Изменилось ли со времен Горбачева массовое представление о свободе в России

«Это мое конституционное право!..» — кричит героиня в фильме Кончаловского «Дорогие товарищи» (2020) про Новочеркасский расстрел. Что не так в этой фразе? В 1962 году так не говорили, слов таких не знали. В связи с недавним юбилеем Горбачева вспоминают об основных свободах, которые затем, в 1990-е, были закреплены в Конституции РФ: свобода передвижения, свобода «быть против». Но какие свободы с тех пор стали народными, укоренились в качестве нормы, превратились в инстинкт? Когда человеку просто в голову не придет, что может быть иначе; и нехватка или ограничение этих свобод будет восприниматься как покушение «на само естество»?

…Начнем с простейшего: свобода слушать, читать и смотреть что хочешь. Одеваться как хочешь. Носить любую прическу, серьгу в ухе, в носу, в ином месте. В 2018 году было несколько случаев (Петербург, Пермь, Новосибирск), когда учителя не пускали в класс учениц с розовыми или зелеными волосами. Во всех случаях за девочек вступались родители, омбудсмены, законодатели и даже прокуратура (!). У нас редко бывает такое единение, из чего мы можем сделать вывод, что свобода самовыражения устоялась в качестве нормы и этот вопрос для общества уже «решенный». 

Насчет «свободы говорить и писать» — уже сложнее. Про «мнения могут быть разными» на каком-то теоретическом уровне в народе знают, но это не рассматривается как ценность. Тезис о том, что «молоть языком разное» — это и есть, в сущности, «свобода слова», по-прежнему вызывает удивление. А теперь, после ряда законов, ужесточающих ответственность за публикации в сети, писать (а особенно постить и перепощивать) вновь небезопасно. 

«И да здравствует частная собственность», — пелось в диссидентской песне «Коммунисты мальчишку поймали». Важнейшее из прав, гарантированное Конституцией, которое также можно назвать «свободой владеть, покупать и продавать». В перестроечной прессе писали, что владение собственностью изменит саму суть советского человека. Казалось бы, теперь собственность есть почти у каждого (квартира, машина). Но это вызывает не столько «уважение», сколько зависть — к чужой собственности, особенно если ее много. Причину несложно понять: пропагандисты много лет повторяют тезис о «несправедливом распределении народного достояния в 1990-е», имея в виду приватизацию. Конечно, играть на зависти проще всего, но пропаганда оказывает государству дурную услугу: если нет уверенности в отношении чужого «добра», то не будет уважения и к самому понятию собственности. 

В перестройку часто звучал еще один тезис: когда появится собственник, «хозяин» — у земли, завода, фабрики, тогда и жизнь наладится. Понятие «хозяин» с тех пор вошло в обиход, но скорее в техническом, а не в символическом смысле. Вспомните бесконечную череду отечественных сериалов и фильмов: присутствует ли там в качестве положительного героя владелец, скажем, фермерского хозяйства? Любой бизнес — это «торговля пустотой», внушают нам даже прогрессивные сериалы («Полет», Петр Тодоровский-младший, 2020). Положительных образов бизнесменов в массовом искусстве у нас за 20, 30 лет не появилось — первым на это обратил внимание культуролог Даниил Дондурей. Политолог Валерий Соловей в беседе с автором этого текста рассказывал, что в последние годы в провинции улучшилось отношение к владельцам небольших бизнесов, чаще всего — магазинов: в деревне все на виду, у «частника» машина и дом, конечно, получше, но зато при случае он может и в долг продать, а то и «простить». Заметим: чтобы эта ситуация взаимного доверия возникла, понадобились десятки лет. 

Сегодня ты отчетливо понимаешь, что Россия — лингвистическая страна. В 1990-е нужно было прежде всего произвести уборку, вычистить из массового сознания советские клише, связанные с торговлей; спроси сегодня большинство о рынке, первое, что услышишь в ответ: «торговые сети наживаются на людях», «спекулируют» и т. д. То, что благодаря «спекуляции» и существует рынок, и нет дефицита и очередей (даже во время пандемии!), — этого никто до сих пор внятно и гласно, с помощью ток-шоу и фильмов, не объяснял. Потому и словосочетания «регулирование цен», а также «искусственное создание ажиотажного спроса» до сих пор звучат для обывателя куда как понятнее.

Возможность выезда за границу, открытость границ — для многих эта свобода так и осталась теоретической. По данным опроса «Левады»* 2016 года, загранпаспорта есть всего у 28% россиян. Большинство никогда не были за пределами бывшего СССР; даже на отдых ни разу не выезжали 59%. Больше тут прибавить нечего.

Право участвовать в политике, «быть против», протестовать; ответ вы знаете сами — считается это у нас сегодня нормой или нет. Но с оппозиционностью все же интересно. С одной стороны, пропаганда внушает, что оппозиционером можно быть только «на западные деньги» и ради «корыстных интересов». С другой стороны, Кремль, как говорил один известный политолог, может называть Навального хоть «земляным червяком», но не может вменить ему в вину то, что он «рвется к власти». Занятие политикой уже нельзя назвать противоправным или нелегитимным, в отличие от советского времени. Стало быть, хотя бы на этом — сугубо теоретическом уровне — норма меняется. 

Наконец, отношение к самому понятию «свобода». Раньше про нее говорили — «осознанная необходимость» (по Марксу). Теперь чаще всего отвечают вопросом на вопрос: «Свобода для чего? Свобода от чего?» Свобода по-прежнему рассматривается как средство, но почти никогда — как цель, как сверхценность. 

Свобода у нас — понятие «детское».

Свобода по-прежнему считается «иллюзией юности», которая с возрастом «проходит». Свобода — как болезнь, как временное помрачение. Символично, что укоренившиеся у нас свободы, как было сказано, касаются в основном «подростковых ценностей» — внешнего вида, развлечений и т. д. В каком-то смысле мы можем сказать, что «подростковые требования» 1985 года сегодня выполнены. Но взрослые свободы — свобода рынка, свобода слова и т. д. — до сих пор существуют у нас лишь в виде плавающей, мерцающей, «темной» нормы. Такой итог — за 36 почти лет, с начала перестройки. А скоро ведь наступят и все библейские «сорок». Помните еще один штамп из 1980-х: «Чтобы сделать людей свободными, Моисей 40 лет водил народ по пустыне...» Видимо, придется у верховного Судии просить дополнительное время.

* «Левада-центр» признан Минюстом иностранным агентом.

Вам может быть интересно:

• Виктор Ерофеев. Крымское яблоко мирового раздора
• Константин Эггерт. Дочь народа. Что история Луизы Розовой говорит о российском обществе
• Перспективы колонизации мира иного, или Для кого на Марсе будет что-нибудь цвести

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект "Сноб” — Общество». Присоединяйтесь