Люди, сделанные на заказ
История нацистской программы создания расово однородного общества и медицинских экспериментов над людьми известна слишком хорошо, чтобы пересказывать ее еще раз. Гораздо важнее, что осознание масштабов этой практики вывело евгеническую тематику из круга проблем, которые допустимо обсуждать в рамках строго научного дискурса.
Еще не завершились Нюрнбергские процессы, как была принята Всеобщая декларация прав человека — первая глобальная попытка объявить личность свободной от диктата государства и устаревших представлений об общественной норме.
Как и реальная денацификация, настоящая борьба за гражданские свободы началась гораздо позже. В 60-е борьба за права человека и более открытые способы общественной полемики поставили вопрос о соотношении биологической и социальной «нормы» и проницаемости границ самого понятия «социальное». Когда студенты вышли на баррикады, маргинальное стало не просто популярным, а мейнстримом. Те, кто вчера был на обочине жизни, получили возможность принять участие в создании нового общества. Те, кто несколько десятилетий назад считался неполноценным и обрекался на стерилизацию, сейчас подлежат социализации.
Превращение второсортных в полноправных длилось долго. Только начиная с 70-х годов стали отменяться законы о евгенической стерилизации (Япония это сделала аж в 1996-м), и лишь в некоторых странах вроде Швеции жертвы насильственной стерилизации получили денежную компенсацию.
Хартия основных прав Европейского Союза, принятая в 2000 году, в статье «право на личную неприкосновенность» призывает обеспечить «запрещение евгенической практики, прежде всего той, которая направлена на селекцию человека».
Но какие бы заявления ни звучали, селекция человека происходит и сейчас. Родители и врачи в развитых странах целенаправленно улучшают человеческую расу. Технологии это позволяют. Этические аспекты этой современной евгеники почти не обсуждаются.
Бои за гражданские права после Второй мировой принесли победы не только политические. Главное достижение послевоенного мира лежит вне политики — частная жизнь стала самодостаточной ценностью. А когда тело перестало быть объектом государственной политики, оно стало важной сферой индивидуальной самореализации. Нормой постепенно становится максимально свободный эксперимент в пределах личного, при том, что социальная коммуникация по-прежнему полна условностей и симулякров. Пятьдесят лет назад пара мартини во время бизнес-ланча была допустима, а заметная татуировка — нет. Сейчас ровно наоборот. И если мы можем позволить себе играть с собственным телом и с собственной идентичностью, то почему бы не поэкспериментировать и со своей наследственностью?
Конечно, запятнанное преступлениями против человечества (или все-таки «человечности»? кажется, это тот самый случай, когда оба перевода английского humanity уместны) слово никто не произносит. Но в новом мире, который, как и сто лет назад, верит науке и стремится использовать достижения биологии в практических целях, вовсю используется евгеника позитивная. Никто уже не пытается улучшить мир, уничтожив неполноценных. Но можно улучшить самих себя. Или своих потомков.
Дивный новый мир стал реальностью в 1997 году. Тогда на свет появилась Джессика Коллинс, первый в мире ребенок, чей пол был заранее выбран родителями, Моникой и Скоттом. Генетики из больницы в Фэрфаксе, штат Виргиния, сделали мечту Коллинсов возможной. Они хотели девочку, и у них родилась девочка.
Через несколько лет Джессика станет совершеннолетней. В течение ближайшего десятилетия войдут в активную жизнь и другие люди, чьим появлением на свет они обязаны генетикам. Люди, у которых может быть несколько биологических родителей и ни одного наследственного заболевания. Иногда таких детей называют «дизайнерскими детьми» — по аналогии с дизайнерской одеждой. Их тоже можно купить на заказ.
Строго говоря, designer babies называют тех, кто предназначен стать донором костного мозга для своих больных старших братьев или сестер, но масс-медиа используют этот термин в куда более широком смысле. Первый «дизайнерский ребенок» появился в 2001 году в Чикаго при помощи специалистов из Института репродуктивной генетики. О собственно биологических аспектах «производства дизайнерских детей» собирается рассказать блог «Наука», а мы, таким образом, лишь называем еще одну дату окончания «длинного» ХХ века.
Евгенические, по сути дела, технологии набирают популярность, а общепринятого ответа на вопрос, насколько допустимо проектировать своих будущих детей, пока нет. Общественная дискуссия по этой проблеме только начинается, и потребители генетических (а с социальной и моральной точки зрения — евгенических) услуг и их врачи изобретают оправдание на каждый случай тяжелого выбора — оставлять жизнь будущему ребенку или, если есть возможность, исправить его наследственность. Джеймс Уотсон, эксцентричный первооткрыватель ДНК и отец больного аутизмом сына, — горячий сторонник генетического (и опять хочется сказать «евгенического») планирования семьи: «Если вы получили возможность сделать своих детей лучше, вас уже не остановить. Родители улучшают своих детей, и потом эти дети будут властвовать миром... Некоторые считают, что если все девушки будут красивыми, то это ужасно. Я же думаю, это прекрасно».
Джеймс Уотсон испытывает тот же восторг перед практическими возможностями науки, что и его коллеги на заре прошлого века. К счастью, проблема отбора «лучших» не принадлежит сегодня только науке, но мечта Уотсона о красивых девушках снова заставляет задуматься о диктате идеала и нормы. Конечно, культура, в которой операция по исправлению формы носа или объема губ социально приемлема, несвободна от представлений о том, как «должно быть». Но теперь норму устанавливает не государство, а более подвижные и потому более действенные механизмы вроде моды. Что ж, по крайней мере, за последние сто лет человечество осознало необходимость строить пандусы для инвалидов-колясочников.