В дни, когда в России оплакивали детей, сгоревших в пожаре в Кемерове, в Англии вспоминали жертв — главным образом, подростков — погибших в мае прошлого года в теракте на концерте в Манчестере. В этот день вышли результаты расследования, в котором разбирались действия и ошибки в работе служб спасения. Во всех новостных выпусках это было главной темой. Пожар в Кемерове стоял на 3 месте в новостях.

Судьба 22 молодых людей, погибших здесь, в Великобритании почти год назад, оказалась для англичан важнее катастрофы, случившейся в далеком Кемерове. И это понятно — они и города такого до того дня не знали. Представьте себе, что вы слышите о страшном пожаре где-то в далекой китайской провинции с непроизносимым названием. Вы поахаете и забудете.

Кемерово россиянам не забыть. «Манчестер Арену» не забыть англичанам. Для меня и то и другое — горе, я живу на две страны. Я помню лица ребят, погибших, когда они выходили из концертного зала в Манчестере, у меня перед глазами — лица детей, почему-то на официальных кадрах теперь замыленные, сгоревших в Кемерово.

Я помню, как впервые столкнулась с потоком нефильтрованной информации в английских газетах после стерильной советской прессы. Это было тяжело

Сострадание, эмпатия. Как далеко это может распространяться?

Я помню, как впервые столкнулась с потоком нефильтрованной информации в английских газетах после стерильной советской прессы. Это было тяжело. Я читала и думала: как же много в мире горя. А по вечерам, приходя домой с работы на БиБиСи, плакала и не могла заснуть. Но это проходит: работая журналистом, так долго и так остро ты просто не можешь на все реагировать. Да, если хотите, неизбежно появляется некоторая доля отстраненности. Хотя мы знаем журналистов, например, Анну Политковскую, которые так и не потеряли остроты реакции на любое горе. Но таких мало. Живя в сегодняшнем мире, ты все равно отфильтровываешь информацию и не впускаешь в себя всё. Это самозащита. Иначе ты сойдешь с ума.

А как насчет чувства вины за то, что делает твое государство, причиняя горе другим народам? Это чужое горе или твое? И должен ли ты за причиненное горе повиниться?

В дни кемеровской трагедии правозащитник Александр Подрабинек в своем посте в Фейсбуке писал: «Непонятно, как люди ухитряются так эмоционально реагировать на смерть одних детей и совсем не замечать смерть других? Когда два года назад российская авиация целенаправленно бомбила больницы в Сирии и там погибали дети и взрослые, в российском Фейсбуке стояла благостная тишина. Когда в прошлом году поддержанный российской военной мощью сирийский диктатор Башар Асад применял против мирных жителей отравляющий газ зарин и погибло 84 человека, в том числе 27 детей … российский Фейсбук не полнился словами гнева и отчаяния…» Приложены и фотографии погибших детей. Такие же детские лица, что и в Кемерове. И на них тяжело смотреть.

Да, все правда. И правда то, что чуть не каждый день повторяет Аркадий Бабченко. «Почему, оплакивая “своих”, вы забываете о детях в Украине? В результате российской агрессии без отцов остались тысяча семьсот восемьдесят детей»?

Некоторые из нас были готовы рискнуть собственной свободой «за вашу и нашу свободу!» Таких оказалось, правда, немного, всего 7 человек. 25 августа 1968 года они вышли на Красную Площадь

Это было ровно 50 лет назад. Пражская весна. Нам двадцать лет. Помню, как мы с друзьями много раз бегали в кинотеатр «Россия» смотреть документальный фильм «Чехословакия, год испытаний». Мы как будто видели себя на пражских улицах и площадях. Вот я бегу, такая свободная, а рядом — мои друзья. «Машка, Машка, смотри, как она на тебя похожа!» Да, и правда похожа. И как нам хотелось тогда, чтобы у них всё получилось. Тогда, может, и у нас? И мы будем вот так свободно бегать? Мы ведь так похожи!

А потом, в августе мы горевали, когда в Прагу вошли «наши танки». Помню, что именно так и говорилось — «наши танки». И было стыдно. И мы очень сочувствовали чужому горю. Думаю, еще и сочувствовали, потому что успели хоть опосредованно, но подышать их свободой.

Некоторые из нас были готовы и повиниться перед чехами и словаками, и рискнуть собственной свободой «за вашу и нашу свободу!»

Таких оказалось, правда, немного, всего 7 человек. 25 августа 1968 года они вышли на Красную Площадь.

Наталья Горбаневская, одна из участниц той демонстрации, писала как раз об этом чувстве вины за содеянное твоим государством:

Это я не спасла ни Варшаву тогда и ни Прагу потом,
это я, это я, и вине моей нет искупленья,
будет наглухо заперт и проклят да будет мой дом,
дом зла, дом греха, дом обмана и дом преступленья.

И, прикована вечной незримою цепью к нему,
я усладу найду и отраду найду в этом страшном дому,
в закопчённом углу, где темно, и пьяно́, и убого,
где живёт мой народ без вины и без Господа Бога.

Это — гражданская поэзия. Демонстрация на Красной Площади была гражданским поступком.

Уже в другую историческую эпоху и мы ходили в Москве на демонстрации с белыми шариками и желто-голубыми флажками против войны в Украине. С 2015 года в Москве и других городах проходили демонстрации против войны в Сирии и участия в ней России.

Телевизионные кадры, на которых умирающие от голода или убитые дети и растерянные взрослые, всегда вызывают у меня слезы. На это больно смотреть.

И все же самые сильные эмоции и сострадание вызывают вот такие бытовые истории, как пожар в Кемерово. Может, потому что мы можем поставить себя на место родителей, потерявших детей, мы знаем этих детей, мы представляем своих на их месте, мы знаем эти торговые центры, в которые мы сами водили своих детей. Мы даже знаем причины трагедии — человеческая жадность, глупость и коррупция.

А война далеко.

Чужая беда. Как пожары в далекой китайской провинции.

Возвращаюсь к вопросу вины. Вина за то, что произошло в Кемерове, без всякого сомнения лежит на власти — и местной, и федеральной. И именно власть должна повиниться, встать на колени перед несчастными родителями, уйти, наконец, в отставку. Этого, увы, не случится. Для власти, судя по высказываниям отдельных ее представителей, пожар в Кемерове — это чужая беда. Их дети ходят в другие кинотеатры и торговые центры.