Когда расстрел — лучший выход: о новом фильме Дуни Смирновой

Было у отца-генерала три сына. Двое — герои войны и достойные офицеры, а третий — поручик Гриша Колокольцев, который в свободное от балов время на спор поит слонов шампанским. Выслушивать отцовские нотации и бесконечные сравнения со старшими братьями ему надоело, поэтому Гриша переводится из гвардии в Тульскую губернию. В поезде он знакомится со Львом Толстым и делится с ним своими мечтами стать солдатам другом и наставником, уча их грамоте и ремеслам. Граф, еще чернобородый и буйный, всегда готовый взять за кадык очередного хама, к идеям поручика относится скептически, но, кажется, видит в нем молодого себя и приглашает юношу в Ясную Поляну, тем более что Колокольцев дружил в детстве с его женой Софьей Андреевной.

Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.

В результате Гриша оказывается попеременно в двух мирах. Первый — усадебный рай, где учатся арифметике серьезные светлоглазые дети, нежно хрюкают черные японские поросята, весело пикируются супруги Толстые, и только несчастный управляющий никак не может взять в толк, зачем нужно выписывать гуано из далекой Аргентины. В Ясной Поляне, конечно, тоже не все безоблачно, и, стоит только подойти к окну или внезапно открыть дверь, как отовсюду лезут семейные тайны, которых лучше бы не знать. И все равно этим неприятностям не сравниться с бедами второго мира — серого унылого ада, где фельдфебель ворует, прапорщик пьет, а командир, который мало того, что поляк, так еще и непьющий, изводит всех шагистикой, кляузами и мелочными придирками. В последнем круге этой закоптелой вечности — писарь Шабунин, которого шпыняют все, кому не лень, а в конце концов приговаривают к расстрелу, когда он, не выдержав, дает пощечину капитану Яцевичу.

Гриша, идеалист и либерал, бросается за помощью к графу, и тот даже назначает себя адвокатом Шабунина, выступая в его защиту с пламенной и трогательной речью об идиотах и огурцах, но все бесполезно: в 1866 году из-за Польского восстания в армии еще действуют военно-полевые суды, и для рядового есть только одно наказание за такое преступление — «казнь через расстреляние», хотя для всех очевидно, что оно несоразмерно проступку.

О создании этой картины авторы столько уже говорили в интервью, что пересказывать ее подробно, наверное, нет смысла. В двух словах — Авдотья Смирнова вычитала историю Шабунина в книге «Святой против Льва», где описание событий занимает три страницы (да и то попало в это исследование взаимоотношений Иоанна Кронштадтского и Льва Толстого почти случайно), после чего вместе со своим постоянным соавтором Анной Пармас написала сценарий, позвав третьим самого автора, Павла Басинского. В результате получилась основанная на реальных событиях история, которую хочется назвать притчей, но не поворачивается язык — настолько она живая и обаятельная, с очень настоящей четой Толстых, которых играют Евгений Харитонов и Ирина Горбачева. При этом фильм, собственно говоря, не совсем или даже вовсе не о Льве Николаевиче, хотя в этой истории он играет не последнюю роль, а герои временами начинают разговаривать цитатами из его книг (от выхода Толстого в финале и вовсе веет арзамасским ужасом).

После премьеры на «Кинотавре» картину Авдотьи Смирновой поспешили объявить очень своевременным и чуть ли не злободневным фильмом — рассказом про то, как бездушная государственная машина перемалывает застрявшего в ее шестеренках маленького человека. История эта, случившаяся полтора века назад, и вправду кажется вполне современной — но только потому, что находится абсолютно вне времени. Вообще любые параллели с жертвами судебной системы наших дней следовало бы проводить очень осторожно. Начать с того, что несчастный писарь Шабунин — едва ли не главный отрицательный персонаж фильма. Он трус и пьяница, который пошел в армию вместо односельчанина, польстившись на предложенные деньги, он спит с женой другого солдата, своего товарища по несчастью, он придумал себе какого-то несуществующего отца, то ли князя, то ли генерала, и оттого считает себя лучше и тоньше своих сослуживцев. При этом за душой у Шабунина нет ничего, кроме красивого почерка, и хотя на суде, пытаясь спасти писаря, Толстой пытается выставить его идиотом, на князя Мышкина он никак не похож. Откровенно говоря, Шабунин просто гадок со всеми своими прыщами и претензиями.

Звучит чудовищно, но смертный приговор — едва ли не лучшее, что могло случиться с Шабуниным, который со своим вечно расчесанным и раздраженным самолюбием грозил стать каким-нибудь Смердяковым. Зато в ожидании приговора он вдруг похорошел и успокоился, сделавшись тих и светел, а после смерти и вовсе прослыл мучеником, так что к месту, где закопали его тело, непрерывным потоком пошли крестьяне из окрестных деревень, пока начальство не приказало срыть могилу.

А доводят Шабунина до смерти совершенно прекрасные люди. Они все действительно хорошие — даже поляк Яцевич, который, если б не писал кляузы, был бы просто образцовым офицером, пусть суховатым и педантичным. Что уж говорить о Толстом, Колокольцеве или Стасюлевиче. Последний кажется вообще чуть ли не ангелом, пусть даже несколько опухшим от пьянства, — до тех пор, пока не задумываешься, отчего прапорщик не пытался защитить Шабунина до инцидента с пощечиной и закрывал глаза на происходящее в роте, хотя было очевидно, что писарь рано или поздно либо сам удавится, либо проломит кому-нибудь голову чугунным пресс-папье. При этом Гриша Колокольцев тоже хорош: со своими прожектами и прекраснодушием именно он распустил солдат, отчего те начали жечь бани, чтобы пощупать голых девок, и еще больше измываться над писарем. И даже Лев Николаевич невольно поспособствовал трагическому финалу, сначала объяснив поручику, как важно исполнять свой долг, а потом, вместо того, чтобы нанять хорошего адвоката или сразу попросить о помощи тетушку-фрейлину, решив блеснуть в суде красноречием.

В финале всех мог бы спасти разве что бог из машины, которого, как в древнегреческом театре, деревянный кран спустил бы на сцену с сизого неба. Но в небе, как всегда, пусто

И вот все эти замечательные люди, взяв золотушного писаря под белые руки с перепачканными чернилами пальцами, привязали его к столбу, надели на голову мешок и дали по нему залп из длинных тяжелых ружей. Виновны все, и в то же время никто не виноват. Можно, конечно, рассказывать, что милосердие должно быть выше закона (и с этим, конечно, сложно спорить), а можно ставить себя на место героев и пытаться понять, как можно было бы поступить иначе. Соврать под присягой, что Шабунин никого не бил, и потом, считая себя обесчещенным, пустить пулю в лоб? Объявить писаря невиновным и потом ждать, сколько народу погибнет, когда солдаты узнают, что можно ударить офицера и быть полностью оправданным? В фильме нет ответов, да их, в общем, и не существует. Тем более что все герои, даже ошибаясь, поступают единственно возможным для них способом. Конечно, хорошо бы всем вдруг стать лучше, но в то время даже Толстой еще не считал, что знает, как это сделать.

«История одного назначения» никого не учит, не обличает и не бичует. Это история о роке, о фатуме, не различающем добра и зла, не знающем милосердия. В этом смысле фильм Авдотьи Смирновой — античная трагедия, где все разыгрывают свои роли, не смея противиться судьбе. Все будет так, как должно было быть: Колокольцев примется муштровать солдат, Стасюлевич с застывшим лицом пойдет к пруду, Дашутка будет плакать на затоптанной могиле, а Толстой вернется за письменный стол, чтобы продолжить «Войну и мир», где Анатолю как раз отрезали ногу, а князь Андрей, глядя на него, вспоминает первый бал Наташи Ростовой. В финале всех мог бы спасти разве что бог из машины, которого, как в древнегреческом театре, деревянный кран спустил бы на сцену с сизого неба. Но в небе, под которым медленно плывет камера Максима Осадчего, как всегда, пусто.