Вальсирующие у царских врат. К 100-летию Государственного академического театра им. Евгения Вахтангова
Завтра обещали, что пустят всех. В течение дня можно будет прийти и просто походить по театру. Без всяких билетов. Наверное, разрешат заглянуть в зал. Пока никто толком не знает, как это будет организовано. И кто на самом деле придет. Арбат сейчас место туристское, бойкое. От былой уютной московской патриархальности ничего там не осталось. Только названия близлежащих переулков, застроенных элитной недвижимостью, да великие имена Вахтангова, Скрябина, Щукина на мемориальных досках и бронзовых памятниках. Сам театр тоже в каком-то смысле памятник. 13 ноября ему исполнится ровно 100 лет. Не самый древний театр в Москве, но абсолютно неотделимый от столичной топографии, буквально вросший в арбатский асфальт всеми своими легендами, мифами, судьбами. Театр-гора, театр-остров, театр-пристань. К нему швартуются и от него уходят в свое последнее плаванье большие и малые корабли. А мы? Что мы! Стоим, смотрим и машем им вслед. Или вот, как завтра, встанем в длинную очередь, чтобы молча побродить по знакомым коридорам и лестницам.
Юбилей, как решил художественный руководитель, мудрый литовец Римас Туминас, совсем не обязательно повод для веселья с дежурными тостами и официальными речами. Это день поминовения тех, кого уже нет с нами. День тишины, когда лучше помолчать или вспомнить то, что связано с этими стенами, с этими лицами, которые смотрят на нас с черно-белых фотографий. Еще совсем молодые, красивые, в старомодных театральных костюмах и гримах, которые их почему-то совсем не старят, а, наоборот, только подчеркивают их юность и красоту. Вахтанговцы! Особая актерская каста, особое театральное племя, похожее и не похожее на всех остальных. Сразу вспоминаешь гортанный голос Юлии Борисовой, победительную красоту и клоунские повадки Людмилы Максаковой, растерянную улыбку Юрия Яковлева, бешеный напор Михаила Ульянова, медальный профиль Василия Ланового… Какое было счастье видеть их на сцене. И даже просто знать, что они есть, что у кого-то из них сегодня спектакль.
В детстве я любил ходить мимо витрин вахтанговского театра. Там были выставлены фотографии спектаклей: «Принцесса Турандот», «Цезарь и Клеопатра», «Конармия», «Мещанин во дворянстве», «Лето в Ноане»… Все эти названия с афиш 70-х годов звучали как прекрасная, несбыточная музыка. Помню, как однажды вечером родители вернулись с «Варшавской мелодии». А мне в утешенье за недоставшийся билет принесли чешские конфеты, похожие на разноцветные пуговицы. Шоколад в цветной глазури. Помню их вкус, их цвет. Такие конфеты в обычных магазинах не продавались, только в театральном буфете. И только в Театре им. Вахтангова.
А потом, спустя много лет, в том же самом буфете мы с мамой увидим один из лучших спектаклей в моей жизни «Без вины виноватые». Там Петру Фоменко удалось собрать всех главных вахтанговских первачей. Позднее к их компании примкнул даже тогдашний худрук театра Михаил Ульянов, захотевший сыграть Шмагу. Собственно, из бессмертной реплики его героя и родился замысел спектакля: «Место актера в буфете». Тогда в 1993 году мы все, и актеры, и неактеры, оказались в одном «буфете», не представляя, что будет дальше и какой финал уготован нам в этом стремительно меняющемся и рушащемся мире. Но Театр Вахтангова выстоял. Прошел, как и все, чрез череду кризисов и обломов. Но не рухнул, не развалился. Остров стабильности на Арбате.
Он был им всегда. С самого момента рождения 13 ноября в 1921 году, когда в особняк Берга, расположенный по адресу: Арбат, 26, пришли первые зрители. Играли «Чудо святого Антония» М. Метерлинка. А спустя сезон последовала еще одна историческая премьера. Первый год НЭПа. Холодно, голодно, тревожно. Но на сцене мужчины в концертных фраках, дамы в вечерних платьях от лучшей московской портнихи Надежды Ламановой. Играют, дурачатся, танцуют вальс из «Принцессы Турандот», исполняемый по традиции на гребешках и расческах при помощи папиросной бумаги. В сущности, этот вальс и есть музыкальный групповой портрет вахтанговцев. Вальс обреченных, которые не хотят ничего знать про грядущую разлуку, а будут танцевать до последнего. А что, скажите, им еще оставалось делать в том злосчастном 1922 году, когда, похоронив своего вождя и учителя Евгения Багратионовича Вахтангова, они поклялись сохранить театр, чего бы это им ни стоило. Сойдут из репертуарной афиши и первое «Чудо», и легендарная «Турандот», сносятся фраки, поблекнут и станут музейными экспонатами вечерние платья, выветрится неповторимый студийный дух, но останется гордая осанка, праздничный веселый шик, внутренняя элегантность и нездешнее изящество, по которым безошибочно можно всегда узнать артиста вахтанговской школы.
Конечно, идейно правильные, но не слишком художественные пьесы советских драматургов 40–50-х годов, которые здесь шли в большом количестве, не могли не сказаться на стиле театра. Как и позолоченный герб Советского Союза, который по-прежнему красуется по центру на портале сцены, напоминая об имперских временах, в которые вахтанговцы сумели успешно вписаться, получив престижное звание «академического». Но наряду с какой-нибудь насквозь советской «Стряпухой» или правоверным «Олеко Дундичем» у них всегда наготове имелась иностранная штучка вроде «Мадемуазель Нитуш» с озорными трюками и шутками, которыми артисты веселили не только публику, но и самих себя. Нет, они никогда не были диссидентами, как не были и пуританами, но некие негласные табу и тайные запреты на этой сцене всегда существовали и действуют до сих пор.
Занятную историю рассказал мне на днях замечательный актер и многолетний ректор Щукинского училища Евгений Князев. На репетициях спектакля «Война и мир», где он блестяще играет старого князя Болконского, ему предложили исполнить песенку «Мальбрук в поход собрался». Там, как известно, с героем приключается досадная неприятность в виде начавшейся диареи. Впрочем, в рифму к глаголу «собрался» в песенке звучит совсем другое слово. После репетиций к Князеву подошел один из его студентов и, страшно смущаясь, сказал: «Извините, Евгений Владимирович, а можно вас попросить? Не произносите это слово, пожалуйста. Оно так не идет вам и нашему театру». Теперь в этом месте песенки Евгений Князев лишь беззвучно раскрывает рот. И таких сюжетов в истории театра много.
Не гнаться за модой, не суетиться, дорожить любой ролью, уважать и почитать старших — все это входит в некий вахтанговский кодекс чести. Однажды я спросил Юлию Рутберг, каким качеством должна непременно обладать актриса, выходящая на эту сцену. «Чувством собственного достоинства», — без запинки отчеканила Юля. И тут же вспомнила свою легендарную тезку, народную артистку СССР Юлию Константиновну Борисову, которая за всю свою долгую жизнь, кажется, не дала ни одного интервью и сумела поставить себя в театре так, что никакие дрязги и сплетни ни разу ее не коснулись. На самом деле это мало кому удавалось, а по нынешней жизни, наверное, и вовсе невозможно. Тем не менее примеры есть. И именуется все это одним словом — культура. Только ради нее люди и идут на Арбат, 26. Только она одна определяет и выбор репертуара, и подбор лиц в труппе, и атмосферу за кулисами и в зале.
Ну кто еще сегодня из московских театров мог бы замахнуться на толстовскую эпопею «Война и мир»? Наглецы и безумцы, конечно, время от времени находятся. Но о спектакле такого масштаба они даже не смеют помышлять. Вот только сухие цифры: три года репетиций, пять часов сценического действия с двумя антрактами, 24 человека на сцене. Задействована огромная постановочная часть, все технические и административные службы, которые под руководством вездесущего директора Кирилла Крока работают в Театре им. Вахтангова как часы.
При этом нет ощущения многонаселенного, перегруженного реквизитом спектакля. Он скорее пустынен, как поле после сражения. Римас Туминас так сформулировал свой замысел: «”Война и мир” — это тихий стон человека и земли». Если перевести его слова на язык сценографии, то это пустое пространство и огромная стена, располагающаяся во всю ширь зеркала сцены. Стена то надвигается, то замирает, то разворачивается под углом 180 градусов, готовая раздавить всех, кто копошится у ее подножия. То, словно повинуясь чьему-то приказу свыше, покорно отступает вглубь, освобождая место для вальсирующих Наташи Ростовой и Болконского.
У Кнута Гамсуна была пьеса под названием «У царских врат». Можно сказать, что вся «Война и мир» Римаса Туминаса проходит в ожидании этих «врат», где будет только вход, но никак не выход. Это как в «Меланхолии» Триера: что-то должно случиться. И случиться уже очень скоро. От этого возникает ощущение какой-то неотвратимости, надвигающегося несчастья, усиленное партитурой композитора Гиедрюса Пускунигиса с использованием фрагментов музыки покойного Фаустаса Латенаса, любимого маэстро и соратника Туминаса, ушедшего в самый разгар работы над спектаклем. Иногда даже начинает казаться, что музыки слишком много, что она вытесняет слово и подменяет собой действие. Вообще с Львом Николаевичем Толстым обращаются тут без всякого пиетета. В какой-то момент он даже материализуется в облике строгого бородатого деда в домашней блузе и с палочкой в руке. Неспешно проковыляет через всю сцену, поглядывая по сторонам с любопытством, но без видимого одобрения. Что играют? А, «Войну и мир». Ну пусть себе играют! Он лишь прохожий, случайный зритель на чужом спектакле, поставленном, конечно, не для него и даже не для тех, кто читал и помнит его роман. То, что в итоге получилось у Туминаса и Марии Петерс, — это скорее вольная театральная адаптация, которой не откажешь ни в остроумной доходчивости, ни в прилежной последовательности. Все главные сюжетные линии более или менее сохранены, все герои на своих местах, каждому дано по монологу или хотя бы по одной эффектной реплике или мизансцене. Признанные звезды — Людмила Максакова, Сергей Маковецкий, Ирина Купченко, Евгений Князев, Владимир Симонов, Юлия Рутберг, Анна Дубровская, Виктор Добронравов — блистают. Молодые — Ольга Лерман, Ксения Трейстер, Юрий Цокуров, Юрий Поляк, Денис Самойлов — стараются им не уступать. Но дело не в отдельных актерских удачах, которые можно долго описывать. Спектакль задуман и существует так, что в нем нет главных и второстепенных героев, но есть единый ритм, круговое, захватывающее движение, изнурительный, непрерывный бег времени — визитная карточка всех главных режиссерских сочинений Туминаса.
В «Войне и мире» этот бег не то чтобы замедлился. Просто теперь ему ничто не мешает — ни вечно падающий снег, как в «Маскараде», ни ветер, бьющий в лицо, как в «Евгении Онегине» и «Пристани». Теперь это взгляд сверху, с какой-то неведомой высоты, взгляд мудрого человека, позволившего себе оторваться от созерцания Царских врат, чтобы еще раз кинуть прощальный взгляд на огромную пустую сцену и увидеть там силуэт худенькой девочки, продолжающей без устали вальсировать по кругу. В финале спектакля у нее нет партнера. Она давно распрощалась с иллюзиями юности и своим бальным платьем. Она в трауре. И конечно, это совсем не игривый и праздничный вальс из «Принцессы Турандот», а трагический, скорбный танец, который может оборваться в любую минуту. Но при этом в нем нет безысходности и тоски. В нем — абсолютная, почти детская вера, что только страстное стремление к совершенству может отсрочить финал, только великий театр может спасти мир от неминуемой погибели. И что любовь, конечно, победит! С этой верой Театр им. Вахтангова завтра вступает в свое второе столетие. Храни его Бог!