Михаил Идов: Клоповник
Началось все в июле, когда в Сохо закрылись на фумигацию магазины Hollister и Abercrombie & Fitch. Вскоре клопы добрались до редакции женского журнала Elle. К середине августа ударили — в один день — по манхэттенской штаб-квартире Time Warner и бруклинской прокуратуре, продемонстрировав завидное стратегическое мышление. И наконец, как подобает захватчику, триумфально взобрались на Эмпайр-стейт-билдинг (откуда, надеюсь, их выбьют крохотными самолетиками). Эмпирический опыт совпадает с новостными сводками. На днях знакомый редактор журнала Foreign Affairs признался, что уже неделю живет в гостинице, пока его квартиру обкуривают ядом.
Как всегда, интереснее не сам факт насекомого нашествия, а реакция на него нью-йоркских СМИ. Каждый новый очаг вызывает удивительную смесь паники с шаденфройде. Клоп — это все-таки ужасно смешно (когда он кусает соседа, а не тебя). И соседей он выбирает на удивление правильных. Abercrombie, например, пропагандируют чистенький, блондинисто-калифорнийский стиль молодежной одежды и нанимают соответствующе арийского вида клерков; подпустить таким клопа — одно удовольствие. С Elle все понятно — чопорный женский глянец под атакой насекомых, вот визгу-то. И так далее.
У Нью-Йорка три тотемных животных: крыса, голубь и таракан. Все трое вписываются в городской быт столь органично, что рано или поздно к ним проникаешься почти теплыми чувствами. В конце концов, тараканы не кусаются, голуби воркуют, а вид крысы, бегущей по своим делам вдоль рельсов метро, противен только первую тысячу раз. Но клоп — другое дело. К клопу не привыкнуть. Клопа не антропоморфизировать (хотя вот Изабелла Росселини пытается). Он почти невидим и атакует скопом, как вирус. И его пристрастие к самому священному из частных пространств — кровати — читается не как причуда эволюции, а как коллективный злой умысел.
А самое главное, у клопа есть классовые коннотации. Это только у Маяковского «клопус вульгарис» символизировал обывателя, то есть средний класс. В современной Америке он ассоциируется не просто с бедностью, а с такой сокрушительной нищетой, которой в стране теоретически уже и нет. Даже в Нью-Йорке, где грязь всегда служила элементом колорита и способом отделить туристов от туземцев, вести о клопах, как правило, доносились из Вильямсбурга и Гринпойнта, бедных польских районов Бруклина. (Обжившая их творческая молодежь тоже страдала, и над этим как раз хихикали: «Ха-ха, хипстеров искусали. А нечего!») Таракан работает всеобщим уравнителем. Он с одинаковой охотой марширует и по трущобам, и по «классик-сикс» с видом на Центральный парк. Клопы же в определенных кварталах всегда были этаким маленьким грязным секретом, как секс с горничной. Теперь в Верхнем Ист-Сайде появились особые экстерминаторы, которые приходят на дом к клиенту в деловых костюмах и переодеваются в рабочие комбинезоны уже в квартире: не дай бог соседи увидят. Тут уже не до шуток — речь идет о репутации и, следовательно, цене всего дома. (В этом году в контрактах на продажу нью-йоркских квартир появилась стандартная графа bedbug disclosure, мол, продавец ответственно заявляет, что в квартире нет клопов.) Откуда я знаю про этих экстерминаторов? Из радостной статьи про них в журнале New York.
Получается любопытный феномен. Клопы в богатых домах рассматриваются как кара или по меньшей мере карма (кровососы для кровососов), а в бедных — как реальная угроза среднему классу. Если взглянуть на читательские комментарии к статьям, это становится вовсе очевидно. В ответ на новость о прокуратуре: «Боже. Это мой худший кошмар». Новость о «Тайм-Уорнер»: «Ну, может, теперь в ресторане Томаса Келлера (в том же здании. — М. И.) наконец цены упадут». Как писал уже упомянутый Маяковский в рекламке к одноименной пьесе, «Не злись на шутки насекомого. Это не про тебя, а про твоего знакомого».