1968 год начинался для меня замечательно. Годом раньше я закончил аспирантуру по кафедре математического анализа в Московском государственном педагогическом институте (МГПИ) им В.И.Ленина и защитил кандидатскую степень по математической логике. Моим научным руководителем и учителем был выдающийся математик академик П.С.Новиков, заведующий этой кафедрой. Он же предложил мне остаться на кафедре работать ассистентом. Я с огромной радостью принял это предложение. В эти годы мат. логика перестала числиться лженаукой и ее стали включать в программы математических факультетов пед. вузов. Однако специалистов по мат. логике было крайне мало. Поэтому было решено на базе МГПИ им.Ленина провести ускоренную подготовку будущих преподавателей этой дисциплины в пед. вузах страны. Весной 1968 года эти курсы начали работать. Слушателями курсов были съехавшиеся со всей страны преподаватели пед. вузов (многие с большим педагогическим стажем). Практически все они были старше меня. Мне было поручено читать один из основных курсов “Введение в метаматематику”, что я делал с огромным воодушевлением.
В это самое время (весна 1968 года) грянули события, связанные с появлением “письма 99 математиков”, выступивших в защиту А.С.Есенина-Вольпина, известного математика-логика и не менее известного диссидента. За очередное “противоправное” действие А.С.Есенин-Вольпин был заключен в психиатрическую больницу. Мы, знавшие Александра Сергеевича по его работам и выступлениям на логическом семинаре МГУ, понимали, что это произвол, опасный для его здоровья. Так появилось это письмо. В те годы появление писем-протестов не было редкостью. Но, судя по всему, именно с этого письма решено было ужесточить борьбу с подписантами. В райкомы были вызваны парторги организаций, в которых работали группы математиков (МГУ, МИАН им.Стеклова, МГПИ им Ленина,…). Им было предложено отыскать в списках подписавших своих сотрудников и провести с ними самую серьезную работу. Дальнейшие события в разных организациях развивались по-разному. Однако возникла определенная трудность. Письмо в СССР опубликовано, конечно, не было. Списки подписавших, видимо, тиражировать не предполагалось (документы особой важности!?). Парторгам их лишь предъявили, но не раздали. Дальнейшие события в разных организациях развивались по-разному.
Мои воспоминания касаются МГПИ им.Ленина. Институт – большой. Парторг - с философского факультета. Знать всех преподавателей математики она не может. Естественно, в предложенном ей списке она смогла отметить лишь три заметные фамилии: академик П.С.Новиков, профессора М.Ф.Бокштейн и И.М.Яглом. При этом “сверху” поступило указание – П.С.Новикова не трогать. С подписантами-академиками разбираться предстояло в президиуме АН. Итак, наказанию должны быть подвергнуты два профессора. На факультете возникла тревожная обстановка. Стали готовиться всякие собрания с грозными резолюциями (витало слово “увольнение”). А между тем среди преподавателей факультета рангом поменьше (доценты, кандидаты) было еще 6 человек, чьи подписи также стояли под этим письмом. Мы постоянно общались, все время возвращаясь к непростой дилемме, стоящей перед нами: участвовать (хотя бы молча) в судилищах, которые намечались, или признаться в подписанстве и тем самым, присоединиться к гонимым со всеми вытекающими последствиями. В наших обсуждениях звучали разные доводы, которые сводились к двум точкам зрения:
“что, если мы промолчим, а потом выяснится наличие нашей подписи; как смотреть людям в глаза”;
“мы не сделали ничего дурного и нет оснований самим лезть на эшафот”.
Но события развивались таким образом, что некоторые из нас вскоре вынуждены были принимать решения под воздействием возникших обстоятельств. Так однажды меня пригласил к себе домой парторг нашей кафедры профессор Д.А.Райков. Он готовил заседание кафедры мат. анализа, на котором предстояло осудить профессора М.Ф.Бокштейна. Он предполагал, что с моей стороны во время обсуждения могут последовать неприятные вопросы, которые помешают плавному ходу заседания. А именно единодушное осуждение, по мнению Д.А.Райкова, могло бы М.Ф.Бокштейна сохранить для кафедры. В такой доверительной обстановке я не счел возможным скрывать свою “тайну”. Каково же было его отчаяние, когда я признался в своем подписанстве!
В эти же дни прошел очередной ученый совет факультета, на котором среди текущих дел была переизбрана на очередной срок на должность доцента Л.А.Кронрод. Сразу после утверждения результатов голосования Лидия Александровна объявила, что она тоже подписала это письмо. Ученый совет немедленно отменил только что принятое решение.
Поле таких признаний одна из преподавательниц института выступила с предложением опросить всех преподавателей, не являются ли они подписантами. Предложение принято не было. Однако, по собственной инициативе она стала задавать этот вопрос своим коллегам. Одна из них Г.А.Шестопал, вместо того, чтобы “послать" настырную сотрудницу, призналась, что тоже подписала письмо.
Заметим, что к этому времени письмо перестало быть актуальным: К.С.Есенин-Вольпин был отпущен из психбольницы (видимо, письмо сыграло свою роль).
Однако колесо экзекуции уже раскрутилось. “Убедительность” выступлений была типичной для того времени. Например, одна преподавательница, обращаясь ко мне, с пафосом в голосе воскликнула: “У меня в войну все погибли, а Вы подписываете”. Одним словом, было решено всех сотрудников, подписавших письмо, уволить. Готовилось заключительное собрание коллектива факультета. Именно в этот момент на имя декана поступило письмо П.С.Новикова. В письме он объявлял, что, если с его кафедры кто-либо будет уволен, он уйдет с факультета. Фактически речь шла о двух сотрудниках – о М.Ф.Бокштейне и обо мне. Потеря П.С.Новикова для факультета была крайне нежелательна. Руководство факультета спешно стало искать варианты. Мне, в частности, было предложено отказаться на пару лет от пед. работы и заняться научной и методической деятельностью. Трое других подписантов И.М.Яглом, Л.А.Кронрод, Г.А.Шестопал были уволены. Еще трое подписантов продолжали работать, поскольку никто ничего про них не знал (и доработали до пенсии).
Для академика П.С.Новикова эти события тоже прошли не без последствий. Он подвергся сильному нажиму со стороны членов президиума АН и лично президента АН М.В.Келдыша (кстати, М.В.Келдыш – родной брат жены П.С.Новикова Л.В.Келдыш, также известного математика). От Петра Сергеевича, как и от других членов АН, подписавших письмо, требовали теперь подписать другое письмо, которое должно было успокоить встревоженных американских математиков. Это давление сказалось на здоровье Петра Сергеевича. Он заболел и скоро его не стало.
В то время, когда я обдумывал предложение об отказе от пед. деятельности, меня разыскал А.С.Кронрод, крупный математик, профессор, руководитель группы молодых талантливых математиков, создавших, в частности, первую в стране компьютерную версию шахматной программы КАИССА. Зная, что в ряде учреждений происходит кампания по увольнению молодых способных математиков, А.С.Кронрод загорелся идеей собрать под одной крышей мощную математическую группу. Приютить эту группу взялся директор института Автоматики и телемеханики (ИАТ) АН академик В.А.Трапезников. Наслушавшись Кронрода о грандиозных задачах, которые предстоит решать создаваемой группе, посоветовавшись с П.С.Новиковым, я решил пойти за Кронродом, отказавшись от нелюбимой научно-методической деятельности, которую мне предлагают в МГПИ. Пишу заявление в ИАТ. Зам. директора ставит визу “в приказ”. Увольняюсь из МГПИ и вдруг звонок Кронрода: прием в ИАТ закрыт (под нажимом из президиума АН?). Даже те математики, которые успели поступить на работу, получили на руки трудовые книжки, в которых запись о зачислении была зачеркнута, и ниже стояла приписка “запись внесена ошибочно”.
Так я оказался без какой-либо работы. Ситуация осложнялась еще и тем, что в это время у нас родилась дочь, и мы переехали в долгожданную кооперативную квартиру, для чего пришлось влезть в долги.
Надо отдать должное А.С.Кронроду. Он сам оказался без работы, но все свои усилия направлял на трудоустройство людей, которые пошли за ним.
Без работы я просидел несколько месяцев. Потом мне повезло. Мои знакомые познакомили меня с замечательным человеком Б.А.Кордемским, книжки которого по занимательной математике я очень ценил. Борис Анастасьевич заведывал кафедрой математики в Военной академии химической защиты. Он сразу предложил мне работу на своей кафедре. Шлейф, который теперь тянется за мной, его не испугал. Он пояснил мне, что академия – заведение молодое, что начальник академии – его ученик, что обстановка в академии дружелюбная. Так я стал старшим преподавателем в военной академии. Преподавание офицерам отличается от преподавания студентам. Меня покоряла дисциплина в аудитории, внимательные глаза слушателей, направленные на тебя, желание хоть что-нибудь понять. Я стал подбирать материал, более близкий и понятный офицерам. Мне стало интересно работать.
Однако мой “роман” с академией продолжался недолго (около 1,5 лет). Однажды меня вызвали в политотдел академии и тамошний генерал без объяснения причин (было сказано только – обманул доверие руководства) предложил в течение двух недель покинуть академию. Затем меня принял начальник академии генерал-полковник Д.В.Горбовский. Он беседовал со мной в высшей степени уважительно. Он рассказал, что в политотдел академии пришла анонимка, в которой говориться о моем подписанстве. Он слышал о моем преподавании только хорошие отзывы. Он просит меня поверить, что не в его власти повлиять на действия политотдела. Единственно, что он может сделать – дать больше времени на поиски новой работы (3 месяца вместо двух недель). Кроме этого, мне выдали абсолютно положительную характеристику в двух первых(!) экземплярах (с тем, чтобы я мог подать документы на конкурс сразу в двух местах). Б.А.Кордемский был крайне удручен, поскольку в его многолетней практике такого еще не было. Будучи (совместно с М.И.Сканави) сопредседателем объединения преподавателей математики ВТУЗов Москвы, Б.А.Кордемский переговорил по поводу моего трудоустройства почти со всеми зав. кафедрами математики московских ВТУЗов, не скрывая того шлейфа, который за мной тянется. Все было безуспешно.
Оставался единственный шанс – Московский вечерний металлургический институт. Там был объявлен конкурс на два вакантных места доцента по кафедре мат. анализа. На конкурс было подано одно (мое!) заявление. Одновременно на кафедре должен был смениться заведующий. Заранее я переговорил как со старым, так и с новым зав. кафедрой, а также с ректором института. Вроде везде обещали поддержку. С учетом хронического недобора преподавателей (крайне низкий рейтинг института) можно было смело рассчитывать на успех. Однако конкурсная комиссия мне отказала. Мне рассказали, как проходило заседание конкурсной комиссии. Председатель (проректор института) сначала объявила, что на два вакантных места поступило одно заявление. Далее она сказала, что брать нового сотрудника следует только с учетом мнения зав. кафедрой. А поскольку вопрос с зав. кафедрой пока не решен, она предложила отложить на будущее выборы доцента и перейти ко второму вопросу – выборам зав. кафедрой. Если бы порядок вопросов был изменен, то коллизии бы не возникло.
Мне стало ясно, что пед. работы мне не найти и что предстоит менять профессию.
В поисках работы довольно случайно я остановился на институте Информэлектро. Там, по крайней мере, мне обещали помочь в обучении программированию. Выбор Информэлектро, как я вскоре понял, оказался для меня на редкость удачным. Дело в том, что в скором времени подобные обстоятельства (подписание протестных писем с последующим увольнением) привели в этот институт Ю.Д.Апресяна, известного лингвиста, ныне академика РАН. Вскоре вокруг него появились некоторые его коллеги (у каждого из них были свои причины для расставания с прежним местом работы) и ученики. Так внутри одного из отделов отраслевого информационного института возникла сильная группа профессиональных лингвистов, которая могла ставить перед собой серьезные научные и прикладные задачи. В самом общем виде сформировалась и цель исследования – идеи автоматического анализа и синтеза текстов на естественном языке. Я, весьма далекий от лингвистики, нашел себе место в рамках этого проекта: создание формальных языков для записи лингвистической информации и алгоритмов, обрабатывающих формальные лингвистические объекты.
Возникновение такой группы – безусловная заслуга директора Информэлектро С.Г.Малинина. Чувствуя важность исследований, проводимых группой, он закрывал глаза на чужеродность этих исследований тематике института. Когда Сергея Глебовича не стало, новое руководство института решило избавиться от группы. К счастью, к этому времени появились некоторые результаты, которые можно было продемонстрировать специалистам. Так мы получили поддержку, например, от академика Г.С.Поспелова, академика А.П. Ершова, профессора Р.Л.Добрушина. Возможно под их влиянием в критический для группы момент академик-секретарь Отделения информатики АН Е.П.Велихов выделил 10 мест в ИППИ АН в лаборатории Р.Л.Добрушина для членов нашей группы.
Заключение
Описанные здесь события имели место много лет тому назад. В то время даже среди моих знакомых были люди, посвятившие себя протестной деятельности и прошедшие в силу этого через испытания, значительно более трудные, чем достались мне. Поэтому текст я назвал ”Похождения рядового подписанта”. Подчеркну все же особенность моего конкретного случая. Довольно длительное время (2-3 недели) я, как и некоторые мои товарищи – подписанты, сам выбирал себе судьбу: молчать и продолжать заниматься любимым делом (с риском, что тайное станет явным) или ничего не скрывать и распрощаться с профессией. Не знаю, что бы я посоветовал сейчас своему внуку, если бы он пришел ко мне в подобной ситуации за советом.
Признаюсь, что иногда даже испытываю благодарность судьбе за то, что мне пришлось пережить, поскольку в итоге я оказался в группе друзей, замечательных лингвистов. Имена Ю.Д.Апресяна, И.М.Богуславского, Л.Л.Иомдина широко известны в лингвистическом мире. С их помощью я приоткрыл для себя красоту новой для себя науки – науки о языке, поучаствовал в создании нескольких серьезных проектов.