Максим Кантор: В ожидании протокола

Однажды меня задержали и отвели в отделение милиции. Я шел из гостей и был нетрезв, а тут как раз очередная борьба с пьянством. Андроповские это, что ли, меры были или еще брежневские потуги на сохранение порядка — даже и не упомню, кто царствовал. Видимо, я вел себя несколько, как бы это сказать поделикатнее, рассеянно. И привлек к себе взгляды милиции.

Милиционер откозырял, предложил пройти. Тогда говорили: «пройдемте». Дело было в метро — прямо в метро находилось и отделение милиции. Я говорю про то отделение, что на Маяковке, возле выхода на Садовую. Провели внутрь, усадили на лавку, сказали, чтобы ждал, пока составят протокол.

— И долго ждать надо?

— Пока не освобожусь.

— А вы заняты сейчас?

— Не твое дело!

Сидел и ждал протокола. Вся жизнь так проходит: вечно чего-то ждешь — то одной бумажки, то другой. То от советской власти требуется бумажка, то от антисоветской — разницы никакой: сиди и жди. И вот, пока ждал, я наблюдал такую сцену.

Задержали нескольких безобидных ярыжек — то ли рейд у милиционеров специальный был, то ли план за неделю вырабатывали. Все задержанные были людьми неопасными, даже милыми: ну, выпили, и что? Мы сидели на лавке, бок о бок, смотрели затравленно на ментов. Ждали, пока о нас вспомнят. Вот когда вспомнят, тогда составят протокол, напечатают на бланке милиции рапорт о задержании в нетрезвом виде — и придет на работу такая вот казенная бумага с милицейской печатью, и тебе на работе выговор влепят за пьянство. А как, скажите, в России не выпить? Жизнь такая, что выпить очень хочется. Нехорошо, по-моему, за это привлекать.

Среди задержанных один дяденька был особенно симпатичный, он даже и пьяным-то не был. Так, слегка нетрезв. Правда, он громко икал — и тем самым обращал на себя внимание.

Очень разумный дяденька, в приличном пальто, в кепке, с портфелем. Он икал, а икнув, всякий раз немедленно извинялся.

Помахивал ладонью перед носом, разгоняя винные пары, мило улыбался и говорил окружающим:

— Ик! Пардон! Это шампанское!

Ну как на такого человека сердиться?

Однако его привели в отделение, усадили по ту сторону перегородки: с внешней стороны находятся работники правопорядка, в глубине комнаты — нарушители. И перегородочка-то так себе, невысокая, но действие свое производит: сразу тебя отделяют от привычного мира. Отняли у дяденьки портфель, вывалили содержимое портфеля на стол. В портфеле обнаружилась плоская коробка шоколадно-вафельного торта. Ничего криминального, на первый взгляд.

Начальник отделения осмотрел коробку с тортом, попытался вскрыть.

Задержанный его остановил, подал голос:

— Товарищ милиционер, не трогайте, пожалуйста, торт! Прошу вас, товарищ старший лейтенант, не надо! Жене везу!

— Рот закрой! Жене он торт везет! А выпил зачем? Для храбрости?

— Ик! Пардон — шампанское!

— Шампанское, как же! Водяры нажрался, урод, среди бела дня.

— Шампанское, товарищ милиционер! Сын родился! Торт жене везу!

— Ага, торт везешь!

— В командировке был, товарищ милиционер. На самолет спешу! — тут дяденька посмотрел на часы, озаботился. — Правда ведь спешу, товарищи милиционеры. Ик! Пардон, шампанское! Осталось всего два с половиной часа, граждане дорогие. Я могу и опоздать! Ик! Пардон…

— Сиди, не выступай.

— Шампанское, товарищ лейтенант!

— Какое шампанское! Сивухой за километр разит!

— Шампанское! Ик! Пардон!

— Сиди!

Задержанный сел на лавку. Некоторое время он молчал, боролся с икотой — это было видно по его мимике. Потом напомнил о своем присутствии.

— Граждане милиционеры! Голубчики! Войдите, прошу вас, в мое положение. Ик! Жена родила. Ик! Радостное событие! Согласитесь! У меня билеты на самолет. Вот эти билеты! Вылет состоится через два часа. Ик! Убедительная просьба отпустить меня, чтобы я смог успеть на рейс! Ик! Пардон, шампанское!

Никто не шелохнулся, бровью не повел.

— Товарищи, это исключительно важно, чтобы я успел на самолет!

Ответа нет. В тишине прошло еще пять минут. Видно было, что задержанный дяденька уверен в том, что его аргументы убедительны. Важно только, чтобы его услышали. А уж если услышат — то обязательно поймут.

Он терпеливо выждал некоторое время и сказал так:

— Уважаемые сотрудники милиции! Обращаюсь к вам с просьбой. В связи с тем, что у меня родился сын, я должен успеть на самолет. Мне необходимо прилететь к жене, товарищи! Понимаете меня? Уверен, что да!

Никакой реакции.

— Дело в том, — терпеливо объяснил задержанный всем в комнате, — дело все в том, что жена сегодня родила. Такой случай. Нечасто бывает, товарищи. И вот я к ней лечу. Вылет самолета состоится через один час пятьдесят пять минут. Я могу не успеть на рейс, товарищи! Ик! Ик! Пардон…

Тишина, тикают настенные часы. Лейтенант зевает, помешивает чай в стакане.

Задержанный сидит, ждет реакции милиционеров. Реакции нет. Пять минут он ждет, еще десять минут, еще пятнадцать. А реакции нет никакой вообще. Мы отчего-то убеждены, что наше слово обязательно должно отозваться в собеседнике. А это вовсе даже не так.

Один милиционер достал газету, стал кроссворд разгадывать. Другой просто сидит. Они часами могут сидеть неподвижно, как коты. Работа такая.

Задержанный решил напомнить о себе. Он заговорил мягко, интеллигентно, рассудительно.

— Товарищ лейтенант, граждане милиционеры! Голубчики! Ик! Пардон… Вот прошло уже сорок пять минут с тех пор, как вы меня сюда привели. Это немало, согласитесь. В связи с тем что до аэропорта путь неблизкий, мне хотелось бы уже выехать. Ик! Пардон — шампанское! Да, вы правы, я выпил. Выпил немного шампанского, граждане! Сын родился. Настоятельно прошу разрешить мне отправиться в аэропорт!

Он высказал все эти соображения весьма здравым образом, икнул только два раза.

Никто не ответил. Дяденька опечалился, присел на краешек скамьи, подождал еще пятнадцать минут. Поглядывал на часы, нервничал, но ждал. Затем подал голос.

— Уважаемые граждане! Дорогие защитники правопорядка! Хочу напомнить вам, что до вылета моего самолета осталось ровно — ик! Пардон, шампанское! — ровно один час двадцать минут! Времени становится все меньше!

Он помолчал, потом добавил:

— Это не шутки!

Опять помолчал. Потом сказал как-то очень печально:

— Если вы думаете, что это шутки…

Тишина. Никто головы не повернул. Мало они видели таких дяденек, что ли? И каждому что-нибудь надо. Тикают часы, муха жужжит. Дяденька ждет. Потом снова говорит.

— Уважаемые милиционеры! Товарищ лейтенант! Товарищ ефрейтор! Граждане! Самолеты в нашей стране летают строго по расписанию. Опоздавших не ждут! Если я не выйду отсюда немедленно, то могу опоздать на самолет!

Тишина.

Далее реплики следовали с частотой одна в минуту. Дяденька произносил реплику. Ждал минуту, смотрел на часы. Шевелил губами, считая секунды. Потом говорил новую реплику. И все это в полной тишине.

— Внимание! До вылета самолета осталось всего пять минут! Ровно пять минут! Прошу вас, граждане милиционеры! Поймите, что я могу не успеть на рейс! Самолет улетит без меня!

— Граждане! Товарищи милиционеры! Голубчики! Самолет улетит через три минуты! Смилуйтесь!

— Товарищи! Милиционеры! Вы же люди! К вам обращаюсь я, друзья мои! Самолет улетит и ждать не будет! Прошу о снисхождении! Две минуты осталось!

— Дорогие товарищи милиционеры! Миленькие! Голубчики! Дорогие работники министерства внутренней безопасности! Самолет вылетит через одну минуту! Поймите, прошу вас! Осталась всего одна минута! Прошу выпустить меня!

Тишина. Лейтенант зевает. Зевает во весь рот, долго, с оттяжкой. Так зевает, что все коронки и пломбы можно рассмотреть.

— Осталась последняя минута!

Тишина.

— Всего одна минута, уважаемые товарищи милиционеры!

Тишина, только часики на стене тикают. Тик-так, тик-так.

Дяденька смотрел на стенные часы, потом на свои собственные, те, что на руке. Минута тянулась долго. Но истекла и эта минута. Лицо дяденьки исказилось, черты налились бешенством.

Он вышел на середину комнаты. Протянул руку, взял из-под носа у лейтенанта свой шоколадно-вафельный торт. Взял торт властным движением, дескать, мое — и все тут! И лейтенант собрался нечто сказать, а сказать ничего не сумел. Растерялся лейтенант. Фигура затравленного дяденьки распрямилась, плечи его развернулись. И голос его загудел в тесном помещении милицейского отделения.

— Все! Пиздец! Улетел самолет. Дождались! Улетел, понимаете, бляди?! Совсем на хуй улетел! Думали, суки, самолет будет ждать! Хуй вам! Улетел! Суки ебаные. Пидоры гнойные! Менты поганые! Сдохните все, собаки! Улетел самолет! Ты вот, жирный! Засранец жирный. Что уставился, сука? Ты самый главный здесь пидор! Блядюга позорная! У-у-у, гандон штопаный! Сдохни, гад! Улетел самолет из-за тебя, пидор! Ненавижу ваше племя ментов поганых! Всех бы вас на хуй передавил!

И страх объял отделение милиции. Словно дыхание вечности — а это страшное, ледяное дыхание, смертельное — заморозило милицейские лица. Будто изморозь покрыла их полные розовые физиономии. Новыми глазами смотрели милиционеры на задержанного ими человека. Они-то думали, что это простой пьянчуга. Но обыватель преобразился, и новый облик его сделался ужасен. Страсть, всегда дремлющая в народе, вырвалась вдруг наружу неожиданно, пенно, яростно — так струя шампанского бьет из перегретой бутылки. И кажется: нет уже в бутылке ничего, уже вся пена из бутылки вышла, уже давно пустая бутылка! — ан нет, бьет и бьет струя. И еще надолго этой ярости хватит.

— Давить вас, пидоров, пора! Каждого пидора ментовского к ногтю!

Он кричал, и страшно разносился в мерзлой тишине милицейского отделения его пророческий голос. И глядя на этого несчастного интеллигентного человека с шоколадно-вафельным тортом в руке, я подумал, что Россия еще не потеряна. Некоторые шансы у народа остались. Бутылка, точно, давно уже пустая, но, может, на дне что-то еще пенится.