне страстный и несгибаемый. Пройдя вместе с мужем увлечение социал-демократическими идеями, она быстрее него поняла их истинную сущность. Когда они познакомились, Райнис стоял на перепутье: политика или литература. Его младшая сестра Дора настаивала на том, чтобы он с головой ушел в революционную борьбу. Аспазия же видела в нем философа и поэта – и победила, хотя и вынуждена была вслед за мужем бежать из Российской империи в Швейцарию на долгих четырнадцать лет. Они триумфально вернулись в уже буржуазную Латвию в 1920-м, испытали много разочарований, а уже в 1929-м Райниса не стало. Она пережила его на те же четырнадцать лет – и почти все это время не покидала свой скромный дом в Дубулты, где сегодня стараниями и любовью трех женщин – Антры, Арии и Байбы – работает один из самых запомина­ющихся своей теплотой и уютом музеев. Именно там она говорила свое гордое «нет». Вот как это было: в 1940-м, уже после того как в Ригу вошли советские войска, к Аспазии приехал чиновник и почтительно поинтересовался, не нужно ли ей чего и, вообще, чего бы ей хотелось. «Вернуться в прежнюю Латвию», – был ему ответ. Президента Карлиса Улманиса в то время как раз депортировали в Россию. Скоро, как известно, в многострадальной Риге обосновались уже немецкие войска. К Аспазии опять приезжают и уважительно зовут на вечер в национальный театр. «Нет, – говорит она, – там будет слишком много людей, которым не подают руки».

Она не декларировала – она так жила. И в этом тоже причина того, что ее переводили в советское время гораздо меньше, чем Райниса. Хотя ее пьесы и стихи – это не только неожиданный, почти постмодернистский сплав романтизма и реализма, фантазии и фольклора, но и яростные эмоции, и новаторские для того времени метафоры, и какая-то цветаевская безудержность и непокорность вопреки всему. Если в жизни она была сдержанным и исключительно воспитанным человеком, то в творчестве не знала запретов. Там самые интимные признания в стихах и даже закодированная история своих отношений с мужем в одной из пьес: романтическую сельскую девушку соблазнил правитель ужей и поселил в свой дворец на дне озера, где она чувствует себя одинокой и неприкаянной. Зато в стихах она счастлива и свободна: на равных говорит со стихиями, своя в мире Адониса, Эроса и Плутона. Древняя Греция – ее особенная любовь, она перевела на латышский «Ифигению в Авлиде», а ее пьеса «Аспазия» еще ждет своего переводчика на русский. В стихах она кажется счастливой даже тогда, когда пишет о горестной любви, – а все написанное после смерти Райниса напоминает один цикл, полный тоски и философского приятия жизни. Но она не сдается: «и только море гордо отвергает бремя льда». И призывает не к революции, а прежде всего к национальному освобождению: в ссылке Аспазия пишет эссе «Божья земля», где героиня, родившаяся на берегу моря, готова пожертвовать своими будущими сыновьями и собой ради «свободы моей единственной обожаемой земли героев».

В 1928 году Райнис привез из своего последнего путешествия по Европе подарок для Аспазии – барельеф известного швейцарского скульптора с изображением толпы бредущих неведомо куда людей Сеuх qui passèrent – «Так они шли». Это была скорбная вереница беженцев Первой мировой войны. Тогда еще никто не знал, что совсем скоро мир захлестнет новая волна идущих в никуда, лишенных всего людей. Судя по тому, что Аспазия после кончины мужа подарила барельеф лечившему ее и Райниса доктору и другу Екабу Ниманису, она не очень хотела постоянно видеть его перед глазами. Все, свой путь она прошла. И пусть теперь другие – а сегодня на первом этаже ее дома выставлены книги о ней на разных языках – разгадывают загадки этого пути.С