Машенька и баскетбол

Девочка с круглой добродушной физиономией, кроссовки — уменьшенная копия маминых.

— Как тебя зовут?

— Машенька.

— Отлично, так и записываю. Ты в каком классе?

Смотрит непонимающе. Глаза с поволокой. Неужели отстает в развитии? Мама белозубо смеется:

— Ей пять лет. Скоро будет пять с половиной. Из-за роста ее многие сначала дурочкой считают. Даже на детских площадках. Она в нас пошла. У нас и папа высокий.

Ну ничего себе! Если меня не обманывает глазомер, Машенька приблизительно на полторы головы выше среднего сверстника.

— Да, вы с Машенькой действительно... заметные люди, — дипломатично говорю я и обращаю внимание на то, что мама из-за своего роста совершенно не комплексует. Даже обычной в этих случаях сутулости нет как нет. Почему, интересно? Из-за того что счастливо нашелся «тоже высокий» папа? И где это он, собственно, нашелся?

— А чем вы по жизни занимаетесь?

— Мы оба баскетболисты. Профессионалы. Почти все время на сборах, тренировках.

— Ага, — догадалась я. — А Машенька, значит, скучает?

— Нет! — опять белозубый смех. — Не скучает. Потому что мы возим ее с собой. Это наш ребенок, и она всегда с нами.

Решительный поступок. Я проникаюсь уважительной симпатией к нелепой молодой великанше. Решиться родить ребенка в профессиональном спорте, на взлете карьеры, вернуться обратно, да еще и не сбросить дочь на родственников, а убежденно таскать ее с собой под лозунгом «наш ребенок».

— Гм-м... — сдалась я. — Рассказывайте, что вас ко мне привело.

В рассказе молодой мамы, в общем-то, не было ничего для меня неожиданного. В коммунальной тусовке баскетболистов Машенька с самого начала была чем-то вроде живой куклы. Ее обожали, тискали, баловали три (или больше?) десятка не особенно обремененных интеллектом бездетных великанов. Всегда находился кто-нибудь, кто соглашался с ней посидеть, поиграть, почитать сказку. Жизнь была веселой, куражной, но нестабильной. Случалось такое, что Машенька засыпала в одном городе, а просыпалась в другом. В последнее время появились сложности. Здоровый, дружелюбный ребенок, который неплохо переносил кочевую жизнь первые три с половиной года своей жизни, вдруг начал часто болеть какими-то неопределенными заболеваниями («то головка заболит, то животик, то сопли потекут...»), бояться темноты, одиночества и каких-то фантастических созданий, которые могли подкараулить и напасть. В последние два месяца у Машеньки периодически дергалось веко на левом глазу. Невропатолог, к которому обратились встревоженные родители, закономерно выписал несильные таблетки, посещение детского сада и жизнь у бабушек.

Я мысленно подписалась под всеми его рекомендациями.

— А бабушки-то?

— Бабушки есть, и они готовы Машеньку взять, но мы не хотим, — мама упрямо мотнула коротко стриженной головой. — Она же наша, понимаете? Мы хотим видеть каждый день, как она засыпает, как она растет, сразу отвечать на ее вопросы и все такое. Вы понимаете? А в садике она была, там дети ее дразнили, и даже воспитательница смеялась. Она выше всех в группе чуть не на две головы, ей не понравилось.

Понимать-то я понимала. И про садик тоже: не так-то легко быть выше всех на две головы, но отнюдь не по уму. Но то, что у ребенка от кочевой жизни уже развился невроз, тоже нельзя игнорировать. Решила схитрить: мама решительно объединяет свою позицию с позицией отца Машеньки, но на самом деле он может думать иначе. Тогда мы с ним вместе, при поддержке бабушек и невропатолога...

— Приходите с папой. Будем вместе думать, как вам помочь.

***

Ого! То, что я удивлялась росту Машеньки и ее мамы, так это потому, что я тогда еще папы не видела! Склонив в дверном проеме голову, парень втиснулся в мой небольшой кабинет и сложился на банкетке, выставив в мою сторону коленки. («А у кузнечиков на коленках — уши!» — невпопад вспомнила я.)

Мои надежды не оправдались: отец Машеньки во всем решительно поддерживал супругу. Видно было, что дочь он обожает. Так же как и она его.

— Ладно, — решилась я. — Сказку про Машеньку и трех медведей знаете?

Родители молчали.

— Я знаю! — Машенька дисциплинированно подняла ручку.

— Ага! Ага! — закивали папа с мамой.

Я засмеялась. В юности я работала в зоопарке с жирафами. Доподлинно знаю: поговорка не врет — они ничуть не глупее, предположим, коров, но информация доходит до них действительно медленнее, потому что в другой ярус по высоте. Расход энергии больше.

— Помните, у Мишутки случилась истерика, когда он увидел смятую Машенькой кроватку, опрокинутую табуретку, сдвинутую мисочку? Почему он так бурно отреагировал? Он жадный? Трусливый?

Постепенно мы все вместе выяснили: Мишутка так завелся оттого, что привычный мир, где стоит его стульчик, его мисочка и т. д., вдруг нарушил свои правила, а значит, стал опасным...

— Ваша Машенька растет, умнеет, у нее развивается фантазия, — объясняла я. — Чтобы идти вперед, ей нужен островок стабильности, безопасности, что-то, на что она могла бы опереться. А вокруг все непредсказуемо и неуправляемо меняется.

— Да вот цыгане всю жизнь кочуют, и ничего, — проявил эрудицию папа. Голос у него был на удивление тонкий для такого огромного существа.

— У цыган есть их кибитка, — сказала я, и тут на меня снизошло вдохновение. — Слушайте сюда: мы создадим Машеньке островок безопасности и посмотрим, что выйдет! Если симптомы и страхи не уйдут, придется отдать бабушкам.

Через несколько дней Машенькин «островок безопасности» состоял из набора, помещавшегося в огромном синем бауле. Там имелись: одеяло с розочками, ночник в виде месяца, подушечка, три плюшевых котенка, кружечка и тарелочка, салфеточка, рамка с фотографией смеющихся мамы, папы и Машеньки и еще много приятных мелочей. Где бы ни оказывалась Машенька, все это сноровисто, за несколько минут раскладывалось вокруг, создавая некий микрокосм, в котором ребенок чувствовал себя уютно и безопасно.

***

Через два месяца симптомы ослабли настолько, что таблетки от невропатолога стали не нужны.

— Но вы понимаете, что, когда Машенька пойдет в школу, придется что-то решать? — спросила я.

— Понимаю, — грустно ответила мама. — Жалко, что я не смогу ее сама учить читать, писать, считать. Это же так здорово!

«Вот ведь упрямая какая!» — думала я, но почти против своей воли продолжала симпатизировать необыкновенно развитому материнскому инстинкту этой огромной,  доброй женщины.