Владимир Яковлев: О журналистике, проекте «Сноб» и Кастанеде

Я из журналистской семьи, поэтому я с детства знаю, что журналист — это тот, кто делает значимое интересным широкому читателю. Профессиональные качества журналистов оцениваются исходя из соотношения «значимо — интересно».

Для российской журналистики последние девять лет были временем расцвета и больших денег. Но, с другой стороны, в это время основными потребителями журналов и газет стали рекламодатели, и потребность в качественной журналистике практически исчезла. Вместо нее существовала так называемая шлягерная журналистика, журналистика одного простого приема. Так, «Коммерсантъ» создавался как подчеркнуто информационная объективистская газета. Мы просто знали, что происходит, и могли это всем объяснить. В относительно стабильном обществе этого недостаточно.

На Западе хороший автор, публикующий большой и серьезный материал, получает за него порядка 25 тысяч долларов. Эти деньги платятся потому, что настоящая журналистика — это чрезвычайно трудная профессия, требующая большого мастерства. В России такая журналистика так и не возникла из-за того, что рекламный рынок был перегрет и читатели для большинства изданий стали не очень нужным расходом.

Но ситуация меняется. Меняется отношение рекламодателей к продукту. И это становится огромным испытанием для изданий. Я думал, что если мы будем платить гонорары, приближающиеся к мировым, то люди будут хорошо писать. Вместо этого на первом этапе работы над проектом «Сноб» мы получили огромное количество людей, которые были уверены в том, что они хорошо пишут.

Мы хотели создать проект, полностью адаптированный к сегодняшним условиям, когда Интернет уничтожил ежедневные и еженедельные издания. У ежемесячных изданий до последнего времени была одна особенность: с ними можно лежать на диване. Кроме того, они тактильны — отсюда полиграфическая сложность журнала «Сноб». Параллельно мы создавали интернет-продукт. Сегодня мы опять стоим на пороге гигантских изменений, вызванных появлением iPad и его аналогов: с ними можно лежать на диване.

Я уверен в том, что любой журналистский проект должен вызывать у читателя эмоциональную реакцию. Поэтому, например, мы назвали проект «Сноб». Эмоциональная реакция не может быть исключительно положительной. Когда мы запускали «Коммерсантъ», его тоже очень ругали. «Сноб», вызвавший очень сильную негативную реакцию, является в этом смысле безусловным эмоциональным попаданием. Как профессионал я понимаю, что это значит, что аудитория чувствует издание, реагирует на него.

Пока меня не было в России, я довольно много занимался йогой и тому подобными вещами. Вернувшись, я пошел в спортивный клуб и увидел, как тут работают преподаватели йоги. Тогда появилась идея канала «ЖИВИ!» — телевизионного спортивного клуба. Мы хотели дать людям возможность заниматься с действительно хорошими преподавателями. Кастинг преподавателей был просто фантастическим! Одним из самых ярких примеров была девушка, которая горо заявила, что занимается йогой три года и два из них преподает.

История Карлоса Кастанеды очень красивая и в то же время очень трагичная. Он был гениальным жуликом. Конечно, никакого дона Хуана не было. Когда он написал первую книжку о доне Хуане, то был очень слабым художником и никому не известным студентом антропологии. Эта книжка за несколько месяцев сделала его суперзвездой и духовным учителем. Но им интересовались именно как учеником дона Хуана, поэтому в какой-то момент он сам поверил в эту выдуманную историю. Последствия этого были трагические: многие люди, поверив ему, нанесли себе тяжелый урон. Кастанеда был великолепным компилятором, он брал частицы реальных духовных практик и совмещал в своих книжках. И люди, которые пробовали заниматься по его текстам, на первом этапе получали какой-то результат, но дальше это никуда не вело.

Кастанеда умер от тяжелейшего рака печени. А десять человек, составлявших круг самых близких ему людей, через месяц после его смерти исчезли. Самая правдоподобная версия о причинах их исчезновения — групповое самоубийство.

Я вернулся в Москву после девяти лет отсутствия. Изменения, произошедшие за это время, шокировали меня. В первую очередь это ощущение касалось моих старых знакомых: я четко видел, что человек с собой сделал, видел Божий промысел. Что касается страны, то, хотя я понимаю, что время моего возвращения было тяжелым с точки зрения политической ситуации, для меня страна после девятилетнего отсутствия была несравнимо лучше и комфортнее, чем та, которую я оставлял.

За эти девять лет у меня бывали ситуации, когда на протяжении нескольких лет рядом со мной не было ни одного русскоязычного человека. И я чувствовал себя абсолютно внедренным в среду. Но когда я вернулся, у меня было приятное ощущение, что впервые за девять лет я нахожусь в кругу людей, с которыми могу говорить на абсолютно другом уровне понимания.