Анекдоты нашего двора

Дразнилки, о которых я писала в предыдущем материале о нашем дворе, представляли собой низший слой детской смеховой культуры. Освоив их в возрасте трех-пяти лет (и успешно пользуясь лет до 10–12), мы переходили к следующему, более сложному и «утонченному» слою — анекдотам.

Так называемые детские анекдоты — отдельный пласт детской же субкультуры. Он, хотя и пересекается с «взрослой» культурой анекдотов, вовсе ей не конгруэнтен — не только по содержанию, но даже по функциям, которые исполняет. На мой взгляд, детские анекдоты — это один из инструментов взросления.

Начать следует с того, что маленькие дети часто рассказывают анекдоты раньше, чем начинают их понимать. При этом зачастую путаются и даже теряют смысл истории. Но все равно рассказывают. До сих пор помню свой первый анекдот (я рассказывала его в возрасте приблизительно шести лет): «Мужик ездил на работу в переполненных электричках. Ему посоветовали: скажи, что потерял в вагоне змею, ищи ее. Сразу станет просторнее. Он так и сделал, все сработало. Мужик сел на освободившуюся скамейку и задремал. Проснулся, видит, вагон стоит в депо. Спрашивает: в чем дело? Ему отвечают: да тут какой-то идиот змею потерял, вагон-то и отцепили». Смысл анекдота ускользал от меня начисто: я не боялась никаких животных, и потеря змеи в вагоне представлялась мне захватывающим приключением, ради которого стоит сесть даже в совершенно ненужный тебе поезд. Но знала, что эта история — анекдот, и потому рассказывала. Мои дворовые сверстники послушно смеялись. Понимали ли они юмор, вложенный в анекдот, меня не интересовало абсолютно. Я чувствовала себя важной и взрослой — анекдоты рассказываю!

Часто дети используют анекдоты для коммуникации с взрослым миром. Им кажется, что, рассказывая анекдот, они говорят на «взрослом» языке. Лично я дома рассказывать дворовые анекдоты опасалась (пару раз здорово «попала», рассказав нечто, чего сама не понимала, но отчего глаза у моей родни полезли на лоб), а вот мой сын, принадлежащий к уже более раскрепощенному поколению, изводил меня лет с шести до десяти: «Мама, хочешь, я тебе анекдот расскажу? Не хочешь? А я все-таки расскажу!» Если анекдот не был мне знаком, то я часто даже не могла догадаться, что изначально являлось его солью: в пересказе сына смысл, как правило, терялся. Но сам он выглядел при этом очень довольным собой.

В «анекдотической» форме в нашем дворе осваивали и советскую историю. Со стыдом должна признаться, что ни разу не смотрела фильм «Чапаев». Но благодаря анекдотам и Петька, и Анка-пулеметчица, и сам Василий Иванович были мне как родные. Мои любимые были почему-то про «консерваторию» и про то, как перевозили через Урал оркестр. Здесь проявляется еще один феномен детских анекдотов. Они «отстают» по темам на поколение, а то и на два. Например, мы, дети ленинградского двора, росшие в шестидесятые годы, вовсю рассказывали анекдоты «о дистрофиках» («Сестра, сгони муху с груди! Всю грудь истоптала!»). Ни одного дистрофика мы, по счастью, живьем не видели. И даже с известной нам ленинградской блокадой этот корпус анекдотов не очень-то ассоциировали. Но рассказывали. Кстати, сегодняшние дети почти не рассказывают анекдоты про Василия Ивановича, и уж тем более «о дистрофиках».

Широко осваивалась и жуткая тема психического нездоровья. Мне кажется, что это был наш дворовый способ воспитания храбрости и толерантности. (Маленькие дети очень чутки к психиатрии и воспринимают ее как опасную. Иногда самым ранним симптомом детской шизофрении оказывается то, что сверстники отказываются вставать в пару с этим ребенком.)

Сюда же примыкал и обширный корпус анекдотов про русских-немцев-французов, русских-англичан-евреев, русских-немцев-грузин и т. д. Он захватывал буквально все области жизни — от быта до нюансов национальной психологии. Никакой ксенофобии или призывов к национальной розни в этих анекдотах не было и в помине, лишь добродушная констатация разнообразия реакций. Чаще, чем над другими, подсмеивались над собой:

«Изобрели машину для проверки содержания мяса в колбасе. Запустили туда немецкую колбасу. Получили результат: 99 процентов мяса. Запустили английскую: 86 процентов. Запустили нашу докторскую колбасу. Машина долго стучала, щелкала, наконец выдала квиточек с синим штампом: “Яйца глистов не обнаружены”».

Кстати, широко тогда распространенные среди взрослых анекдоты про чукчей в нашем дворе не привились совершенно. Мы никогда не видели ни одного чукчи и как-то не чувствовали, с какой стати нужно унижать целый народ. (Почему из многочисленных северных народов объектом высмеивания в анекдотах стал один из самых отдаленных, я сама узнала лишь много-много лет спустя и очень удивилась.)

Существовали в нашем дворе и «детские политические» анекдоты. Их рассказывали, традиционно понижая голос, и почти не смеялись в конце, а только многозначительно кивали головами. Глупость их часто была просто немереная.

«Ведет Брежнев экскурсию иностранцев по Красной площади. Вдруг видит: лежит большая куча дерьма. Неловко! Он взял и накрыл кучу своей шляпой. Следом ведет экскурсию Косыгин. Довел до того же места. Приподнял шляпу, взглянул и говорит: Гм! Шляпа здесь, мозги здесь… А где же Ленька?»

Совершенно не рассказывали анекдотов про мужей в командировке (нас это еще не касалось) и про алкоголиков (они в нашем дворе были настолько повседневным явлением, что в осмыслении практически не нуждались).

С восторгом приняли как раз тогда появившийся пласт анекдотов про Штирлица. Мне в детстве нравился, например, такой:

«Вызывает Мюллер Штирлица и спрашивает: “Штирлиц, сколько будет дважды два — четыре?” Голос за кадром: “Конечно, Штирлиц знал, что дважды два — четыре, но он подумал: знает ли об этом Мюллер?”»

«Филологические» анекдоты про Штирлица («Штирлиц засунул руку в дупло и вытянул записку Бормана. Борман пищал и упирался») и «английские» анекдоты («Как узнать, что в вашем холодильнике побывали слоны? По следам на масле») использовались уже для попыток интеллектуальной дифференциации. Тот, кто этих анекдотов не понимал, обычно на всякий случай делал вид, что понимает (я сама очень любила «английские», но далеко не всегда «въезжала» в «филологические»).

Более старшие ребята очень ценили анекдоты про Наташу Ростову (явная попытка снижения «эдакой глыбы» Толстого), про Вовочку (они, по-моему, в ходу и сейчас) и про Чебурашку с Геной.

Была доставшаяся нам от предыдущего поколения очень симпатичная серия про ленинградский трамвай:

«Девушка в розовом трико, с юбкой на шее, передайте, пожалуйста, билетик!»

«Женщина, закройте окно, на улице холодно! — А что, если я его закрою, там станет теплее?»

«Гважданин, гважданин! Выньте жонтик иж моего рта! Да не вы, не вы, вы мовжете оставить!»

Какие «сериалы» детских анекдотов я еще позабыла?

Итак, предлагаю для обсуждения три функции, которые, на мой взгляд, выполняли детские анекдоты в нашем дворе:

1) Освоение одного из аспектов «взрослой» культуры, «кирпичики», которые можно использовать для коммуникации с взрослым миром.

2) Снижение опасений и развитие дружелюбно-ироничной терпимости к «другому», в чем бы ни выражалась его инаковость.

3) Освоение пластов истории, литературы, кинематографии (и прочих аспектов современной нам культуры) в несколько «сниженном», смеховом варианте.

Хотелось бы также узнать, как обстоят дела с детскими анекдотами сейчас. Рассказывают ли современные маленькие дети анекдоты? Если да, то о чем они? Опять же, очень интересно, как обстоит дело с детскими анекдотами в других странах. Они вообще есть?