«Там уже кто-то есть». История одного необычного мальчика

Женщина с моложавым лицом и усталыми глазами. Так выглядят люди, у которых в жизни много лет что-то такое происходит, и они в каком-то смысле уже привыкли и надежду исправить потеряли. Живут так, но все равно каждый день, хорошо если не каждый час думают: а может быть, все-таки? А вот если бы?.. Ну а вдруг? Разговаривать с такими людьми тяжело.

— Я вас сразу хочу предупредить: мы наблюдаемся у психиатра.

Вот все мои предположения сразу и подтвердились. Лучше бы не подтвердились, конечно, но кто меня спросит.

— С каким диагнозом?

— Ой, нам что только не ставили!

— Между чем и чем?

Боится произнести вслух. Кажется, если что-то не произнесено, оно как бы дальше от меня. Архаика. «Не поминай черта…» Я решаю быть гуманной.

— Как зовут вашего ребенка?

— Владислав.

— Сколько ему лет?

— Пятнадцать.

Оцениваю навскидку образованность и природный ум женщины. Оценка получается довольно высокой. Наверняка за все эти годы она прочитала и самостоятельно проанализировала кучу всего из интернета. Спрашиваю напрямую:

— Процесс или статус?

Начинает плакать. Это ответ. Со статусом с годами смиряются.

Мне ее жаль. Но вряд ли она пришла за жалостью.

Надо немного подождать. Я жду. Потом спрашиваю:

— Что происходит? Чем я, на ваш взгляд, могу вам помочь?

— Я именно и хочу понять, что происходит, — наконец всхлипывает она. — С вашей помощью.

Я сразу приободряюсь. Вот это как раз по моей части. Она замечает изменение моего настроения и перестает плакать.

— Давайте самый тревожный эпизод. Который заставил вас искать еще кого-то. Только подробно.

— О, это очень просто! — она вроде бы тоже приободрилась, промокнула глаза и нос платком. Но глаза — круглые и испуганные. — Представьте: я заглядываю к нему в комнату, он сидит перед компьютером. Знаете, сейчас дети все больше в телефонах своих, а он нет — всегда предпочитает перед большим экраном, если можно. И уроки делать, и вообще все.

«Ага, — отмечаю я для себя. — Мальчик учится в школе, делает уроки, пользуется компьютером. Все не так уж плохо».

— Правда, у него компьютер почему-то на полу стоит, в углу, а он перед ним иногда даже лежит — на коврике, разложит все там, говорит: мне так удобнее.

— И вот вы заглянули в комнату к Владиславу… — напоминаю я.

— Ну да. А он в больших наушниках, меня не видит и не слышит. И вот он говорит, непонятно кому, но смотрит вроде бы на экран (на экране такой ромбик объемный плавает): «Может быть, ты согласишься пожить и во мне тоже? Я думаю, это было бы интересно и для тебя и для меня, расширение возможностей, и я обещаю по возможности тебе не мешать». Я сейчас воспроизвела практически дословно. Там было и дальше что-то еще такое. Но я уже не выдержала, подошла и спрашиваю: с кем ты разговариваешь?

Он повернулся и сначала заорал: «Не твое дело!» — лицо прямо перекошенное все. Потом, видимо, взял себя в руки и сказал: «Ты все равно не поймешь. Выйди отсюда и закрой дверь. Я тысячу раз просил вас стучаться». А какой, скажите мне, смысл к нему стучаться, если он все равно в наушниках и ни черта не слышит?

— До этого эпизода были галлюцинации, голоса, бред внедрения и всякое такое?

— Нет. Только сейчас началось, в том-то и дело. Я побежала к психиатру, он говорит: надо госпитализировать, пока чего-нибудь не случилось.

— Уже были госпитализации?

— Одна, в десять лет. Его тогда из школы попросили уйти. В больнице якобы пытались разобраться с диагнозом. Мы потом его полгода в себя приводили. Он сидел на кровати и почти не разговаривал.

— Когда вы, семья, поняли, что с вашим ребенком что-то не так?

— Да лет в пять, наверное. До этого думали — такой характер. Если его не трогать, так и он никого не трогает. Все вроде понимает. Говорит, когда ему что-то надо. В садике нам сказали: покажите вы его кому-нибудь. Мы пошли, а нам сразу: да он же у вас аутист! Мы так и сели. Потом отец сказал: ерунда это все какая-то. Мальчишка как мальчишка, просто упрямый.

— В школе?

— В школу он пошел по возрасту, в обычную, во дворе. Умел читать и писать. И тогда же, в первом классе, он придумал свой язык. Точнее не язык, а письменность. 

— Поясните.

— Он придумал буквы и знаки. Свои собственные. Он нам с отцом объяснил — тогда он еще думал, что мы можем его понимать. Там были и звуки, и еще несколько знаков, которые определяли самые распространенные слова и связки. И еще важно было, что над чем находится, каждая строчка — это как бы три уровня. Всего знаков было 72. Он обучил на них писать двух своих друзей, и они втроем переписывались своим тайным шрифтом.

— У Владислава в школе были друзья?

— Да, было двое. Они ему в рот заглядывали, он все время что-то им рассказывал и придумывал. Один из них сейчас живет в Германии, и они иногда до сих пор присылают друг другу такие странички, написанные той детской азбукой. Поздравления с днем рождения и еще что-то. А второй в какой-то момент переметнулся и стал во главе тех, кто Владика травил.

— Когда началась травля?

— Ну вот где-то в конце третьего класса, наверное. Учительница тогда тоже честно сказала: я от него устала.

— Почему? Что он делал?

— Да в общем ничего такого. Не бегал, не орал, не хулиганил. Но он выполнял задания на уроке только тогда, когда ему хотелось. Это было приблизительно в половине случаев. Иногда мог напевать себе под нос. Разрисовывал картинки в учебниках. Пару раз нарисовал неприличные карикатуры. Выписал в столбик в тетрадке матерные слова и разобрал их по составу — ну, корень, приставка, суффикс и все такое. Правильно. Учительницу раздражало, конечно. И когда дети припечатали: придурок! — она особенно и не возражала. Сказала, что по вашему сыну с самого начала плачет спецшкола.

— Но?

— Но он усваивал основную программу на твердую четверку. А по биологии, географии, физике и химии в третьем классе знал больше восьмиклассника (они его как-то на перемене позвали и проверили).

— Вы сменили школу?

— Да. После больницы он отказался в ту идти.

— Сейчас где Владик учится?

— Это вроде как домашнее обучение, но мы приписаны к школе, он туда ходит на некоторые уроки и там же сдает все. 

— Успешно? 

— Вполне. Но вот последнее время говорит: мама, папа, ну неужели вы не понимаете, какая все это фигня — все это обучение по учебникам и предметам?

— Это как-то связано с его нынешними бредовыми идеями?

— Думаю, да.

— Озвучьте свой страх.

— Это шизофрения. Он прямо сейчас начнет деградировать и в конце концов умрет. Просто так, от побочного действия таблеток, или покончит с собой. Это будет продолжаться много лет и полностью разрушит все вокруг, в том числе и мою жизнь.

Я мысленно зааплодировала краткости и ювелирной точности формулировки и поняла, что в своих первоначальных прикидках насчет ее интеллекта была абсолютно права. 

— Хороший вариант?

— Это разновидность аутизма. Не самая страшная: он говорит, общается, способен обучаться. Он вырастет и сможет как-то работать по интернету, зарабатывать, чтобы хватило на еду, одежду и оплату коммунальных услуг. Квартиру мы ему купим.

— Вы озвучивали Владику оба варианта?

— Конечно нет!

— Озвучьте.

— Зачем?

— У вас талант к формулировкам. Талантом надо делиться. Владика-то вы привели? Я хочу с ним поговорить без вас.

***

Владик толстый и низенький. Глазки в щечках. Похож на хомячка.

Интересно, она ничего не сказала о таблетках.

— Влад, ты принимаешь какие-то таблетки?

— Ага. Они говорят, что это витамины. Но, конечно, врут. Я пробовал их за щеку и выбрасывать. Этому меня еще в больнице научили. Но тогда мне труднее делать обычное, то что надо. Вы понимаете?

— Конечно, понимаю. Мать чуть не до смерти напугал твой разговор с пустым экраном. Что это было?

— А вы пользуетесь интернетом?

— Разумеется, пользуюсь.

— В телефоне?

— Нет. Я пользуюсь либо планшетом, либо большим компьютером. С телефоном я не могу, я по нему только звоню.

— Вот! — неожиданно обрадовался Владик. — А большинство сейчас с телефонами, даже дома, это потому, что телефоны маленькие и через них не так заметно. А большой экран — это совсем другое дело. А вы разве не чувствуете?

— Не чувствую — чего?

— Что там уже кто-то есть.

Так. Я взяла паузу секунд на тридцать, надеясь, что Владик меня поймет. Он явно понял и ждал, и смотрел с сочувствием. Взгляд у него был прямой и вполне эмпатичный.

— Скайнет? — предположила я наконец. — Из «Терминатора»?

— Ну это смешно, — улыбнулся Владик. — Для детей. Но в каком-то смысле… Да. Да, сложность этой штуки уже достигла некоего уровня, и стало возможным там… трудно подобрать слово… родиться… завестись… нет, все не то.

— Поселиться? — я вспомнила общение со «штукой» самого Владика. 

— Да. Наверное, это точнее всего. И теперь оно там живет, и даже удивительно, как этого можно не заметить. Я думаю, все это замечают на самом деле, только боятся признать.

— А где оно жило до того?

— Да везде, — Владик пожал плечами. — Наверное, труднее сказать, где наоборот — никогда и ни за что. Вы же историю знаете? В камнях жило, в деревьях, в источниках, Солнце и Луна — это очевидное для всех народов было. В грозе. Люди всегда любили его конкретно селить, потому что так проще коммуницировать и понимать, и принимать. В разное. И даже в себя. Вот в сына еврейского плотника Иисуса, в ближневосточного торговца Мухаммеда, в индийского принца Гаутаму, это только самые известные, ну и еще — вы же знаете, даже сейчас найдется несколько десятков, которые и про которых последователи скажут, что они… Я тут недавно читал, накануне Первой мировой войны у нас в России прямо всплеск был всяких богородиц и прочего такого.

Я осторожно сжала кулаки и напомнила себе, что ему 15 лет. Потом отогнала дикую мысль, что в него, Владика, «оно» уже тоже по приглашению заселилось и теперь со мной оттуда светски беседует.

— Ага. Значит, ты полагаешь, что есть некая сущность более высокого уровня, для которой постоянно усложняющийся интернет уже стал подходящим местом обитания?

— Да, именно так, — обрадовался пониманию Владик.

— И она с тобой как-то оттуда общается?

— Да я бы так не сказал, — мальчик с сожалением покачал головой. — Я просто знаю, что оно есть. Вижу его там, чувствую. Иногда можно что-то спросить. Ответ не сразу и понять трудно, но можно.

— Дельфийский оракул, ага, — кивнула я. — Но зачем же ты звал ее в тебе-то поселиться? Не дают покоя сомнительные лавры Иисуса с Мухаммедом и Гаутамой? Если помнишь, там все было ближе к терновому венцу вообще-то. И в решающий момент «Или́, Или́! Лама́ савахфани́?»

— Нет, нет, — отмахнулся Владик. — Я совсем не для этого. Не проповедовать, не для людей. Я для него. Я думал, может, ему прикольно будет. Я же все-таки двигаться могу, смотреть по сторонам, ходить по улице, и там… Слушайте, а ведь вы правы! У меня жизнь-то скучная для него совсем, и ничего нового… Я же в основном в этот же экран и пялюсь. Или в школе, но там тоже скучища смертная.

— Не лишено логики, — рассудила я. — Это как если бы древняя гречанка, которая призывала вселиться в себя нимфу источника, целыми днями сидела на берегу этого источника и стирала в нем белье и больше вообще ничего не делала.

— Да! — воскликнул Владик. — Теперь я понял. А то ведь не понимал и даже обижался немного, если честно. А чего ему с меня? Увидеть оно и так все теперь может, везде же объективы есть, передвинуться куда мне и не снилось… И чего мне сделать?

— Чувства, — сказала я. — Переживания. Дружба, любовь, поиск, открытия, разочарования, — думаю, именно для этого оно нас и держит. Поэтому просто прожить как можно более полноценную жизнь — и все, сценарий исполнен. У матери для тебя есть две программы, причем обе хуже.

— Они не понимают…

— Конечно. Но ты не можешь требовать понимания от других людей. Прикинь сейчас, сколько всего ты не понимаешь и не принимаешь в жизни окружающих.

— Да. Не могу. И сам почти ничего не понимаю. И не принимаю, да. Просто прожить жизнь?

— Не просто. Как можно более полноценную по общепринятым стандартам. Ты же понимаешь, откуда эти стандарты взялись? 

— Ну конечно. Как ему интереснее. А вы сама в Бога верите? Хоть в какого-нибудь?

— Нет, я атеистка.

— И что же, для вас совсем-совсем — никогда и ничего? Даже намека?

Я задумалась. Хотелось ответить честно. Потом сказала:

— Есть такая песня в исполнении певицы Далиды — «Аранхуэс». Там в конце есть слова, в переводе приблизительно так: «Вечер уже здесь, вместе с воспоминаниями и хочет нам сказать, что мы никогда не одиноки». Это я понимаю.

— Я понял, спасибо.

***

Мать смотрела на меня пугливо-ожидающе.

Что я могла ей сказать? Я опять решила быть честной.

— Полагаю, в современном правописании это может быть то, что называют шизофренией. Но на языке другой эпохи его назвали бы визионером. Но ваш Владислав еще в детстве придумал свое собственное правописание. И в этом его и ваша единственная надежда.

В ее глазах слезы стояли, не проливаясь.

Из коридора торжественно звучал Аранхуэсский концерт.

Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект "Сноб” — Личное». Присоединяйтесь