— Я, наверное, где-то совершила ошибку. Но теперь я не могу понять, где она и в чем, и, главное, как ее исправить. У меня растет дочь, и мне, наверное, надо было бы разобраться…

— Безусловно, вы правы, — из своего университетского образования я вынесла много теорий и совсем немного практических правил. «Пока ничего не понимаешь, лучше всего соглашаться с клиентом» — одно из них.

Женщина выглядела здоровой и ухоженной. Но не выглядела счастливой. Особо несчастной, впрочем, тоже не выглядела.

— Наверное, следует начать с моей матери…

«Опыт чего-то психоаналитического? — подумала я. — Или просто читала, смотрела фильмы о том, как это бывает?»

— Что ж, если вам это кажется важным, расскажите о ней.

Мать клиентки звали Марина. Ее жизнь в пересказе дочери выглядела вполне кинематографически.

Приехала из провинции «покорять Москву». В школе был драмкружок, в котором два раза с успехом сыграла романтических героинь. На основании этого и своих шестнадцати лет возмечтала стать актрисой. Зачарованно бродила по Москве, узнавая места из прочитанных книжек. Дома училась хорошо, и могла бы, наверное, поступить в какой-нибудь «нормальный» институт, но — только театральный! Естественно, не поступила, однако с мечтой не рассталась, устроилась работать уборщицей в какой-то недавно народившийся театр. Жила в буквальном смысле на хлебе и воде, снимала где-то угол, но иногда там у хозяйки случались «праздники» с обильным алкогольным возлиянием и опасными для молодой девушки гостями. Тогда ночевала прямо в театре, среди реквизита.

Среди прочих артистов театра был, разумеется, Он — уже стареющий красавец, сыгравший в нескольких известных советских фильмах, правда, роли второго плана. Трудно сказать, что ему понравилось больше — юные прелести провинциальной дурочки или ее восторженное обожание его таланта, но он «снизошел», хотя сразу честно предупредил, чтобы не обольщалась: у него семья, дети, история никаких перспектив не имеет. Деловито уточнил: кто будет предохраняться? Она твердо сказала: конечно, я, вам не о чем беспокоиться. Потом среди романтического тряпья и пыльных закулис он читал ей самые известные монологи несыгранных им ролей...

— Вообще-то я думаю, что все это вранье, — сказала мне моя посетительница. — И моим реальным папашей был кто-то из пьяных гостей квартирной хозяйки. Но в театре мать действительно работала, потом меня туда водила и даже своим замухрышным подружкам как-то доставала контрамарки. Подружек у нее всегда везде было много, еще домашняя привычка, наверное, то щи у кого-то пробует, то яйцо просит, то горшочек с алое кому-то от простуды несет… У меня не так, приятельницы только, да и круг, конечно, совсем не тот…

Когда Марина все-таки забеременела, артист не стал устраивать сцен и джентельменски предложил деньги на аборт в хорошей клинике. Когда девушка не согласилась (ей хотелось ребенка от любимого), ей указали на дверь во всех смыслах.

— Дальше неинтересно, — сморщила аккуратный носик дочь Марины.

Многолетние мытарства, перемежающиеся тем, что можно даже назвать удачами: хозяйка комнаты не выгнала беременную Марину, а вскоре после ее родов слегла от многолетней пьянки и общей изношенности организма. Марина ухаживала за ней и ребенком в течение шести лет («Я еще помню ее, я ее называла бабушкой, и хотя мама все время стирала, от нее всегда жутко воняло») и получила комнату в наследство.

Потом Марина много лет работала приемщицей в химчистке: там разрешали пораньше уходить с работы, когда нужно было отвести дочку к врачу. Девочка много болела, но, как и мать когда-то, хорошо училась.

— Я дурой была, — с самого раннего детства говорила ей мать, в подробностях рассказывая вышеизложенное. — А ты у меня умная девочка, все сделаешь как нужно.

— Я действительно была умной, это был мой единственный ресурс, и я училась им пользоваться. Я очень рано научилась говорить комплименты, и всем нравилась, многие хотели мне помочь. Я училась в хорошей школе (поступила по конкурсу в восьмой класс) и, поскольку не могла притвориться, что у меня что-то есть, стала говорить «правду»: я вот такая совсем простая юная девочка, дочь бедной провинциальной матери-одиночки, но я способная и очень хочу учиться, и мечтаю о «хорошей жизни», и готова всячески работать для этого, а люди вокруг такие хорошие…

Меня саму тошнило от этого, но оно работало! Богатые родители моих одноклассников ставили меня им в пример, но я всем умело льстила, и одноклассники меня не ненавидели, а наоборот, говорили: да ты и вправду молодец, чего ты так тушуешься!

Я хотела быть педиатром, неонатологом (потому что маленькие дети не врут), но мне хорошо давались языки, и мы с мамой решили, что иняз — это перспектива. Потом я училась в институте, и у меня было три романа: тот, кого любила я, был романтическим болваном и хорошо играл на гитаре. Второй любил меня с первого класса моей первой дворовой школы (сейчас он с женой и двумя детьми живет в двухкомнатной хрущевке на окраине Москвы), а третий, за которого я и вышла замуж, был шведом и работал в совместной фирме.

Теперь у меня все хорошо, растет дочь. Моя мама жива. Я спрашиваю у нее: мам, я все сделала правильно? Она восторженно смотрит на меня и восклицает: да, конечно, ты же у меня умная девочка! И когда я спрашиваю ее: «Но почему же тогда мне так часто хочется разбить голову об стенку?» — она делает вид, что вообще не понимает меня…

— А вы сами-то понимаете? — спросила я.

— Наверное, нет, поэтому я к вам и пришла… Но главное вот в чем: что мне сказать моей дочери? Ведь я знаю только два варианта — и «оба хуже».

— Может быть, просто предложить ей быть самой собой? Идти за своими мыслями, мечтами?

— Самой собой? Идти за мечтами? Но это же вариант моей матери! Увольте!

Мы говорили еще и еще, но я так и не смогла увести ее с этой развилки на поле жизни, не смогла ей ничем помочь. Уходя от меня в нашу последнюю встречу, она сказала, что ей многое стало ясно, но выхода из своей ситуации она по-прежнему не видит.

Сейчас я вспоминаю эту историю умной девочки и рассказываю ее вам. Кто знает, вдруг для кого-нибудь окажется интересным и даже полезным ее прочесть.