Георгий Пинхасов открыл Magnum для «Сноба»

Час ночи. Я в тихом переулке недалеко от Place de Clichy. Стою перед железной дверью, похожей на гаражную. Но это не гараж. В тусклом свете фонаря поблескивает незаметная табличка Magnum. Это главный офис того самого агентства, которое создали Анри Картье-Брессон и еще три фотографа в 1947 году, распивая шампанское с одноименным названием.

«Тише, может быть, Куделка спит», — осторожно приоткрывая входную дверь, говорит Георгий Пинхасов, который привел меня сюда. Но в помещении никого нет. Пинхасов садится разбирать фотографии. Достает два внешних жестких диска. С монитора на меня выразительно смотрит Даша Жукова. Еще днем Пинхасову позвонили из The New Yorker и попросили поделиться съемкой, которую он делал для «Сноба».

Пока он отбирает снимки, я брожу по уставшему зданию. Это лофт, где, как говорит Пинхасов, «нечто человеческое сделано из нечеловеческого».

Все очень современно, и нет того ветхого запаха истории, который, казалось бы, должен витать в воздухе. В этот офис Magnum переехал лет десять назад. Интерьер подчеркнуто актуален, достаточно взглянуть на стеклянную лестницу, которая вьется вокруг инсталляции Оливера Халсмана: на полу лежит коробка со стеклянными негативами 9 на 12. А рядом — вскрытый картонный конверт, из которого «вылетают» засушенные бабочки.

На третьем этаже на каждом столе лежат фотоальбомы, журналы и книги. Посреди комнаты стеллаж, тоже забитый ими до отказа. На стенах забавные записки.

Спускаемся с Пинхасовым на первый этаж. Кухня. Туалет. Cold-room для хранения негативов. Архив. Там вся история начиная с 1947 года. А это несколько стеллажей, от пола до потолка заполненных кляccерами Джозефа Куделки, Аббаса, Роберта Капа, Рене Бюрри, Дэвида Сеймура, то есть всех, кто снимал на негативы. Пинхасов открывает свою старую папку с надписью «1979–1980». Это время, когда он ездил к Тарковскому на съемки «Сталкера» и фотографировал Надежду Яковлевну Мандельштам на чьей-то даче. А меньше чем через год снимал ее похороны.

Замечаю стеллаж с личной корреспонденцией фотографов. Пустая полка Куделки, какие-то желтые конверты Лессинга и несколько писем на полке с надписью «HCB».

«Знаешь, что такое HCB? — спрашивает Пинхасов и, не дожидаясь ответа, говорит: — Henri Cartier-Bresson».

Пинхасов показывает мне имэйл, разосланный сотрудникам Magnum. В нем скан письма 1947 года, в котором говорится о том, что четыре человека станут президентами нового агентства и у каждого будет своя «зона влияния» («Роджер едет на Ближний Восток, Сеймур будет работать в Европе, Капа собирается в Россию, а вы, мы надеемся, поедете в Азию»).

Сейчас агентство совсем не похоже на тот cooperative, которым оно было более полувека назад. Пришли молодые фотографы со своими идеями и взглядами, появились корпоративные клиенты, которые приносили агентству большие деньги. И если одни жаждали получить такие заказы, то Картье-Брессон никогда на это не соглашался.

Пинхасов вспоминает один из их диалогов: «Однажды Брессон зашел в Magnum (а делал он это редко), и кто-то из персонала, здороваясь, представился ему: "Руководитель корпоративного отдела". "А что это?" — наивно поинтересовался Брессон. Но объяснить ему не смогли. Я же, оказавшись рядом, спросил: "Анри, а в ваше время такого не было?" — "Нет. Когда мы начинали, нам помогали наши подружки"».

На следующий день отправляюсь к Пинхасову в 19-й округ. Это район Belleville. «То идеальное место, о котором мечтали французы, приглашая к себе эмигрантов, где они впитывали французскую культуру и обогащали ее своей», — рассказывает мне Пинхасов. «Но иногда арабская молодежь стенка на стенку воюет с китайцами — точь-в-точь как в американской Westside Story», — вспоминает Пинхасов. И продолжает: «В 1950-х Belleville был похож на московские коммуналки. Я родился на 3-й Мещанской, помню дворы с голубятнями, собак и кошек, мужиков, домино и детей. Такая коммунальная жизнь на улице. Все это в Москве снял Картье-Брессон, а в Париже Вилли Ронис. Это все есть в его альбоме Menilmontant / Belleville».

Проходим несколько кондитерских, церковь, парк, аптеку, рынок, японский ресторан, кафе и пятиэтажки. В одной из них живет Георгий Пинхасов.

Он не раз упоминал скромные условия, в которых ему приходится жить, но я не придавала этому значения, думая, что «условия», о которых говорит член самого престижного фотоагентства, меня в любом случае устроят. 

Небольшую уютную двухкомнатную квартиру Пинхасову когда-то помогла получить мадам Бернадетт Ширак — жена тогда еще мэра Парижа Жака Ширака, которая покровительствовала художникам.

Когда он только переехал, квартира казалась ему идеальной. Но появилась жена, дети — «так что, видимо, придется искать жилье побольше», — говорит Пинхасов.

На маленькой кухне висят семейные фотографии и рисунки Рустама Хамдамова. Режиссер около года жил у Пинхасова после показа в Каннах «Анны Карамазофф».

Вечером идем в китайскую забегаловку, в которой Пинхасов хочет сделать репортаж. Берем с собой фотоаппараты.

Интерьер как в столовке: сдвинутые столы, прилавок с лепешками и соответствующий запах. Пинхасов заказывает мне «столетние» яйца, а сам идет снимать кухню. Когда приносят заказ, я еле сдерживаю отвращение: белок, который, конечно, уже совсем не белый, а коричнево-черный, становится похожим на желе. Пинхасов заставляет съесть ложку, но видит мое искривленное в гримасе лицо. Похоже, он разочарован: «Обычно когда я захожу в ресторан, то смотрю не в меню, а в тарелки. Если меня интригует, я это заказываю. Что-то мне не нравится, а остальное становится моим открытием».

Уже на улице с некоторой неловкостью отмечаю про себя, что Canon Пинхасова проще, чем мой, а снимает он не в ручном режиме, а на автомате.

Георгий останавливается у крохотного ресторанчика. С улицы смотрим на пожилую пару, которая сидит за единственным столиком. Рядом суетится хозяйка. «Видишь, какое у нее пестрое платье? И такая же скатерть, сливается в узор. Это важнее, чем простая информация!» Информацией он называет сюжет, который может быть интересен только событием.

Мне кажется, что он фиксирует все, что вызывает хоть малейший его интерес: тень на канализационной решетке, цветовые пятна, необычный свет — и делает это легко, как бы небрежно.

Едем в метро. Девушка напротив (длинные светлые волосы, большие серые глаза, пухлые губы), приоткрыв рот, рассеянно смотрит по сторонам. Пинхасов переключает фотоаппарат на режим видео и несколько минут снимает, держа камеру на коленях. Вопросительно смотрю на него. «Если мне нравится, я могу снимать тайно — для меня это не предоставляет проблемы, совесть не будет мучить меня, — объясняет он. — То, что соответствует моему настроению, принадлежит мне».