Зоология настоящей мужской дружбы
В комментариях к разговору о том, что женские манеры полны кокетства, меня спрашивают: «Илья, а что бы вы сказали про мужские ритуалы? У вас, мужчин, ведь тоже есть свои привычки...»
И впрямь — почему мужики нередко орошают снег «за компанию»? Ответ на этот вопрос лежит совсем в другой плоскости, если сравнивать с девушками из прошлой истории. Такое мочеиспускание — это, разумеется, не жест по адресу прекрасного пола. Это некое братание.
Идея в том, что обычно пенис табуирован, мужчины не показывают его друг другу; это табу снимает лишнюю агрессию в стае. Но мирное и безопасное демонстрирование пениса, осуществляемое в рамках некой конвенции, ритуала, — способ показать дружеское расположение. Чтобы разобраться в этой мысли, нужны некоторые детали.
Определение: ритуал, как его описали нобелевские лауреаты Нико Тинберген и Конрад Лоренц, — это жест, который потерял первоначальное значение. Они описывали уточек разных видов, которые по-разному ухаживают за самками.
У кряквы самец при виде самки просто сует клюв под крыло — как при чистке перьев. Но это не чистка, а ритуал — потому что дело уже не в грязных перьях, а в жесте (ну, как девушки закладывают прядь волос за ухо).
У мандаринок самец сует клюв под крыло и ловко дотрагивается до опахала на крыле, которое имеет особую яркую окраску. Он так привлекает внимание самки к себе — это гораздо дальше от чистки, чем жест кряквы.
Чирок-трескунок интересен тем, что сует клюв не под крыло, как надо бы при чистке, а скользит им снаружи по крылу — где как раз расположены специальные яркие перья, на которые он указывает. Таков путь ритуализации: все дальше и дальше от исходного смысла.
Вернемся к нашим пенисам. У приматов самцы некоторых видов друг друга часто колотят — например, мартышки и макаки. Это отправная точка. Теперь следите.
Похоже, что у общих предков человека и шимпанзе вместо этого имело место агрессивное спаривание как ритуал: не побью, но сделаю что-то близкое к этому. Следующий шаг: самцы шимпанзе редко кроют друг друга с агрессивными целями (хотя бывает), но часто демонстрируют эрегированный пенис — и это явно ритуализированная угроза. Остаток этого ритуала — вот в такой позе, которая призвана демонстрировать уверенность в себе:
Наши предки ардипитеки, которые в большой моде в этом сезоне, были менее агрессивны, чем шимпанзе — на это указывает отсутствие клыков для устрашения. Вероятно, уже у них были какие-то свои, более целомудренные идеи по поводу чужих пенисов. А мужчины Homo sapiens как вершина эволюции решительно избегают показывать друг другу пенисы, и уж не дай бог — эрегированные. Некоторые туземцы, впрочем, демонстрируют друг другу пенисы как приветствие, и здесь мы видим продолжение ритуализации: пенис, показанный в рамках кодифицированной, безопасной ситуации, не опасен, а наоборот, служит гарантией безопасности. Смягчение агрессии между самцами — один из ключевых элементов приспособления нашего вида; кооперация самцов очень много дает при добыче пищи и защите от других группировок и хищников.
Современные мужчины, стоя у писсуара или у сугроба, не смотрят друг на друга. Но это не значит, что чужие пенисы оказались выкинуты из головы. Если они вышли на это дело, договорившись — значит, они осуществляют ритуал четвертого порядка: 1) не бить, 2) не крыть, 3) не показывать пенис с угрозой, но 4) показывать пенис с мирными намерениями — находиться рядом с чужим пенисом, который при помощи договорной ситуации обозначен как безопасный. Это внушает чувство братства, как и смех, который на самом деле суть оскал. Шутливый оскал — первая шутка на свете: не страшно, наоборот, приятно, что не покусают.
Моя жена тут подсказывает, что, тем самым, единые писсуары в гостиницах и ресторанах — где нет границ между людьми — это венец творения, потому что знаменует наступление окончательного мира и вселенской любви:
Заканчиваю я отрывком из книги Евгения Гришковца «Как я съел собаку», который, хоть и всем знаком – сегодня будет прочитан с особым смыслом:
Там, на Русском острове (во, название), все было — ритуал. Все было продумано, и во всем была видна традиция. Издавна. Всегда! Но самым грандиозным действом был — "перессык"!
Для участия в этом ритуале нужно было, ну... мм-м... попасть на Русский остров.... Попасть.
В общем, в шесть ноль-ноль включался гимн по радио, громко, это значило — пора вставать. Мы вставали — очень быстро, одевали — очень быстро — ботинки, трусы на нас уже были, и очень быстро мы бежали на улицу, где улицы никакой не было, а был туман, который я уже описывал. Мы бежали поротно, а все шумело и орало: "Быстрее, мля, вы че..е..е. А!? Вы ма....а.... И.... Бегом..., еще бегомее, падлы, мля а...а...а". А мы бежали, бежали. Все такие коротко, клочковато постриженные, с чер-ными шеями, разноцветные, в мятых, длинных синих трусах. Бежали к морю.
Там, на берегу, был невысокий обрывчик — метра четыре-пять высотой. Он нависал над морем почти по прямой. И там могло встать одновременно человек триста. А вдалеке, в темноте, — было темно, шесть утра все-таки, — был виден город Владивосток, которой я так ни разу днем и не увидел. Он светился вдалеке. Огоньки, огоньки.... И я думал, мне бы там домик, как у кума Тыквы, крохотный, и чтобы никогда вот этого всего - и я бы ничего в жизни не захотел бы там.
Так вот, мы бежали — 2 тысячи человек. Потом, строго по команде, вдоль обрыва выстраивались триста человек, по команде снимали трусы и писали в море! За этим строго следили..., когда иссякал последний... звучала команда, мы надевали трусы и делали строевое упражнение такое..., словом, на наше место становились новые триста....
А в это время мимо, светясь огнями, проходил трехпалубный корабль.
И в этом была подлинная сила и какая-то очень нужная красота..., мама..., мама....
Я знаю, почему на нас не напали никакие враги. Мы писали в море, каждое утро, и поэтому на нас не напали. Не по причине атомных подлодок и ракет.... При любой погоде, с незапамятных времен, утром... мы писали в море — на нас не напали. Я не буквально это..., я не идиот и не клоун.... Просто мы все это делали.... Воо...о...т.