О профессионалах и любителях
В огромную коробку из-под сапог, выстеленную фольгой и льняными тряпочками, я запаковала шесть кексов. В течение всей позапрошлой недели я пекла их — с орешками, сухофруктами, цукатами и банановыми чипсами — каждый вечер по кексу. К прошлому воскресенью их набралось шесть — шесть больших или двенадцать маленьких, если разрезать каждый пополам. Сорта не дублировались. Там были: кекс шоколадный, шоколадный с мятой, медовый с грецкими орехами, имбирный, с тархуном и кофейный. И, если быть до конца честной, признаюсь, что еще один, седьмой, вышел комом — в буквальном смысле, потому что я, готовя уже глубокой ночью, забыла положить в тесто пекарский порошок. Получила на выходе субстанцию, из которой все семейство потом упоенно выковыривало орешки.
Но главное не в этом. Главное, что в прошлое воскресенье шесть моих кексов в огромной коробке отправились на благотворительную ярмарку и, говорят, заработали там три тысячи рублей. Никогда в жизни никаким заработком я не гордилась так, как в этот раз. И я задумалась...
Вот мы проходим разные стадии кулинарного обучения. Процесс готовки приносит грандиозное удовольствие — кто будет с этим спорить. Отдельный кайф — кормить, дорогого стоит. Кормить надо понимающих людей — я имею в виду не гурманов-эстетов, которые будут дегустировать ломтики, дергая носом, как кролики. Речь просто о том, что кормимый должен быть хоть чуть-чуть неравнодушен. (Есть такие, полностью равнодушные к еде люди. Один из них объяснял мне, что не прочь сжечь себе вкусовые рецепторы, чтобы перейти полностью на черный хлеб и существенно экономить на еде; другой посчитал идеальное соотношение калорий и каких-то полезных свойств продуктов и назначил себе диету из сырого лука и халвы.) Так вот: кормить надо людей гастрономически неравнодушных и, хорошо бы, безыдейных. И, к счастью, у меня такие есть.
Но вот теперь я с восторгом неофита переживала еще один опыт, связанный с кулинарией, — готовить «для чужих». Готовить — ну, получается, как профессионал — и получать за это деньги.
Но я-то ладно, мне до профессионального кулинара еще семь верст киселя хлебать. Но почему же тогда все эти великие мастера, громовержцы кулинарных сообществ — за некоторыми исключениями вроде Сталика Ханкишиева — не становятся профессиональными поварами? Почему они остаются в своих профессиях, а вечером приходят домой и, нафаршировав перепелочек кизилом и клюквой, долго фотографируют их с разных ракурсов, а потом садятся к компьютеру и сладострастно мочат «неверных» на китчен_нахе или на каком-нибудь другом кулинарном форуме? Что держит их? Ведь нет, казалось бы, ничего притягательнее этого опыта, этой перекодировки хобби в основное дело.
Я сейчас не про внешние причины. Я примерно представляю себе тяжесть работы шеф-повара; отдаю себе отчет в том, что в шеф-повара за здорово живешь не попадают, и путь тернист. Сейчас речь скорее про внутренние устремления.
Вряд ли дело в боязни осрамиться. Чего бояться кулинару, блестящему специалисту по русской кухне, знатоку сотен рецептов щей, выпекающему настоящие калачи (какие едал по утрам Степан Аркадьевич Облонский)? Чего бояться другому мастеру, который, изучив сотни источников, собирает у себя на балконе настоящую печь для пиццы?
Нет, дело не в страхе. Дальше все исключительно из области моих предположений и явно одной колонкой не исчерпается. Но может быть, дело в том, что мы впускаем в себя кулинарию как аттракцион, как эксперимент над собственной нежной психикой, и тогда всем нам пора на кушетку? Может быть, готовя изысканные блюда, мы компенсируем недостаток изысканности и красоты в повседневной жизни? Или так — подавая домашним маааааааленькие эклеры собственной выпечки, мы жаждем похвалы и тем самым восполняем дефицит ласки? А то вдруг дело в том, что область кулинарии мы оставляем как запасной аэродром своего самолюбия — дескать, здесь я не профессионал, а смотрите, чего творю?
Спрашиваю у своего приятеля, искусствоведа, долгое время подвизавшегося поваром в миланском ресторанчике (о нем уже шла речь): «Миха, как же так?» Он отвечает не сразу, а сперва долго морщится. Потом решительно говорит: «Ну, в общем, дело было так. Я твердо знал, что никогда не встану к плите в ресторане. Я твердо знал, что изготовление шедевров — хм! Ну да, шедевров! — не может стать повседневностью, потому что где ж мне эмоции выплескивать? Сублимировать мне где, в конце концов? Ну, а потом жизнь так сложилась... Я был в Милане на стажировке, мой коллега зашел в гости, почему-то со своим тестем. Я чем-то их накормил. А тесть оказался владельцем ресторана и возьми да и предложи мне позицию повара-гостя... То есть с утра я бежал в библиотеку работать, а к вечеру прибегал в ресторан и готовил там свои "гостевые" штучки... Понимаешь, я не смог отказаться! Когда тебе делают такое предложение, все твои идейки о сублимации тут же отправляются к чертовой бабушке!» — «И кто же ты теперь? Искусствовед или повар?» — «Не знаю», — бурчит мой друг, и я читаю в его глазах просьбу отстать от него с острыми вопросами. «Ну, а как же выплеск эмоций, Миха?» — «Я участвую в велогонках!» — отрезает он.