Концерт по заявкам. Нежность и искренность в спектакле Владислава Наставшева «Спасти орхидею»

Его зовут Влад. Он грустный и одинокий. На нем синяя шапочка со словом «Sport» и очки со сменными стеклами: то темные от солнца, то обычные с диоптриями, чтобы задумчиво глянуть в зрительный зал и никого там не узнать. Он все время на коньках. Ощущение полета, беспрерывного движения и постоянный страх упасть, грохнуться у всех на глазах. Позорно, стыдно. Под ногами у него лед. Вечный лед. С погодой не повезло — что в Москве, что в Риге. Всю дорогу за спиной идет дождь или снег, который сыплет и сыплет. Медленно и совсем не мелодраматично. Где-то там, за окном. В другой жизни. С ним сживаешься, как с некоей данностью времени, места и судьбы. Лишь в считанные мгновения в стылом воздухе сверкнет конфетти, от которого потом останется горстка праздничного мусора на белом льду. Было и прошло. Едем дальше.

«Спасти Орхидею» — четвертый спектакль русского рижанина Владислава Наставшева в «Гоголь-центре». Он здесь прижился, он здесь свой. Его любит публика. Он сам обожает Москву. Без этого тока взаимной нежности, которую постоянно ощущаешь на его спектаклях и концертах, не смогла бы состояться и нынешняя премьера. «Орхидея» вся про любовь. Про жажду любви. Были еще два автобиографических спектакля в Новом Рижском театре — «Озеро надежды» и «Озеро надежды замерзло», имевшие прекрасные отзывы в прессе, отмеченные разными наградами и призами. Но привезти их в Москву так и не удалось.

Помню, как Лайма Вайкуле, которой при мне случайно попалась на глаза программка на латышском языке спектакля «Озеро надежды замерзло», грустно вздохнула: «Как это красиво звучит и насколько это сейчас про меня». На самом деле, это про всех нас. И еще про всех, у кого есть мамы и бабушки. Кто не понаслышке знаком с запахом старости и ветхости, кто помнит звук манометра с надувающейся манжетой и скачущими цифрами давления. Кто знает, что значит остаться совсем одному. Без них, без телефонных звонков и долгих разговоров ни о чем. Без нескончаемых поучений, от которых лень и неохота отмахиваться, а проще сразу на все согласиться и повесить трубку. И так изо дня в день, из года в год… Но ведь и это когда-нибудь кончится. И Влад Наставшев это знает. И Кирилл Серебренников, ставший инициатором спектакля «Спасти Орхидею», тоже. Собственно, это была его идея — свести воедино два разных спектакля, два жизненных сюжета в одну театральную повесть без антракта, где есть мама, бабушка, собака Муза и еще таинственный незнакомец-искуситель в такой же синей шапочке, как и наш герой, который бесконечно произносит текст чеховской «Чайки». Он здесь и за Треплева, и за Мировую душу. Босоногий соблазн, маячащий поблизости. Кажется, стоит только протянуть руку, и он тут как тут. Двойник — не двойник. Друг — не друг. Скорее, смутный объект желаний. Риналь Мухаметов играет того, кем хотел бы стать и никогда не станет главный герой «Орхидеи». Играет мечту о побеге, иллюзию обретения родственной души и тайной свободы от условностей и прессинга маминой любви.

«Мама, а Треплев талантливый?» — спросит Влад, не потому что ему так важен ее ответ, а только затем, чтобы произнести заветное имя. Потому что Треплев — это и он сам. А под конец он увидит его другим — развращенным, циничным, прикуривающим сразу две сигареты, предлагающим себя и готовым на все. Еще один лик Театра, который герою предстоит открыть и от которого он отшатнется с криком: «Занавес, спектакль окончен». Но, как известно, в «Гоголь-центре» занавеса не существует. Зато в спектакле есть мама, которая всегда придет на помощь, утешит, приклеет пластырь на ранку. Нежнейшее создание в чем-то розово-кисейном. С неизменной сумочкой. Всегда на каблучках. С идеально уложенной прической. Вся такая кукольная, грациозная, воздушная. Но с железным стержнем внутри. Роль словно специально скроена на Елену Кореневу, одну из самых резких и точных наших актрис. С самого начала было известно, что это будет она. Поэтому в импровизированных диалогах с сыном часто возникает ее имя. Получается двойная игра: Коренева играет Кореневу, но при этом она — мама. Кажется, актриса знает о своей героине все. О ее неистребимой тяге к прекрасному. О ее одинокой жизни от звонка до звонка сына. О ее привычке во всех обстоятельствах «держать спинку» и никогда не повышать голос. Но когда она произносит «Владичка», ты понимаешь, что власть ее над ним безгранична. Что она и есть та самая главная Орхидея, вокруг которой любящий сын будет нарезать круги, не в силах противостоять нежной тирании этой любви, этого звонкого девичьего голоса, этой ежесекундной заботы. Да и надо ли противостоять? Ради чего, ради кого?

— Почему ты одна? — он вдруг спросит ее.

— Я не одна. У меня есть ты, — скажет она и упорхнет бабочкой все в тот же снег и дождь поливать цветы в его квартире — «спасать орхидею».

А еще у Влада была бабушка. Точнее, она есть, хотя умерла давно. Но она все время присутствует в снах, разговорах, воспоминаниях. Ее играет Филипп Авдеев. Без всякого комикования, шаржирования, очень подробно, честно, обстоятельно. О толщинках и гриме забываешь через секунду после того, как бабушка тяжело и медленно появляется на сцене. Наверное, так молодая Анастасия Зуева когда-то играла свою Коробочку в мхатовских «Мертвых душах», ошеломляя гротесковым рисунком, абсолютной правдой характера и молодыми глазами. Бабушка — это травма сразу и навсегда. Вся мудрость и ужас жизни, от которых прячутся в страхе ранимый внук и нежная дочь. Это они — орхидеи. А бабушка — чернозем, перегной, мать-земля, которая не только их породила, но продолжает питать в прямом и переносном смысле. Самое трудное время они продержатся за счет проданной бабушкиной квартиры. А когда ее не станет, два своих первых спектакля Влад поставит на ее деньги. С бабушкой есть несколько грандиозных сцен, которые нельзя нафантазировать. Это было в жизни. Их надо было пережить самому. Например, «банный день» и, конечно, ее медленный, шаркающий уход. В старушечьей ночной рубашке, взятой, как она велела, из похоронных принадлежностей, на негнущихся ногах, в чулках в резинку. Вся бедность и жалкость этого последнего ухода сыграны Филиппом Авдеевым с таким ошеломляющим бесстрашием и одновременно спокойной мудростью, которых никак не ждешь от молодого актера.

При этом меньше всего в спектакле узнаваемых бытовых и психологических подробностей. Наставшев их помнит, но не спешит обрушить на голову зрителей. Ему важнее уловить мелодию, поймать ритм, вспомнить музыку времени. Поэтому в спектакле так много забытых советских песен в исполнении Одина Байрона, точно копирующего манеру самого Наставшева. Тот, как известно, подготовил целую сольную программу под названием «Скажи, что любишь меня». Едва ли не вся она вошла в новый спектакль.

Кому-то показалось, что песен даже слишком много. Все-таки это не концерт по заявкам. Но на мой взгляд это и есть своего рода театрализованный концерт «По волнам памяти». И когда герой не справляется с жизнью, когда не может совладать с постановкой «Чайки» и даже обучить элементарным командам собаку Музу (в этой роли без слов демонстрирует свою природную пластичность Мария Селезнева), он начинает петь и пританцовывать. Эти песни становятся своего рода кульминациями каждой сцены, каждого эпизода. В них — попытка бегства от всех и одновременно возвращение к себе подлинному, настоящему.

Поразительно, как тут кстати пришлась американская музыкальная выучка Одина Байрона, его доподлинное знание того, что называется на бродвейском сленге «Оne man show». Его способность заполнять собой пространство сцены, фокусировать на себе внимание зала. И, конечно, голос. Высокий тенор, пронзительно-меланхоличный — в нем слышится ностальгическая грусть советского времени, оттепельные обертона Беллы Ахмадулиной и Майи Кристалинской, лирика 1960-х, забытая и осмеянная, на которую вдруг снова появился спрос. Почему? Думаю, что это уже вопрос не к Владу Наставшеву, а к нам самим. Но в «Орхидее» ему удалось то, что сегодня мало кому удается — быть предельно искренним. А как говорил Чехов, которого много цитируют в этом спектакле, «кто искренен, тот и прав».