Александр Генис: Небесный пир
Пытаясь обмануть самолетную кухню, я испробовал все диеты и веры, но получалось только хуже. Диабетическое меню отдавало сахарином, вегетарианское казалось насмешкой над аппетитом, индуистское считало меня канарейкой и кормило зернами. Поднос с кошерным обедом принесли завернутым в бархат, как Тору, но внутри были саморазогревающиеся банки с благочестивой едой без запаха, вкуса и названия. Примирившись с судьбой, в самолете я обычно не ем, а питаюсь, но однажды меня угораздило устроить пир на борту, рассказ о котором я должен начать с бигля.
Эта лопоухая собака, отличающаяся острым нюхом и комической внешностью, работает в аэропорту Кеннеди, отравляя жизнь всем, кто возвращается в Нью-Йорк с заморскими гостинцами. Америка, видимо, боясь, что ей вернут колорадского жука, категорически запрещает ввозить к себе съестное, а бигль помогает его обнаружить. Чуя, где вкусно пахнет, пес присаживается у подозрительного чемодана и бредет дальше, оставляя жертву объясняться с таможенниками. Так, у моего брата конфисковали двадцать — по числу посещенных итальянских городов — колбасок салями. Другой мой знакомый попался на курдючном сале, без которого он не мог приготовить плов в Чикаго. Третий, самый лихой, вез килограмм черной икры в обложенной сухим льдом грелке. Он всем говорил, что сопровождает почку для пересадки безнадежно больному другу, но бигль его раскусил, икру конфисковали и уничтожили, ибо, никто, как ему объяснили, не станет есть «рыбьи яйца».
Все это я не без успеха рассказывал на прощальном застолье в хлебосольном московском доме, где, как это водится в России, не поверили ни одному моему слову про Америку. Это выяснилось уже в самолете, когда я открыл сумку с подарками, которую мне впопыхах и с похмелья вручили хозяева. Развернув пакеты, я обнаружил все, о чем можно напрасно мечтать в Америке. На московском батоне лежали щедро нарезанные ломти белорыбицы. Из фольги высовывала розовое ухо широкая семга, завернутая прямо с лимоном. Спина к спине лежали бутерброды с красной и черной икрой. В пластмассовой банке нежился салат из камчатских крабов. В целлофановом мешке сочились жиром куски преступно недоеденного осетрового шашлыка. Но добил меня родной всем балтийцам угорь немалого сечения.
Вот тут я и застонал, вспомнив бигля: если у меня текли слюни, то что говорить о нем? В создавшейся ситуации был только один выход — уничтожить улики до того, как самолет приземлится. Приняв решение, я с надеждой посмотрел на сидящего рядом джентльмена, который не отрывал взгляд от яств.
— Ковер-самолет! — воскликнул он по-русски, перепутав сказки.
— Finnair, — поправил я его и пригласил разделить трапезу.
Он с восторгом согласился, но сначала пошептался со стюардессой по-фински, и та, чтобы не бить ноги, принесла нам корзину замороженных мерзавчиков. Первому мы скрутили голову еще над Европой. К Исландии пир шел горой, и нас безмолвно осуждали по-северному сдержанные соседи. Над Гренландией мы отлакировали съеденное ликером из морошки, Канаду проспали, а в Нью-Йорке радушно распрощались.
Стоя в очереди к таможне, я бесстрашно смотрел на бигля, тщетно обнюхивающего отощавший портфель. Контрабанда была внутри, и разочарованная скотина ничего с этим не могла поделать.