«Петя, не суй гвозди в розетку!» Лекция  Катерины Мурашовой

1. Ребенок приходит в мир

Детские приюты в конце XIX века были довольно приличными учреждениями: там было чисто, хорошо проветривалось, и подброшенных младенцев регулярно пеленали и кормили. Несмотря на это, смертность детей в возрасте до года составляла 90%, хотя нельзя было сказать, что им чего-то не хватало. Нянечкам, которые ухаживали за этими детьми, эта статистика была хорошо известна. Они были живыми людьми, поэтому, зная, что из десяти подопечных девять погибнет, а один останется, каждой из них хотелось, чтобы выжил тот, который симпатичен именно ей. И к концу XIX века они уже знали, как помочь младенцам выжить. Нет, они не разбирались в психологии — эта наука тогда сама еще не вышла из пеленок, а нянечки и вовсе были необразованными. Что же они делали? Привязывали ребенка за спину платком крест-накрест и в течение дня носили его — не разговаривали с ним, не играли, не развивали, а просто носили — и ребенок выживал! Психологи заинтересовались этим явлением и в конце концов пришли к выводу: когда ребенок появляется, он некоторое время ищет ответ на вопрос, рад ли ему этот мир, хотят ли его здесь видеть. Понятно, что дети, которых подбросили в приют, получали отрицательный ответ на этот вопрос. Те же, кого носили на себе, чувствовали, что они кому-то нужны. В девяностые годы знакомый врач в детской больнице рассказывал мне, что если в реанимацию проступает ребенок из семьи и ребенок из дома малютки с осложнениями одинаковой тяжести, то вероятность летального исхода у последнего в три раза больше, несмотря на то что внимания медперсонала к детдомовцу будет даже больше.

Базовое доверие к жизни формируется у ребенка в первый год жизни, поэтому этот год можно назвать кризисным. Бывает и так, что ребенок понял, что не нужен, но не ушел: современные технологии все же научились решать проблему детской смертности. У человека с несформированным базовым доверием к жизни особенное поведение: он ни во что не верит — ни в альтруизм, ни в искренность чувств. Он уверен, что его любят за наличие квартиры в Москве, а начальники на работе хвалят исключительно для того, чтобы еще больше загрузить. Все мы сталкивались с такими людьми, и «переродить» их заново, внушив базовое доверие к жизни, практически непосильная задача для психоаналитиков.

2. Ребенок видит границы

Если у ребенка сформировалось базовое доверие к жизни, то в течение первого своего года он воспринимает окружающих исключительно как обслуживающий персонал, который делает все только ради него: захотел есть — покормили, захотел на ручки — взяли, описался — тут же меняют пеленки. Где-то в год он выползает из кроватки и начинает исследовать мир, открывшийся его цепким ручонкам. Тут же он сталкивается с первым запретом: «Это не трожь, это положи, туда не лезь». В год ребенок знает слово «нельзя», но мир вокруг так интересен, что он на это слово совсем не обращает внимания: туда не пустили — что ж, пойду в другую сторону. Проходит еще некоторое время, ребенку исполняется примерно полтора года — и у него происходит озарение: кажется, все же не все в этом мире предназначено для него. Эта мысль грандиозна и переворачивает жизнь с ног на голову. Родители иногда приходят ко мне с такими словами: «Знаете, он еще две недели назад был нормальный, а сейчас с ним что-то не то». И правда, ребенок изменяется буквально по щелчку — в нем начинает работать особая биологическая программа. Эта биологическая программа работает у всех детенышей высших млекопитающих — у щенят, котят и медвежат она такая же, как и у младенца. Программа выясняет, где находятся границы, установленные словом «нельзя», и как их подвинуть, сделать так, чтобы «нельзя» было поменьше, а «можно» — побольше.

Когда родители обозначают для ребенка границы, он начинает их тестировать. Классический пример: «Петя, не ходи в лужу!» — тут же Петя, глядя в глаза тому, кто это сказал, медленно заходит в лужу. И ему в этот момент хочется исследовать вовсе не лужу — в таких случаях дети сидят на корточках и шурудят по дну палкой — ему интересна лишь реакция человека, озвучившего запрет, на нарушение этого запрета. У ребенка нет никаких других способов исследовать запрет, кроме как его нарушить. Если границы поставлены четко и жестко, этот этап проходит быстро и забывается.

Есть три способа, с помощью которых дети исследуют границы, и каждый ребенок пробует все три. Какой способ срабатывает, тот и закрепляется. Допустим, ребенок говорит: «Хочу бутылочку воды», а ему говорят: «Нет, не дадим, зальешь все». Запрет понятен, но нужно его проверить — вдруг границы запрета можно подвинуть. Первый способ — прямая агрессия: «Дай, дай, дай, дай — упаду, посинею!!!» Это делается из расчета на то, что родители испугаются и уступят. И такое происходит, мне говорят: «Он так падает! У него носогубный треугольник синеет! Мы ему в итоге даем все, что он просит, потому что нам врач сказал, что ребенок кричать не должен». Этот способ используется детьми не очень умными, но сильными, с сильной нервной системой. Второй способ — нытье: «Мамочка, миленькая, умоляю, ну пожалуйста, мне немного надо, я ничего не испорчу». Способ рассчитан на то, что мама даст, лишь бы ребенок замолчал. Наконец, третий способ для детей чуть постарше — манипуляция. Сначала ребенок приходит к папе: «Знаешь, руки так тянутся к молотку, так хочется гвоздь забить, а бабушка говорит, что я пальцы отобью». Потом приходит к бабушке: «Так хочу твоих вкусных пирожков, а папа говорит, что у меня щеки из-за спины видны».

3. Когда границ не видно, или Притча про зеленый диван

Что происходит, если в установленных родителями границах находится лазейка? На консультациях я обычно рассказываю притчу про зеленый диван, которая объясняет последствия. Представьте, что в семье есть мама, папа, бабушка и зеленый диван, на котором ребенку очень хочется попрыгать. Границы для него должны быть выставлены двумя способами. Первый: ему просто разрешают это делать, и он прыгает, пока не напрыгается. Второй: ему запрещают, и если он начинает, его всякий раз хватают за шкирку и сгоняют с дивана до тех пор, пока он не усвоит правило. И не начнет прыгать тогда, когда его никто не видит. Но, поскольку в доме на одного полуторагодовалого ребенка приходятся трое взрослых, на диване он практически не будет прыгать. Бывает и по-другому. Например, мама считает, что прыгать на диване нельзя, потому что ребенок может упасть и удариться. Папа же считает, что прыгать можно, так как, если запрещать, в ребенке не разовьется ловкость, и шансы удариться обо все, стоящее рядом, только возрастут. Бабушка согласна с мамой: она считает, что на диване прыгать опасно, но когда она говорит со своей подружкой по телефону, она готова закрыть глаза на то, что ребенок прыгает.

Итак, можно ли ребенку прыгать на диване, если в комнате находятся одновременно папа и бабушка, которая не говорит по телефону? Если вся семья живет на шее папы, то, скорее всего, он в комнате главный — значит, вроде как можно. Если это студенческая семья, которая живет на иждивении бабушки, то нельзя. А если возникнет конфликт между папой и бабушкой на тему того, можно ребенку попрыгать или нет, и вмешается мама — на чью сторону она встанет? Для этого надо знать, чьей мамой является бабушка. Потому что если это мамина мама и если у дочери и матери одна позиция, то вдвоем они папу «задвинут». А если это свекровь и отношения так себе, то мама может встать и на сторону мужа, хоть она не разделяет его позицию относительно прыгания на диване. Ребенку, как мы помним, полтора года. А диван в квартире, оказывается, не один, и границ нужно установить много — ребенку приходится решать непростые задачи, связанные с семейной иерархией, в результате чего его нервная система перегружается. Ребенок перестает спать, начинает капризничать на ровном месте.

Жесткое и однозначное установление границ никогда не вредит психике ребенка — ей вредит только отсутствие этих границ. Главное, чтобы все родители четко определили, что будет в этих границах, а что за ними, и не меняли решение под настроение. Если что-то запрещено, но иногда можно, то лучше разрешите сразу, потому что нет хуже ситуации, когда ребенку в чем-то запрещенном уступают иногда. Сразу возникает вопрос: зачем же вы тогда его так долго мучили запретом, почему не дали чего-то сразу? Если речь идет об агрессии, направленной на члена семьи, — не на брата и сестру, а на старших, например, ребенок бьет маму, — надо наложить на это табу. Табу — это запрет без объяснения причины. Как это делается: тот, кого ударил ребенок, встает, отшвыривает ребенка, воздевает руки к небу и говорит: «О боже, в моей семье этот сопляк (называйте его в третьем лице) посмел поднять руку на мать! Я разочарована!» Текст речи на самом деле неважен — важно, чтобы речь была эмоционально заряжена и не содержала местоимения «ты». После произнесения речи родитель, которого ударили, уходит, стеная. Его супруг должен произнести точно такой же монолог, затем отправиться утешать обиженного. Реакция ребенка может быть разной, от ступора до дикой бури, но она будет, потому что с ним произошло самое страшное — отторжение от родителей. Немецкие этнографы застали времена, когда член племени, нарушивший табу и изгнанный из племени, ложился и умирал, будучи совершенно здоровым. Если ребенок начнет цепляться за штаны и просить прощения, нужно просто перешагивать через него, во время ужина швырять ему на стол тарелку, при укладывании ко сну не желать спокойной ночи, и продолжаться это должно столько, насколько хватит сил. Надо быть готовым к тому, что ребенок проведет эксперимент: когда буря уляжется, он подойдет сзади и легонько стукнет, чтобы проверить, не привиделся ли ему весь этот ужас с отторжением. В ответ на его легкий стук родителям нужно отыграть весь спектакль еще раз и по полной. После нескольких раз рука ребенка будет подниматься на родителя — и опускаться. Нельзя табуировать все подряд, например, хрустальную вазу — пусть лучше разобьет, ведь психика ребенка дороже, чем вещь. Если ребенок избивает собаку, которую вы считаете членом своей семьи, наложение табу на это допускается, но для ребенка не должно быть больше двух-трех табу.

4. О главной задаче родителей

По каким-то неизвестным мне причинам выросло уже целых два поколения «объяснятельных» мам, которые вместо жесткого установления границ пытаются без грубости что-то объяснить ребенку, чтобы он не делал того, чего не надо. Например, идет мальчик с двумя гвоздями к розетке — биологическая программа запущена! — мама, вместо того чтобы отвести сына от розетки, прижимается к стене и начинает: «Петечка, не ходи к розетке! В розетке живет электрический ток, электрический ток может укусить Петю, Петю увезут в больницу и будут давать лекарства, Петечка может даже умереть, мама будет плакать, Петечку похоронят в земле — не суй, Петя, гвозди в розетку, там электрический ток!» Очень продвинутого ребенка электрический ток заинтересует лет в десять, остальным насильно объяснят лет в 14 на уроке физики, большинство из нас никогда не заинтересуется природой электрического тока — что делает эта мать, понять невозможно. Просто ей кто-то дал установку на «правильное воспитание».

У некоторых родителей есть идея, что существует знание о том, как правильно воспитывать детей, главное — получить его, делать все правильно, и тогда дети тоже будут «правильными». При наличии интернета поиск этого знания превращается в удивительное приключение. На одном сайте написано: «Ребенка надо укладывать спать только с мамой, это его успокаивает. Если он будет спать отдельно, он вырастет без базового доверия к жизни, и у него все будет очень плохо». Переходишь по следующей ссылке, а там: «Ни в коем случае не спите с ребенком! Он должен знать свою кроватку, и он не сядет на шею, тем более это функционально». Мать читает обе рекомендации — они кажутся ей одинаково здравыми, но ребенок у нее только один, а меж тем дело к вечеру, и его надо куда-то положить — она мечется. У нее появляется желание назначить кого-то экспертом и слушаться только его. Раньше единственно верным рецептом на все случаи был лишь тот, который рассказывала мать мамы. Но только не в наше время. На моих консультациях такие родители достают блокноты с ручками или планшет и говорят, что к полутора годам наделали, наверное, много ошибок в воспитании, но надеются, что еще есть шанс все исправить — сейчас они запишут все, что я им скажу, и пойдут делать все правильно. Так вот, этого «правильного» знания нету. Если кто-то говорит вам «я знаю как» — он врет. Мир слишком разнообразен. Ребенок приходит в него, не зная, куда он попал, с готовностью приспособиться к тому, что здесь происходит. И главная задача родителей — рассказать ему, как тут все устроено: где он будет есть, где спать, разрешено ли рисовать на стенах или лизать мороженое на улице. Нет неправильных вариантов, и разнообразие нашего мира — доказательство тому. Ребенок может родиться в степи, в семье кочевников — и тогда он до 17 лет будет спать с родителями на кошме, есть руками и подолгу оставаться в одиночестве. Он может родиться в британской аристократической семье, спать в своей колыбельке, и никто никогда не возьмет его к себе, в три года он будет кушать с ножом и вилкой и все время будет под присмотром няни. И мы не можем сказать, что кочевники или английские аристократы воспитывают детей неправильно.

5. Мама, я умру?

После прохождения этапа установки границ ребенок вступает в стадию креативности, у него появляется запрос на причинно-следственные связи, который вы должны удовлетворить — тот самый возраст почемучки. «Нет, не дам тебе бутылку воды!» — «А почему?» Вы обязаны ответить. Не спрашивает — не отвечайте. В этот период случается первый экзистенциальный кризис, его невозможно не заметить, но иногда ему не придают значения. Ребенок узнает о своей смертности: в семье кто-то умирает или он видит на улице сбитую машиной собаку. Я знаю одного ребенка, у которого этот кризис начался после того, как он по телевизору увидел похороны патриарха. Звучит вопрос: «Мама, а ты умрешь? А я умру?» Да, вопрос жутковатый, потому что, когда на него не отвечают, ребенок задает его снова. Еще страшнее, когда ребенок его не задает, уходит в себя и что-то сам себе придумывает.

При всей кажущейся жути этого кризиса он проходит гораздо быстрее и проще, чем этап установки границ. Родителям или одному из них достаточно сказать ребенку, как он думает. Если родитель атеист, он ответит: «Да, конечно, мы умрем! Но ты еще маленький, это будет очень нескоро. Я тоже еще молод. Люди остаются в своих делах и детях. Вот, прабабушка умерла, но у нее осталась дочка, я, внук, ты, правнук. Жизнь продолжается». Если человек христианин, он скажет: «Тело смертно — скоро поедем на кладбище проведать бабушку. Но душа бессмертна, так что бабушкина душа сейчас на небе и смотрит на нас оттуда». Буддист ответит: «Мы умираем, да, но мы заново рождаемся кем-то другим, в зависимости от того, хорошо или плохо мы себя вели». Одним словом, к моменту, когда ребенку исполнится примерно четыре года, родителям было бы неплохо обзавестись хоть каким-нибудь мировоззрением. Если мировоззрения нету, ребенок остается неудовлетворенным. Ведь ясно же, что в четыре года он спрашивает не куда душа девается — ему нужно увидеть, что родитель в курсе того, что смерть есть, и реагирует на это спокойно, а значит, ребенок тоже может быть спокоен. Если же родитель при упоминании смерти начинает метаться, не зная, что сказать, ребенок думает, что нащупал что-то действительно страшное, и его тревога растет.

6. Подростковый кризис: пересмотр договора

Многие думают, что подростковый кризис — это запрос на взрослость. Но это не так: какая взрослость в тринадцать лет? На самом деле это запрос на пересмотр договора «мать — ребенок». Как только ребенок появляется, мать как бы заключает с ним договор о том, что она берет его в сыновья или в дочери и обещает в обмен кормить, одевать, всячески заботиться и дать образование. Они с ребенком будут надолго психологически связаны пуповиной. То самое «мы покакали» означает, что мать себя от ребенка не отделяет. Со временем эта невидимая пуповина начинает растягиваться, но не исчезает. Ее можно заметить, наблюдая, как трехлетний мальчик, набегавшись на детской площадке, подбегает к матери, утыкается ей в коленки и просто стоит так некоторое время, ничего не спрашивая и не прося, а потом отправляется бегать дальше, как ни в чем не бывало. В какой-то момент пуповина настолько растягивается, что начинает причинять боль обеим сторонам — тут-то ребенок и запрашивает пересмотр договора «мать — ребенок», который перестает его устраивать. Он не знает, чего хочет вместо этого — просто хочет другого.

В традиционных обществах никакого подросткового кризиса нет: там ребенок остается ребенком до момента инициации, когда он проходит необходимые испытания — например, приносит старейшинам тушу зубра или головы трех врагов, — и с тех пор его записывают во взрослые со всеми правами и обязанностями.

В нашем обществе обрядов инициации нет. Что происходит, когда родители чувствуют дерганье пуповины? Они могут сказать ребенку: «О’кей, все понятно. Что ж, теперь ты взрослый со всеми правами и обязанностями, мы не делаем больше различий между нами и тобой». Когда так поступают, ребенок иногда пугается и, вместо того чтобы чувствовать себя свободным, наоборот, может прилепиться к родителям. Есть и другой сценарий развития событий: родитель чувствует, как дергают за пуповину, и начинает думать: ой, все, началось, сейчас ребенок начнет пить и колоться, уже серьгу в нос вставил! Родитель не перерезает пуповину, а быстро наматывает ее на кулак. Когда ребенок понимает, что вместо ожидаемого отдаления он, наоборот, насильно притягивается родителями, он начинает грызть пуповину сам, в результате чего концы натянувшейся до предела пуповины ударяют по обоим, отношения портятся на долгие годы и могут больше не восстановиться. Подростковый возраст превращается в подростковый кризис только тогда, когда родители не хотят пересматривать договор.

Опять же, нет правильного способа перерезания психологической пуповины — это зависит от каждой конкретной семьи. Главное, что обязан сделать родитель, когда заметил, что за пуповину начали дергать, — признаться себе, что он это заметил и что ребенку действительно нужен пересмотр договора. Надо дать ему понять, что вы это заметили и будете думать над поставленной задачей.

Стоит понимать, что у ребенка, запрашивающего пересмотр договора, нет ни сил, ни ресурсов противостоять семье. «Мы всей семьей едем кататься на лыжах, почему ты пошел к телевизору?!», «У нас намечен поход в филармонию — как, ты не хочешь послушать Брамса?!» — ребенок не может сопротивляться такому давлению, и запущенная в нем очередная биологическая программа говорит ему, что надо сваливать от них, иначе он так всю жизнь и будет Брамса слушать. Он понимает, что в одиночку ему не справиться, но это возможно, если он будет состоять в группе — так запускается реакция группирования. Ребенок ищет себе подобных по определенному ряду признаков, чтобы противостоять родителям было проще. Это может быть как группа подростков, которые грабят ларьки, так и группа подростков, которые восстанавливают храм или любят музыку коллектива «Ногу свело!». Пока ребенок еще не нашел своих, можно ненавязчиво ему помочь и отвести в коллектив подростков его возраста, которые делают что-то вместе, чтобы он не примкнул к тем, кто вам совсем не понравится. Главное — перестаньте таскать подростка на Брамса, если он не хочет! Если пересмотр договора прошел благополучно, то однажды утром ребенок просыпается, идет к зеркалу вставлять кольцо в нос, смотрит на себя и думает: «Я что, идиот? Кажется, я слишком взрослый для этого».

Когда мы становимся взрослыми?

Человек может сказать: «Мне уже двадцать семь, но я чувствую, что до сих пор не повзрослел. Что делать?» Современный мир поощряет неотению — явление, при котором существо приобретает возможность размножаться, будучи незрелым. Пример психологической неотении — собаки. Они подчиняются человеку только потому, что не становятся взрослыми психологически. Их сделали таковыми с помощью искусственного отбора. Волчата развиваются как щенки, но после полового созревания они перестают подчиняться человеку. Ради продления периода детства и возможности обучения (в наши дни человеку постоянно приходится чему-то учиться и доучиваться) общество оттягивает взросление. Признак по-настоящему взрослого человека: его не волнует он сам. Он может переживать за здоровье детей, за судьбу своего дела, но самокопание ему не свойственно, так как он нашел ответы на все свои вопросы.

Современная цивилизация такую взрослость не поощряет. В результате у детей, выросших в этой цивилизации, есть возможность быть гибкими, часто менять страну, осваивать новые специальности. А платим мы за это тем, что постоянно находимся в переходном периоде, чувствуем, что что-то в нас не так, что настоящая жизнь где-то вдали и ждет нас. Мы начинаем думать, как с этим справиться — сходить ли к психотерапевту, или, может, переехать в Америку, или попить транквилизаторов, лишь бы хоть что-то сделать с этим состоянием внутренней невзрослости. Повзрослеть сегодня удается далеко не каждому. Мы застряли между «быть» и «казаться». Взрослое «быть» нам зачастую даже неинтересно. Интернет-пространство позволяет менять маски. Пожалуй, взрослый человек сегодня — тот человек, который знает, в какой маске он в данный момент, отдает себе в этом отчет и действует соответственно. Ни ускорять, ни тормозить процесс взросления не нужно. Если вы почувствуете, что вам рано считать себя взрослым, побудьте еще ребенком.

Подготовила Юлия Гусарова