От смога никто не умер. А если кто-то и умер, доказать, что виной тому стал именно смог, было бы трудно. Смог не режет глаз и не заставляет кашлять. Смог просто висит над поселком уже третий месяц. Так здесь уже третье лето.

Добраться отсюда до цивилизации на автомобиле можно только зимой. Лодки к шоссе до ближайшего города почти не ходят из-за обмеления реки, авиация совсем не летает сюда из-за дыма. Поселок пуст утром, днем, вечером и ночью. Идя вдоль его насыпны́х улиц с деревянными настилами-тротуарами, задаешься единственным вопросом: где же все его 3224 жителя (данные администрации) и полтысячи пожарных, заброшенных сюда со всех концов Красноярского края?

Все они, разумеется, где-то здесь, живут в режиме ожидания: пожарные ждут вертолета, жители — решительных мер, местные власти — дождя. В этом ожидании каждый день похож на предыдущий, словно старый ксерокс штампует безжизненный пейзаж, ухудшая каждую новую копию.

Раз в час пустой рейсовый пазик с надписью «Ванавара» выныривает из туманного переулка и тут же заныривает в другой. Пьяный эвенк, курящий в окно, в очередной раз громко говорит: «Здравствуй» — неизвестно кому. Белобрысые близнецы-десятилетки проезжают на квадроцикле, подняв столб пыли. Старый усатый таксист, чью речь не разобрать из-за манеры кашлять, жевать и говорить одновременно, в сотый раз оказывается где-то рядом: стоя на дороге, жуя приготовленный женой бутерброд. Это все люди, которых можно встретить здесь за целый день, не считая бравых пожарных в штабе Авиалесоохраны, милых продавщиц в десятке продмагов и смурных рыбаков. Все они напоминают фигурки, сделанные из фанеры лишь для того, чтобы стать декорациями дешевого фильма, в котором ничего не происходит, а едва тлеющую жизнь постепенно, но неумолимо затягивает белая пелена. Она окутает всех этих людей, окутает треугольники елок, треугольники деревянных крыш, треугольники деревянных носов лодок, и среди полного штиля через громкоговорители будет дважды в день звучать обращение администрации к населению:

«В связи с пожароопасной обстановкой, сложившейся в поселке Ванавара, просим вас принять следующие меры...»

Эвенкия расположена в самом центре Сибири. Здесь, в центре страны — в географическом смысле — о планах Кремля на счет тушения пожаров только гадают. По поселку ползут слухи: «Власть решила — к осени потухнет и так». Люди в очередях, на работе, на кухнях, в поселковом вотсап-чате «Сарафанное радио» обсуждают высказывание губернатора Усса о том, что тушить пожары «экономически невыгодно», «бессмысленно» и «даже вредно». «Усса надо за яйца и к березе! Вы знаете, сколько сейчас сгорит леса? Сосна, самый ценный вид древесины, сгорает!» — примерно в таком ключе. До высказывания губернатора, описавшего механизм тушения пожаров, заложенный в законе, власти о сложившейся в Сибири ситуации предпочитали молчать. Александр Усс, вряд ли того желая, сделал тему максимально пожароопасной. Замученные дымом сибиряки стали помышлять о бунте. «Надежда одна. Путин разберется с этим дерьмом. Иначе скоро тут на вилы всех поднимут. У нас дети», — заговорщически сообщила мне продавщица, отпуская две бутылки водки загулявшему пожарному с драгунскими усами. Не расслышав ее слов, он побрел на перевалочный пункт, откуда не может улететь на пожар уже которые сутки. В Кремле же недовольство продавщицы и ее земляков расслышали, на следующий день после резонансного высказывания Усса выступило МЧС. «Мне кажется, что здесь никакие экономические доводы не могут повлиять на то, чтобы помощь была получена», — сказал замглавы МЧС Чуприян, как бы в пику губернатору.

Еще спустя день, уже без заявлений, в дело в образе молчаливого народного спасителя вмешался лично президент: по его указу к тушению привлекли армию. Самолеты начали сбрасывать воду на горящую Эвенкию.

«Мы потушим пожары за пять дней», — пообещали военные.

К моменту, когда самолеты начали сбрасывать воду на тайгу, пожарные Авиалесоохраны почти окопали многокилометровую зону на южном берегу реки. На это ушла неделя тяжелого труда c перерывом на липкий, тревожный сон в лагере, или, как тут говорят, «таборе». Здесь работали бок о бок молодые десантники, профессиональные пожарные и деревенские мужики, что-то вроде ополчения; и те, и другие — с юга Красноярского края.

Правильнее сказать, что лесные пожары не тушат, а окружают, не давая огню распространяться. Иногда окружают по несколько суток без перерыва, палят лес встречным огнем из харизматичных горелок с гравировкой made in USA, заливают его водой из 25-литровых ранцев. Часто пожарные работают по 16 часов в сутки. Платят им только за восемь. На излете нескольких таких напряженных суток, когда сил уже нет, пожарные работают по утрам, до жары, и с вечера до ночи: лопата, пила, лопата. 10 километров в длину, полметра в ширину, 30 сантиметров в глубину. Изможденные люди работают посменно по двое-трое. «Нужно беречь силы», — говорит 23-летний командир взвода десантников из 12 человек и умолкает. Тут и там что-то тлеет в оглушающей тишине. Треск, похожий на ружейный выстрел, и одно за другим от сильного ветра начинают валиться деревья с отгоревшими корнями. И снова: лопата, пила, корни, камни.

Смог, гарь, зола. Отдых: сон в провонявшей палатке, разбитой прямо в пересохшем без дождей болоте. Завтрак, обед, ужин. Пайки, выданные на трое суток, заканчиваются. Только завтрак и ужин. Только ужин. Какие-то остатки тушенки в лабазе, но мало. Болотная вода, темно-коричневая, похожая на чай. «Раньше моряки брали ее с собой, чтобы спасаться от цинги. Я читал!» — не унывают пожарные. Из воды, начерпанной эмалированной кружкой, вылавливают всё, что похоже на насекомых, и потом ее кипятят. Другой воды на болоте нет.

Позавчера они почти закончили окапывать территорию. Позавчера самолеты ударили по пожару без всякого предупреждения. Тонны воды вылились на кромку пожара с бешеной силой: горящие деревья раскидало за окопанную полосу. Начался новый пожар. Горит тут и там, смог превращается в едкий дым. Масок ни у кого нет. На отгоревших пятачках тайги ноги вязнут в золе. Матерясь, десантники и пэхээсники бежали к «табору» через горящий лес, в полном обмундировании, с осточертевшими лопатами и пилами.

Болото, где был разбит лагерь, загорелось на следующую ночь — туда огонь принесло ветром. Пэхээсники — набираемые каждый год бригады пожарных-чернорабочих из деревенских мужиков — сбежали сразу. Десантники ушли утром, собрав вещи.

Теперь они поселились на берегу реки, на самом краю обугленной тайги. «Как одна большая семья», — цедит пэхээсник, захлебываясь лающим кашлем.

Бестолковая близость сине-бело-серого Ми-8, стоящего через дорогу от «отделения» (база на сленге пожарных) в ванаварском аэропорту, только раздражает. Третьи, четвертые, пятые сутки подряд — в зависимости от даты прибытия конкретного подразделения — день пожарных выглядит одинаково: ближе к утру из желтых и оранжевых палаток, которыми, как ягодами облепихи, усыпана штабная территория, высовываются сонные лица: люди глядят в смог, застлавший Ванавару, закрывают палатки и продолжают спать, пока спится.

Привычка заставит их подняться не в восемь, так в девять утра. И увязая в еще одном бессмысленно проведенном дне, за который они почти ничего не заработают, пожарные пойдут разжигать костер, чтобы заварить чай. В очередное сырое утро они натягивают форменные черные футболки с надписью «Авиалесоохрана», желтые худи с такой же надписью, зеленые защитные штаны. Приставка «авиа» на эмблеме выглядит издевательски. Везде, где есть дороги, пожарных возят на автобусах: на авиацию у отрядов, формально приписанных к авиабазам, нет денег. Парашютистов из Забайкалья, обученных десантироваться прямо в пылающий лес, несколько суток на пазиках везли до Кодинска, ближайшего к Ванаваре аэропорта. «Получается, это уже автобаза», — бормочет огромный десантник-инструктор Саша, женатый седьмым браком из-за того, что всю свою жизнь тушит лес и не бывает дома по полгода.

Вертолет перевез их в Ванавару для последующей переброски на тушение. На карте Эвенкии, висящей в штабе — небольшом бревенчатом доме, — отмечены больше десятка очагов пожаров. Пожарные иногда заходят посмотреть на карту и, недолго постояв возле нее, отправляются дальше бродить по территории или сидеть у костра. Осточертевшее остроумие почти не вызывает улыбок: «Ты костром пропах, отойди!» Кто-то вернется в палатку, где пролежит весь день, пялясь в телефон; кто-то от скуки пьет и шатается по поселку. «Некоторые прогуляются так, что потом ходят по деревне и меняют тушенку из пайка на водку. А потом уедут в тайгу и рыбачат там целыми днями», — злословят ванаварцы, которые недолюбливают пожарных. Некоторые местные уверены, что лес поджигает сама Авиалесоохрана: «Им ведь надо заработать».

Звено молодых резервистов — что-то вроде гвардии в Авиалесоохране: подтянутые, поджарые, сплошь 20-летние. Собираются обедать.

— Слышали, МЧС вроде бы наградили!

— Ну, пожары же потушили!

— Я вообще с 2012 года не видел МЧС на пожаре.

— А я один раз видел курсантов МЧС, тушили на подступах к городу. Делали заказ на доставку провизии. «Нам пять булок хлеба и 20 рулонов туалетной бумаги» (общий смех). Кричат в рацию: «20 рулонов туалетной бумаги!» В итоге этот взвод где-то *** (сплоховал) на пожаре, потерялся, вертушка за ними прилетела — а их и нет. Вот так и работают наши знаменитые ударнички.

— Вот спасаешь ты кошек — кошек и спасай!

— Ну ладно, они же тоже делают что-то. Просто человек на земле и человек в самолете друг друга не понима…

— Костя, *** (что) они делают? Водой поливают? (глядя на котелок в руках Кости) Мне тоже залей в «дошик», эмчээсник!

Костя заливает лапшу кипятком.

— Это не «дошик», а лагман, если что!

Уже пять дней как пожарные пришли сюда со сгоревшего болота. Огонь, еще полыхающий где-то вдали, окружен и окопан. В десяти метрах от лагеря тлеют головешки. Два деревенских мужика из взвода пэхээсников, Олег и Саша, сидят на берегу. Саша — седой, бородатый, в спортивных штанах и байковой рубашке — достает рыбу из самодельной коптильни: это вырытая в песке яма с углями на дне, вместо решетки — осиновые ветки. Олег — с хищными чертами лица и внимательным взглядом — вытачивает ложку из деревяшки. На нем темно-зеленый китель, похожий на военную форму времен Второй мировой, аккуратные квадратные очки и фуражка.

— Лодка с провизией к резервистам вчера прошла, мужики видели, — говорит Саша.

— Ну мы-то рожей не вышли. Мы — пехота, пушечное мясо, — сплевывает Олег. — Там — гвардия, че! А как работать, так все вместе упарываемся.

Молчат. К костру подходит самый молодой из деревенских пэхээсников, Вадим. У него разбит глаз — напоролся ночью на ветку.

— Ты ложку мне сделал? — спрашивает Саша.

Олег молчит около десяти секунд, а потом откликается.

— Вот я не пойму, почему так? Сигарет нет ни хера, еды нет ни хера, — говорит он в белую пелену, в сторону того берега, где сидят сытые, по его мнению, резервисты. Вадим протягивает пачку сигарет. Олег отрицательно мотает головой. — Какие пожары они собрались тушить, какую, ***, Сибирь спасать?! Долдоны! Зло берет. Каждую осень думаю — брошу. А куда пойти еще в деревне?

— Я на биржу пришел, — начинает Саша, — мне сказали, иди…

— Да ты рассказывал, Саш, — нервничает Олег и примирительно добавляет: — Рассказывал, ну *** (кранты) же.

Они молча сидят у костра. На пне лежит талисман их подразделения: вырезанный из дерева шаман. Сушатся сапоги — сделанные, кажется, из самой дешевой кирзы и оттого почти развалившиеся за полтора месяца. Шумно, из последних сил, работает бензиновый генератор. От него заряжаются телефоны. Надолго генератора не хватит: топлива совсем мало. Но сегодня телефоны они зарядят.

Обычно они звонят домой раз в две-три недели, во время переброски с одного пожара на другой — если их забрасывают не сразу, а с пересадкой в населенном пункте. Подразделению ПХС крупно повезло: у самой «минерализованной полосы», на сопке в четырех километрах отсюда, до которой не дошел пожар, ловит мобильная связь.

Олег и Слава собираются идти туда. Пешком путь займет полтора часа, но я предложил им добраться на моторке, на которой приплыл в их лагерь. Вместе с нами в лодку запрыгивают и другие пэхээсники: Вадим и Слава собираются порыбачить в разведанном месте. Лодка идет по реке, 20 минут пути через плотный смог.

На сопке — обожженная земля, пожар прошел и здесь, но не выжег все дотла. Раньше в этом месте было много змей, замечает Олег, но теперь, кажется, все расползлись. Олег включает телефон и ищет сигнал. Звенит долетевшая из большого мира эсэмэска: предложение установить рингтон вместо гудков. Олег набирает номер жены:

«Алло! Лелька! Кого? Даже намека нет на дожди. Небо затянуто. Нехорошо, в общем. А, на вечер? Ну дай бог, мы че откажемся, что ли, от дождей? Но интернет-прогнозы, сама знаешь, вещь неблагодарная. Мужики ржут: все бубны, наверно, изорвали там, на Ольхоне... Ну, пусть шаманят. Мы-то ушли, на реке сидим, потому что пожар везде. Это, Лель, стою под сосной подгоревшей, что-то мне не нравится. Давай, вечером еще брякну, все равно сюда пойду».

Рюкзаки стасканы на берег и сложены друг к другу. Реет флаг. Гвардейцы сидят у костра, метрах в тридцати от берега. На них чистая одежда, они гладко выбриты. В казане томится пять килограмм нарезанной картошки, на крюках над костром — с десяток среднего размера окуней. Оранжевые палатки выставлены на достаточном удалении от планируемого места посадки вертолета. Пожарные даже причесаны: вчера была баня.

Лодка привезла провизию.

Инструктор, самый опытный десантник в отряде бурятских парашютистов, похож на американского бригадного генерала из какого-нибудь фильма про вьетнамскую войну. Он бросает через губу: мол, пожар потушен, кромка зачищена, парашютистам отлично помогли военные, выполнив точный сброс воды на огонь с целью его локализации.

Теперь они ждут, когда прилетит вертолет и перебросит их на следующий пожар.

Эвенкия тем временем еще продолжала гореть.

Дожди обещали на позапрошлой неделе, на прошлой, затем — на этой. Дождей нет. Над Ванаварой стоит антициклон, который не подпускает тучи. Над Ванаварой стоит смог, который не даст пролиться дождю, даже если тучи придут. Смог будет висеть, пока не потушат пожары. «Замкнутый круг», — пожимает плечами директор Тунгусского заповедника Людмила Логунова. Заповедник горит каждый год — вот уже девять лет. В этот раз для Логуновой пожары начались в четыре утра с СМС-оповещения от службы космического мониторинга.

Через неделю, пока пожарных везли в заповедник, три гектара (минимальный размер пожара, который фиксирует мониторинг) превратились в 700. «Иногда, при шквалистом ветре, прирастает по 500 гектаров в день», — печально подсчитывает Логунова. Пока она отвлекается на телефонный звонок — объясняет следователю столичного СК какие-то тонкости в связи с доследственной проверкой по факту пожаров, я рассматриваю ее кабинет. На столе два одинаковых справочника по тушению лесных пожаров, журнал пожарных наблюдений за несколько лет, а на экране компьютера — видео с горящей тайгой, записанное в прошлом году с самолета во время облета заповедника. Тут и там — все полыхает огнем. «Неделя, — продолжает она, повесив трубку, — уходит неделя на доставку их сюда, — вздыхает Логунова. — Идут согласования, заключение договоров. Если б пожарные были здесь, под боком, потушили бы за два дня, за день. Они ведь отлично знают свою работу. Адскую работу! Столько нервов в эту неделю, — продолжает она, хотя могла бы уже не продолжать. — Нет ничего хуже таких недель. Сейчас я уже привыкла. Но все равно — это самые сложные дни».

Лодка идет на тихом ходу. Отставной пожарный Салалыков внимательно вглядывается в воду. Глубина — 20 сантиметров. Мне трудно сказать, о чем он думает. Наверное, о том, что плыть сюда — значит пройти две шаверы, или переката, и денег за такую даль, да еще и в ливень, нужно было просить больше. О том, что за второй шаверой рыбы нет. Или о том, что снова закрапал дождь. А может быть, вообще ни о чем.

Оранжевые палатки стоят на берегу затянутой смогом реки. Среди бесконечной стены тайги, тут и там обожженной пожарами разных лет.

Люди сушатся у костра.

Здесь живет 14 человек, и сегодня у них праздник: наконец-то пошел дождь.

Десантники не успели отжечь встречным палом 200 метров леса: собирались сегодня, но то ли камлания шаманов с Ольхона дошли, наконец, за 800 километров, то ли какой-то бог услышал наконец измученных людей, застрявших в тайге. На радостях они травили байки. Про десантника из Йошкар-Олы, который совершил 200 прыжков в тандеме со своей собакой, а потом пытался доказать сотрудникам гражданской авиакомпании, что документы на собаку не нужны — «на вертолете на пожар летала, ничего такого не спрашивали». Про то, как в Якутске их поселили на городской свалке, и пьяный пожарный решил вызвать перед долгой командировкой проститутку. «На свалку я не поеду», — сказала та, когда узнала адрес, и ему пришлось ехать к ней самому. Про то, как упали в вертолете под Кодинском — с высоты десяти метров. Все остались живы, а когда забиравший их обратно вертолет начал трястись, один из пожарных бросил, не отрываясь от планшета: «Что, опять?»

Они варили уху, сидя у костра, пили чай в штабной брезентовой палатке. Степан, маленький тихий азиат — то ли хакас, то ли бурят, — подстерег меня где-то около кострища и неожиданно заговорил тихим вкрадчивым голосом: «Пожар — он ведь живой. Он очень хочет жить. И готов ради этого уничтожить все, что есть на его пути. Пожирая все ради своей жизни, — шептал Степан, видимо, не желая, чтобы его слышали другие пожарные. У него была явная потребность высказаться. — Бьешься с ним, убиваешь его, — бормотал Степан, — а тут идет верховой, гул как от самолета. Тогда — смерть. Три сопки за 15 минут проскочил. Только бежать. Только — дули-ходули».

Тайга тем временем погрузилась во мрак, и только черные треугольные верхушки кололи небо, из которого лился дождь. В глазах Степана отражались пляшущие языки пламени: это был костер.

Вездеход шел по тайге около часа. Из обожженного леса он, наконец, въехал на болото. Затем остановился. Двое молчаливых пожарных — из местных, старые друзья — вылезли из кабины.

На утоптанной поляне стояли бочки из-под топлива. Это была старая стоянка пожарных, с которой они переехали на берег реки несколько дней назад. Водитель и пассажир погрузили бочки в вездеход и продолжили путь: в нескольких километрах, на другом берегу реки их ждала очередная группа, оставшаяся без припасов.

Смога не было. Светило солнце. Вездеход вырулил на профиль — дорогу, проложенную геологами, искавшими здесь нефть, — и снова въехал в тайгу.

Вокруг была выжженная земля. Время от времени приходилось останавливаться и пилить упавшие крупные деревья, перегородившие путь. Тут и там все тлело, как после бомбардировки: 10, 20, бог еще знает сколько километров на юг и на север. Все эти деревья сгорели одинаково: температура достигла 300 градусов, из дерева выпарилась влага. Началась реакция с водородом. Тонкие слои древесины стали золой. Те, что потолще, — углем.

Огонь стоял здесь стеной еще пару дней назад. Теперь пассажир и водитель видели — пожар закончился, так или иначе — работа сделана. Продолжался обычный день, гусеницы вязли в грязи и издавали звук, похожий на истошный крик. Ничего живого вокруг не было. Только ветки погибших, но еще стоявших деревьев бились в окно вездехода, как печальная армия мертвецов.