Энджой. Мальчик, который молчит

Позвонил дальний знакомый, который когда-то очень давно был металлургом, потом в перестройку переучился на психолога и много лет работал по каким-то западным программам. Сейчас вроде бы помогает детям и подросткам, попавшим в трудную жизненную ситуацию.

Мы с ним несколько лет не виделись и не разговаривали.

— Катерина, вы можете посмотреть мальчика? Очень нужно. Я вас очень прошу.

— Если мальчик с семьей придут ко мне в поликлинику, то вполне могу. Сейчас гляну, что у меня есть на следующую неделю.

— Семья не придет, она в Забайкальском крае, в 300 километрах от Читы. 

— Далековато, — согласилась я. — А как его-то сюда занесло?

— Мы планируем лишать их родительских прав за ненадлежащее исполнение и оставление в опасности и в дальнейшем, возможно, передавать мальчика под опеку. Сейчас он в приюте «Ромашковый луг». Я сам с ним приду.

— Поняла. Мальчик сложной судьбы. А что от меня-то нужно? Опыта выдачи заключений для суда у меня нет, я даже и не уверена, что формально имею право…

— Нет-нет, речь не об этом. Тут у нас свои эксперты. Нам сейчас нужен независимый взгляд, чтобы понять, что, собственно, с этим ребенком происходит. Может быть, психиатрия или задержка, или органика… Вы сами понимаете, что для перспектив передачи под опеку это имеет принципиальное значение. Детей с неврологией или даже органикой сейчас в общем-то берут. А вот психиатрический диагноз…

— Окститесь, коллега! — удивилась я. — Чтобы диагностировать психиатрию, нужен психиатр!

— Уже были психиатры, в том-то и дело. Три штуки. С одним из них он просто отказался разговаривать. Молчал как рыба. Тот сказал: все очень плохо, надо в психиатрическую лечебницу на обследование. Со второй он что-то отвечал, странное и по большей части невпопад — я при этом присутствовал. Она сказала: тяжелое нарушение развития, усугубленное множественной неврологией и плохими условиями жизни. С третьей он поговорил наедине, и она сказала, что по ее части он совершенно нормален. Вообще ничего, кроме очевидных логопедических проблем и педагогической запущенности.

— Что вам мешает ей поверить?

— Да многое. Вы сами увидите.

— Расскажите мне предысторию. Как мальчик попал в ваше поле, вообще в Петербург.

— Он сбежал из дома больше полугода назад. И самостоятельно добрался сюда. 

— Из Читы?!

— Да, из Читы. Нам его передали из милиции, мы пока поместили его в приют.

— Семью вы, как я понимаю, нашли?

— Да. Там что-то вроде поселка или небольшого депрессивного городка. Мать, отчим и еще три ребенка еще от двух отцов. Наш — старший, на момент побега ему было 12, сейчас 13. Отчим мальчика бил. Судя по всему, они заявили о пропаже старшего сына через пять недель после его фактического исчезновения, когда заинтересовались из школы.

— Он учился в школе? В какой?

— Со школой мы тоже связывались. В поселке нет коррекционной школы, поэтому он ходил в обычную, хотя изначально ему вроде было показано коррекционное обучение. Он часто пропускал занятия, и это на самом деле не первый его побег. Но, пока он был маленький, ловили его быстрее и сразу возвращали в семью. Школа прислала нам очень обтекаемую характеристику, явная цель которой — снять с себя всякую ответственность. Была еще отдельная приписка от совсем старенькой (49 лет педагогического стажа) учительницы географии: «Мальчик хороший, умный и любознательный, в хороших условиях может вырасти полезным членом общества».

— Как и где он жил эти полгода?

— Он фактически ничего не рассказывает. В полиции у него забрали краденый телефон с замененной сим-картой. Там три контакта. Они сами связались со всеми тремя. 

— И кто это оказался?

— Путевой обходчик в районе Ангарска. Бомж в Тулуне. И женщина, которая разводит коз и продает их молоко в Пермской области. Все трое подтвердили встречу. Пикантный момент — обходчик утверждает, что это была девочка. Скотница и бомж подтверждают — мальчик. Телефон теперь у нас, полицейские нам его отдали для дальнейших изысканий, но, признаюсь честно, я с этим бомжом и другими еще не связывался. Катерина, я вас очень прошу, просто взгляните, поговорите с ним, если получится, и скажите мне, что вы об этом думаете.

— Хорошо, приводите вашего мальчика.

***

Когда мальчик уже вошел в мой кабинет, я вдруг поняла, что мой знакомый ни разу не назвал мне его имени.

— Как тебя зовут?

Молчание. Когда я уже сокрушенно подумала, что ничего не выйдет, прозвучал невнятный ответ:

— Энджой.

Час от часу не легче, — подумала я.

Внешность у мальчика оказалась, мягко скажем, необычная. Сильное косоглазие на одном глазу, заметно сдвинутая набок нижняя челюсть (травма?), редкие зубы с щербиной справа, застывшая «клоунская» улыбка и как-то клоками растущие волосы странно неопределенного цвета: глянешь так — кажутся русыми, глянешь иначе — темно-каштановые. Я даже сначала подумала про синдром Ангельмана, но потом остановила себя: с такой внешностью его почти полгода не могли опознать и поймать по уже разосланным полицейским ориентировкам. И он как-то, живым и неузнанным, добрался в Питер через всю Россию. Ребенку с Ангельманом это однозначно не под силу.

Глядела на него и физически чувствовала, как ему трудно говорить. Потом сказала:

— Джой, у меня есть знакомый. Он родом из Пензенской области, давным-давно приехал сюда учиться и потом здесь остался жить. Он охотник, в молодости иногда уходил в лес один на две недели или больше. Рассказывал: потом выходишь из леса, видишь первого человека и хочешь ему что-то сказать, а язык как будто не поворачивается. Отвык говорить, и как будто там барьер, прямо во рту, хочется развернуться и уйти назад, в лес…

Энджой не смотрел мне в глаза, но я увидела отчетливый кивок.

— Ты умеешь писать?

Опять кивок.

Я достала пластиковую доску в клеточку, дала ему вместе с фломастером и тряпочкой и стала задавать закрытые вопросы. 

— Когда ты сбежал, ты притворялся девочкой, чтобы не поймали полицейские?

Энджой пишет на доске: да. И сразу стирает.

— Ты готовился к этому заранее? Заготовил костюм и что-то еще?

— Да.

— Ты добирался в Петербург к кому-то?

— Нет.

— Ты попал сюда случайно?

— Нет.

— Ты боишься большинства мужчин?

— Да.

— Не всех?

— Да.

— Насилие?

— Да.

— Энджой твое настоящее имя, по документам?

— Нет.

Еще минут пятнадцать. Я не многое узнала, но Энджой, видимо, расслабился, ушла застывшая улыбка, и даже косоглазие как будто стало меньше (или я просто к нему привыкла). Пауза в моих вопросах — и вдруг он сам, склонившись, сосредоточенно пишет на доске целую фразу. Я жду. Показывает (написано без единой ошибки):

«Я увлекаюсь историей и географией».

Сразу вспоминаю старенькую учительницу, но что сказать — не знаю. Молчу. Потом почему-то рассказываю, как плавала на Дальнем Востоке на малом рыболовном сейнере среди плавучих мин. Снова молчу. Тогда Энджой говорит сам, тихо и шепеляво:

— Пусть он даст мой телефон. Вам.

Выхожу в коридор, протягиваю руку — дайте его телефон.

Мой знакомый дает. Это смартфон с большим экраном.

Энджой берет его у меня, нажимает какие-то кнопки. Неужели кому-то сейчас позвонит? — думаю я. — Матери? И что мне тогда делать? Вмешиваться, не вмешиваться? Что-то сказать? С моим знакомым мы ничего такого не обговаривали…

— Вот, смотрите, — Энджой протягивает мне телефон на открытой ладони.

Это фотографии. Я беру, надеваю очки и листаю. На некоторых зависаю надолго. Через некоторое время у меня начинает предательски щипать в носу. Черт побери все на свете, но это — Россия. Портреты, пейзажи, детали. Паук на паутинке в деревянном, видимо покинутом доме. Тюбетейка на лавке. Водоворотик в ручье и кружащаяся в нем соска-пустышка. Несколько разных, но равно замечательных портретов какого-то невероятно колоритного дядьки — морщины его на лице как снимок гор с самолета. Возможно, этот тот самый бомж из Тулуна. Собака гонит гусей по улице. Мышь бежит по снегу. Глаз козы с жутким прямоугольным зрачком. Смеется, запрокинув голову, девушка в национальной одежде неизвестной мне национальности. Дерево на рассвете, видимо, из-за внезапного заморозка уронившее разом все листья. Они все ворохом лежат внизу, как сброшенные желто-красные одежды. Дерево жалко и почему-то неловко за него. 

Никогда в жизни, ни на одну секунду, мне не хотелось усыновить или взять под опеку ребенка. Но из всех правил бывают секунды-исключения.

Я говорю:

— Я хочу вот эту фотографию, вот эту, вот эту, ту с мышью и еще ту, где бабушка и георгины, и… Черт побери!

Закрываю глаза и некоторое время молчу. Потом отдаю телефон Энджою, выхожу в коридор и сверху вниз гляжу на сидящего на скамейке знакомого:

— Правы учительница и третий психиатр. Энджой психически здоров и очень нормален. Может быть, учитывая условия его жизни, нормальнее нас с вами. И еще, запомните и обязательно передайте тем, кто им заинтересуется: он увлекается историей и географией!

— Я догадывался, — тихо говорит мой знакомый. — Не хотел вам сразу говорить, чтобы не было наводки. Вы знаете, где его поймали и передали в полицию?

— Нет. Где?

— В Эрмитаже.

— Но почему? Он пытался что-то украсть?

— Нет. Посетители пожаловались служителям: от него очень воняло. Полицейские тогда сразу узнали и передали нам: в этот же день его видели в Русском музее, а накануне — в Кунсткамере.

Черт побери все на свете!

— Энджой, а ты добрался до Этнографического музея? — крикнула я в кабинет.

Отрицательное мычание.

— Сводите его туда, и еще в Планетарий, — почти приказала я своему знакомому. — В рамках чего-нибудь вашего, благотворительного.

Он кивнул и сказал, глядя в пол:

— Понимаете, я сейчас не могу оставить ему этот телефон…

— И вы хотите, чтобы это я у него его отобрала? Ну что ж, — я зашла в кабинет. — Джой, ты уже отправил мне фотки?

— Да. Сейчас я еще одно дело… все!

Он протянул мне гаджет. На экране — «Сообщение отправлено».

Я вышла в предбанник и не удержалась. Нажала кнопку. Может все-таки — мать?

Федору: 

«Мосты разводятся. Львы сидят. Видел уродов. Фонтан-самсон не видел пока. Все здесь передают тебе привет. Джой».

— Федор — это тот, с портретов? — не заглядывая в кабинет, громко спросила я.

— Да.

— Он бывал в Петербурге?

— Он тут учился. На авиационного инженера.

— Обязательно напиши ему потом, как у тебя сложится. Он будет ждать.

— Я знаю. Напишу обязательно.

— Удачи тебе. Ты очень талантлив.

— Спасибо.